ГЛАВА ПЯТАЯ
Ульяна Строганова любила белое сладкое маггловское вино, холодный запах озона, алую горькую матовую помаду и, пожалуй, больше всего прочего — балет. Студенткой, на занятиях она почти всегда носила чёрные строгие платья, украшенные магическим кружевом, вечно меняющим свой узор. Ульяне было плевать на общепринятую форму Дурмстранга и постоянные взыскания — ей нравился этот стиль одежды, и вряд ли что-то такое мелкое, как глупые правила, могло изменить её мнение. Строганова часто курила магические сигареты со вкусом вишни, которые ей постоянно присылал Антонин Долохов — один из тех немногих кузенов, которых она могла выносить. Преподаватели ловили её за этим занятием редко, а если и ловили — махали рукой: мол, что взять с бесполезного бастарда? У Ульяны тогда в груди могла резко вспыхнуть и погаснуть злоба — в жизни она хотела быть кем-то большим, чем ошибка или долг для всех, кого знала она, или кто знал её. В один поздний вечер Ульяна, сидя за столом, крутила в руках чёрное перо и смотрела на лежащий перед собой пустой жёлтый пергамент. Позади шумели соседки по комнате, с жаром обсуждали прошедший день, новые модели платьев, симпатичных юношей, раскрывающих свою вот прямо неземную красоту в дуэлях, галантных манерах, таинственных взглядах и улыбках… Ульяне хотелосось закатить глаза, но она лишь едко усмехнулась, макнула кончик пера в хрустальную чернильницу и начала выводить на пергаменте тонкие тёмно-фиолетовые буквы: «Дурмстранг — отвратное место, Тони. Порой мне кажется будто он создан для того, чтобы плодить либо идиотов, либо озлобленных тварей. Однако, знаешь, пребывание в этом заведении даёт и свои плюсы: можно погружаться в глубины Тёмной магии и не бояться общественного порицания. Не могу сказать, что так уж сильно увлечена этим — не сильнее, чем искусством танца, правда, — однако и я могу находить некоторое… удовольствие в безнаказанном применении этой особой ветви магии. Слышала, Краффт учится у вас. Передай ей мои соболезнования и ту посылку, которую тебе принесёт с письмом мой ворон. Её отца так бездарно обвинили в применении самой очевидной Тёмной магии, что становится смешно от осознания того, кто именно правит Магической Англией… Интересно, когда Краффт выпотрошит всем им мозги, народ Англии наконец это осознает? Или и дальше будет безропотно подчиняться слепцам и идиотам? Каркаров спорит, что нет (от него в посылке светло-розовая записка и блузка; этот чёртов русский придурок забыл подписаться). Учителя всем этим взбудоражены, наверное, больше чем мы: кажется, они боятся войны. А я считаю, что нужно как можно скорее содрать скальп с тех ублюдков, что посмели оклеветать Заместителя Канцлера Магической Германии и обречь его старшую дочь — его наследие — на страдания, одиночество и отчаяние… А впрочем, это не наше дело. В прошлом письме ты говорил о неком Томе Марволо Реддле. Я нашла информацию о нём — или, возможно, и не о нём — но её очень мало. Сам знаешь, что можно найти без капель крови или частиц магии. В Англии около тысяча восемьсот семьдесят второго года родился чистокровный волшебник по имени Морфин Мракс. Он учился в Дурмстранге. По датам выходит, что этот твой Том Реддл его внук. Полукровка — а как же иначе он мог получить эту грязную фамилию? Однако это всего лишь теория — никаких доказательств нет. Так что не строй в своей милой головушке хрупкие воздушные замки, милый братец. Будь осторожен в эти недели куда сильнее, чем прежде. И скажи Краффт, чтобы ответное письмо передала через тебя. И, Тони, Мерлина ради, не сближайся с полукровками. Ни твой дядя, ни отец никогда подобного не одобрят. Надо ли мне говорить про себя?— Твоя вечно раздражающая и вечно прекрасная кузина Ульяна Строганова май, 1944 год»
* * *
— Эй, Шварц! Антропос оборачивается и поднимает взгляд своих умных глаз на высокого юношу с едва заметной щетиной. — Да, мистер Долохов? Антонин, наконец нагнав быструю девчонку с Рейвенкло, опирается плечом о каменную стену и, переводя дыхание, небрежно бросает: — Ох, да оставь эти идиотские формальности! Тебе посылка от Игоря Каркарова и моей кузины, Ульяны Строгановой, которая просила ещё передать свои соболезнования. Ну, насчёт… в общем, ты поняла. Тони протягивает Шварц коробку средних размеров, обёрнутую чем-то вроде газеты. Антропос же, рассматривая её, улыбается лишь уголками губ. — Это так похоже на них… Спасибо, Долохов. Как понимаю, ответить благодарственным письмом я могу только через тебя? Антонин в ответ кивает, а потом — уже попрощавшись и отойдя от Шварц на несколько метров, оборачивается и, внезапно вспомнив, громко и порывисто говорит: — От Каркарова блузка и ещё — розовая записулька! Он просил передать. В широком коридоре звонким эхом вдруг проносится лёгкий смех Антропос Пандоры Шварц.* * *
