Городские невротики

      Сорок один год — это вам не шутки. Вообще, Грозный всегда и думал, что ничто не шутки, кроме самих шуток, потому отмечать свой день рождения не собирался. Тем более Басманов, занятый проверкой какого-то архиважного объекта, приехать не мог.       — Тружусь не покладая рук, Ваня, пальцы уже карандаш не держат, сил нет штрафы выписывать, — сообщил в трубку Феденька. — Рот болит про огнетушители распинаться.       Грозный, слушая занимательную историю о приключениях пожарного инспектора в городе N, и не собирался думать крамольное, но мысли о том, что у Басманова рот болит совсем не от речей про огнетушители, лезли сами, липли как мухи к крышке от сгущенки. За те полгода, что Басманов был с ним, Грозный умирал от ревности к каждому столбу, к любому, перед кем инспектор наклонялся, создавая пожароопасную ситуацию. Ситуацию создавал Басманов, а подгорало всегда у Грозного.       — Ваня, ну кому я нужен, кроме тебя, — целовал перед отъездом его в лоб, по-матерински нежно, Феденька, а Грозный хмыкал:       — Много кому. Тому же Дмитричу, шефу твоему.       — Ваня, Дмитрич меня ебет, но только церебрально, сам знаешь. И оргазма я от этого, поверь, не получаю. Не то что с тобой.       О, с этим проблем не возникало — в постели Басманов и его либидо получали все, что можно было, до стертых коленок и локтей и засосов над яремными венами. Властный Федя иной раз плавился на столе, на кровати или на полу до состояния мягкой карамели — когда еще не слишком податлива, но к пальцам липнет и горло забивает густым запахом.       В возрасте Грозного мужики обычно любили в последний раз и как в первый — совсем без головы, страстно, сильно, без оглядки. Комплексовали, если партнер был моложе, ревновали, психовали, делали фигню, напивались и жалели потом о лишне сказанном и лишне сделанном. Грозный до такого скатываться не собирался, но Федя все чаще пропадал из зоны действия сети — и самого Грозного — и все меньше разговаривал с ним перед сном.       — Ваня, сил нет никаких, затрахали меня эти японцы, — говорил инспектор, и было слышно, что в подушку. — Еле до кровати доползаю, а еще с делегацией ехать завтра в сауну…       — В какую сауну? — в руке Грозного треснула, ломаясь пополам, ручка.       — В какую-то элитную, где ты лежишь на мраморной плите, раскаленной, а тебя растирают варежкой с морскими минералами.       — Если ты поедешь в сауну, я тебе лично организую мраморную плиту. Последнюю. И всей твоей делегации тоже.       — Ваня, ну ведмежонок мой, ну давай не будем эти сцены закатывать? Это моя работа. Открывают объект новый, обмен опытом с иностранными коллегами…       — Банкеты, фуршеты, сауны.       — Я от них уже устал, Вань.       Грозный вздохнул в трубку:       — Совсем не можешь приехать раньше?       — Совсем, Вань. Я тут у них альфа-самка, без меня никак. Соскучился по мне? Хочешь кекс по телефону? Я медленно снимаю трусики…       — На какой хуй мне телефонный! — возмутился Грозный, шарахнув об стол пресс-папье. — Я сам с тебя трусы снять могу. И хочу.       — И снимешь. Приеду на следующей неделе и, пожалуйста, «Ваня, я ваша навеки»!       Грозный успокаивался после разговоров, но ненадолго. На следующий день Басманов снова был вне зоны действия, и крышу рвало еще хлеще: так и представлялось, как инспектор лежит весь такой мокрый, растертый варежкой, с приставшим к заднице банным листом, а рядом, на соседних плитах, — похотливые япошки. А у них, хоть члены и короткие, но выносливости больше, и моложе они, видать…       Снова задергался глаз.       Впрочем, как Грозный ни отпирался, партнеры и друзья уговорили его отдохнуть в собственном же клубе за парой коктейльчиков в свой же день рождения. Косясь на гору праздничных свертков за барной стойкой, он опрокидывал в себя рюмку за рюмкой, пытаясь забыть тот факт, что Федя с самого утра пропал и даже не удосужился написать смс.       Клуб закрывался в четыре утра, и Грозный просидел всю ночь, хотя знакомые и основная клиентура давно разошлись.       — Вы останетесь? — спросил администратор, оказавшись рядом.       Грозный посмотрел на пальто, намотанный шарф, ботинки.       — Я сам закрою, — сказал он. — Музыку только не выключай. И икорки подложи.       На барной стойке, из которой вырастал березкой шест, прямо перед ним блестел хромом самовар с водкой на березовых почках, рядом ждали запотевшая рюмка и вазочка с икрой. Однако от нее отчего-то воротило, и закусывал он все равно нарезанным дольками недозрелым киви. И хотя выпил немало, еще и намешал коктейлей, опять — не брало. Хоть ты тресни. Грозный собирался уже завязывать с отмечанием, когда со сменившейся мелодией где-то в начале стойки зацокали каблуки.       — Блядь, дадите вы мне посидеть одному сегодня или нет, — заворчал он, проклиная про себя не известную пока любительницу поцокать с утра пораньше — никак стриптизерша подкатить решила. — Мы закрыты, валите домой, мадам!       «Мадам», выплыв из темноты, остановилась перед поздним посетителем, по-хозяйски сдвигая каблуком рюмку. Подъем стопы в черных туфлях на шпильке был шикарный — Грозный оценил. Но все равно сказал, упрямо не вскидывая голову:       — Мадам, извольте идти нахер. Я не в настроении. Охрану позову.       — И останешься без подарка?       Грозный поднял голову так резко, что начал заваливаться назад, потому пришлось схватиться за край стойки. Зрение не обманывало, хотя неверный хитровыебанный свет все окрашивал то в красный, то в синий — перед ним действительно стоял Федя в чем-то, похожем на прозрачный короткий сарафан, под которым мелькали стринги с хохломой. Русские мотивы Грозного умилили до такой степени, что он не сразу приметил вышитые золотыми петушками резинки белых гольфов.       — Ты же сказал, что не приедешь, — произнес он, морщась от киви.       — Обманул, — Федя крутанулся вокруг палки, которую по-умному обзывали пилоном, развернулся спиной и потерся о металл, как раз ложбинкой между ягодицами. Забыв про киви, Грозный откинулся на стуле. — Хотел сюрприз сделать, а ты в таком настроении…       — Потому что кое-кто его мне испортил с утра.       — Этот кое-кто сейчас исправляется.       — Пока не заметно.       Басманов, плюхнувшись на колени, подполз на четвереньках, сел к нему спиной и спустил с плеча свой прозрачный сарафан-ночнушку:       — А так?       — Меховая хуйня была прикольнее.       — Ты ее порвал, когда меня тогда в подсобке натянул. Да и не в том ты положении, чтобы выеживаться, Ваня, у тебя пожарные датчики не по стандартам.       Грозный стащил невесомую ткань со второго плеча, отвел тяжелые кудри, чмокнул в шею и забрался под подол, сминая ягодицы.       — Как-то ты нагло извиняешься, душа моя.       Басманов вздохнул, плавно поднялся, ухватился за шест, расставив ноги, и выгнулся. Хохлома немного оттопырилась и потерлась о металл, Грозный подался вперед заинтересованно.       — Сними их к черту, — сказал он, и тонкие пальцы, натруженные выписыванием штрафных квитанций, скатали резинки стрингов до бедра, высвобождая напряженный член. Поманив Федю пальцем, Грозный обернул ладонь вокруг этого члена, сделал пару широких движений, задавая настроение, наделся ртом на головку, но дальше не пошел, только шлепнул по ноге, отправляя «подарок» стараться дальше. Басманов, покусав губы, вновь прильнул к шесту — нужно было в самом деле поздравить именинника.       Глядя на походку инспектора, и раньше можно было подумать, что так гордо и уверенно тот сумеет пройтись и на каблуках. Сейчас Грозный в этом убеждался, наблюдая загоревшимся взглядом за тем, какие штуки тот вытворяет с блестящей палкой.       — Давно умеешь? Почему раньше не радовал? — спросил он, шлепнув по мелькнувшей ягодице.       — Взял пару уроков, пока был в командировке, — ответил тот, бросая прозрачной хуйней ему в лицо. — Готовился к твоей днюхе, Ваня, ведмежонок мой, разве ты поверил, что я тебя могу оставить без подарка?       Ягодицы мелькнули уже перед самым лицом, и Грозный, перехватив Басманова за бедра и подтянув к себе, вынул из него пробку с граненым камушком на основании с влажным из-за вытекающей смазки звуком — вот молодец, сам себя доставил, разогрел, растянул. Чудо, что за подарок.       Однако Федя вывернулся, сполз со стойки и бахнулся на колени, дергая вниз молнию на его брюках.       — Давай, Ваня, покажи, как ты соскучился.       Грозный, надавив на его подбородок пальцем, в восхитительно горячий рот въехал с рычанием. И драл восхитительно горячее горло, пока с накрашенных тушью ресниц не потекли черными разводами слезы старательности — Федя давился, но глотал выступающую слюну, проходился языком по стволу до головки и смотрел снизу с похабной ухмылкой, как умел только он один.       Уложенный на стойку, он закинул ногу в туфле на Ванино плечо, а второй уперся в спинку стула рядом и подвывал со всей искренностью, пока задница его прилипала к гладкой поверхности и сверху, вспотев от жары и усердия, нависал Грозный в распахнутой рубахе. Растерев большим пальцем выплеснувшуюся на Федин живот сперму, он выгнулся и тоже кончил. Федя поднял руку с часами и деловито посмотрел на циферблат:       — Один час пятнадцать минут. И какой ты старый, Ваня?       Грозный, отдышавшись, подтянул сползший гольф, прижался губами к острой коленке:       — С тобой хоть снова в пионеры.       — Они не трахались. Тогда секса не было, только долг перед родиной и сбор макулатуры, — Федя уронил голову, потянулся разморенно, раздвигая ноги шире, и от этого движения у Грозного поджались от остаточного удовольствия яйца. — Не любишь ты кровати, Ваня.       — Почему это. Люблю. На барной стойке не поспишь.       — Ты собирался спать?       — Нет, — он, высвободившись, закинул расслабленное Федино тело на плечо. — Ты еще не закончил меня поздравлять.