Том, хмурясь, склоняется над исписанным пергаментом. — Реддл, что-то не верится, будто ты ещё не закончил с домашкой. Высокий голос Юфимии Хейл, подружки Поттера, всегда раздражал Тома. Но Том, подавив порыв схватить палочку и проклясть эту дуру, натягивает на лицо маску дружелюбия и лёгкой усталости, оборачивается и говорит: — Трансфигурация вызвала лёгкие затруднения. Сейчас, правда, всё уже хорошо. Спасибо за проявленное беспокойство. Голос Тома сладок и нежен. Сладок и нежен до такой степени, что длинная бледная шея Хейл вся покрывается розоватыми пятнами смущения и неловкости. — Да, конечно… Не за что, — бормочет девушка. Теперь она словно не знает, куда себя деть: смотрит то на свободное место рядом с Реддлом, то на массивную деревянную дверь позади него. Наконец, приняв решение, Юфимия в спешке покидает читательный зал библиотеки Хогвартса. Том же ухмыляется. «Легко управлять теми, кому нравишься», — думает он и вновь склоняется над пергаментом. А когда Абраксас садится рядом, Реддл, даже не взглянув на него, обманчиво-холодно спрашивает: — Что с Эйвери? Малфой нервно передёргивает плечами и отвечает: — Всё в порядке. Не было никаких затруднений. Сейчас у него и Долохова урок Трансфигурации. Том долго ничего не говорит. Смотрит на чернильные буквы и думает, верно, о чём-то ужасно зловещем. А Абраксас глядит на него украдкой и дивится тому, как порой бывает несправедлива жизнь: у такого ужасного человека такая прекрасная внешность. Реддлу легко верить и подчиняться, его легко понимать… В него даже легко влюбиться! Но его суть, его сердце — чёрная вязкая смола, не знающая сострадания, доброты, справедливости и любви. Все его желания и мечты — порождение холодного расчёта, жадного эгоизма и жестокой обиды. — Но сказать об этом самим у них духу не хватило, да? — с едкой издёвкой задаёт риторический вопрос Том и наконец отрывается от бумажки. Малфой чуть отстраняется, ощутив неприятные колебания магии Реддла, и случайно замечает одну занимательную вещь: исписанный жёлтый пергамент с домашней работой Реддла — всего лишь иллюзия. «Наверняка под ней «Тайны наитемнейшего искусства» или что-то в этом роде», — безо всякого удивления понимает Абраксас Малфой и вытаскивает из своей сумки пару учебников — для виду, что он тоже не просто так сидит за этим чёртовым библиотечным столом. Реддл говорит что-то ещё, и Малфой слушает, слушает, что-то отвечает. Но смотрит он почему-то на соседний стол. За соседним столом сидит Шварц. Одна. Она читает что-то по, кажется, Тёмным искусствам или Легилименции. На её волосы с больших ярких витражных окон падает свет, отчего те будто все светятся — ярко-ярко. И красиво. Очень красиво. И Абраксас смотрит, смотрит на эти волосы. И кажутся они ему почему-то куда прекраснее, чем совершенные реддловские пряди цвета чёрной вязкой смолы.ГЛАВА ШЕСТАЯ
На Зельеварении их сажают вместе. Да, Том прекрасно понимает почему: бедненькой-несчастненькой Шварц нужно подтянуть оценочки, а сделать это она может только с ним, Томом Марволо Реддлом, на парных практических занятиях. Да, Том понимает. Но это никак не помогает справиться с глухим раздражением: даже самую малейшую частичку его успеха он ни с кем, чёрт побери, делить не собирается. — Готовь ингредиенты, — тихо и напряжённо шепчет Том, чуть наклонившись к девчонке. Антропос даже не кивает в ответ, но ингредиенты готовит: режет неровно, давит неидеально, семена очищает почти неправильно. У Тома же в ответ на это всё чуть ли не трясутся руки. Запах у зелья отвратный. В кабинете темно и душно. Слагхорн ещё там что-то бормочет, подходит, постоянно заглядывает в котёл и даёт грёбаные советы. «Да подавись же ты этими своими бобами!» — злостно думает Реддл, крепче сжимая ручку железного черпака в ладони. Шварц безмолвно подаёт ему защитные перчатки из драконьей кожи и почти не смотрит на кипящее в чугунном котле зелье алого цвета. Неправильного цвета. Ярость внутри Тома горячей лавой выплёскивается на сердце. Хочется взять и просто-напросто придушить эту дуру Шварц, ничего не смыслящую в Зельеварении, этого старого хрыча Слагхорна, мнящего себя великим Зельеваром, этого Рабастана Лестрейнджа, стоящего рядом и постоянно шушукающегося со своим напарником. Чёртовы идиоты. Паразиты, отравляющие ему жизнь. Однако за минуту до того, как раздаётся колокольный звон, Реддл всё же успевает добавить в чёртово мерзкое варево верный катализатор, который придаёт ему такой правильный цвет, что хоть отправляй в качестве эталона в Международную ассоциацию Зельеваров. — Превосходно, Том! Просто превосходно! — нахваливает его Слагхорн, а потом чуть уклончиво добавляет: — И вы, мисс Шварц, тоже хорошо потрудились. Таких идеально нарезанных Шервудских слизней я в жизни не видел! Антропос неловко пожимает плечами и опускает голову. Другие студенты либо благоговейно молчат, либо недовольно переговариваются и бросают на Реддла и Шварц завистливые взгляды: никто из них всех, пожалуй, не обладает таким вниманием известного в определённых кругах профессора. Когда же все ученики покидают мрачный кабинет, Слагхорн бережно левитирует с помощью волшебной палочки образцы сданных работ в шкаф, стоящий у дальней стены помещения. На одной из хрустальных студенческих пробирок каллиграфическим почерком значится:«Том Марволо Реддл и Антропос Ш.».
* * *
В Выручай-комнате тоже душно. — Круцио! Алый луч на короткое мгновение освещает лицо Абраксаса, и тот в испуге вздрагивает, отступая на пару шагов. Эйвери уже корчится под немыслимыми углами на полу секретной комнаты школы чародейства и волшебства Хогвартс. Он беззвучно кричит — на него, верно, кто-то наложил Силенцио — и руками судорожно тянется к горлу. Лицо и шея Эйвери все покрываются красными яркими пятнами, кажется, будто его кто-то душит. Малфой не может не смотреть на него. Внутри всё корчится и вопит о несправедливости, об ужасном будущем с тем лидером, который находит извращённое удовольствие в страдании других людей. Но страх — жестокий и эгоистичный страх — заставляет Малфоя просто стоять на месте и ждать, когда эта невыносимая пытка наконец закончится. Луч исчезает. Юный Волан-де-Морт наклоняется к Эйвери и шепчет: — В следующий раз за свои беспечность и высокомерие заплатишь более высокую цену. И глаза его полыхают багровым — далёким и жестоким, чужим и страшным.* * *
Друэлла Розье была красавицей. Высокая, статная. С тонкой осиной талией, пышной грудью и округлыми бёдрами. С длинной лебединой шеей и пухлыми яркими губами. Овеянная сладкими лёгкими духами и нежными мелодичными речами… А волосы, какие у неё волосы! Длинные, шелковистые, мягкие, витые точно медной проволкой. Они сияют при мягком ночном свете и пылают тёмным могущественным колдовским огнём в лучах дневного Солнца. Друэлла невообразимо элегантно приседает при начале бесед на самый краешек кресел, непринуждённо сбрасывает с плеч тяжёлую дорогую зимнюю мантию с меховой подкладкой, кокетливо взмахивает длинными чёрными закрученными магической парижской косметикой ресницами. И легко, нежно улыбается самыми уголками губ. Но только вот глаза у неё злые-злые. Они завидуют, угрожают, душат, ранят, ненавидят. И они никогда не любили никого и ничего, кроме себя. — Троппи, дорогая, сыграешь со мной в партию магических шахмат? — в один из облачных дней сладко спрашивает Друэлла, отвлекая Шварц, так редко бывающую в гостиной Слизерина, от разговора с Лукрецией Блэк. Антропос оборачивается и долго смотрит Розье в глаза. — Нет, спасибо. Может быть, как-нибудь в другой раз, — наконец отвечает она и отворачивается. Уголки её губ чуть приподнимаются, когда она возобновляет беседу со своей близкой подругой Лукрецией. Руки её осторожно держат, заботливо грея, ладони Блэк, все покрытые мурашками от подземельного холода, к которому невозможно привыкнуть. — И всё же, Краффт, я настаиваю, — вновь говорит Друэлла, едва ли не морщась от подобных слащавых проявлений дружеских чувств. К бастарду в Магическом мире не принято обращаться по его родовой фамилии. Обычно используют другую — выдуманную самим бастардом или принадлежащую его менее влиятельному родителю. Используя же обращение по родовой фамилии можно либо показать пренебрежение к подобным традициям, либо жестоко посмеяться над бастардом, который по законом любой Магической страны никогда не сможет официально использовать фамилию своего Рода. Друэлла Розье улыбается. Однако улыбка её не доходит до глаз. — Как пожелаешь, Друэлла, — отвечает теперь Антропос и садится за маленький столик с тёмно-зелёными шахматами, за которым уже элегантно сидит Розье. — Надеюсь, правила тебе объяснять не нужно? — со смешком спрашивает Друэлла Розье и с помощью магии расставляет фигуры на игральной доске в правильном порядке. — Нет. Друэлла поджимает губы и кивает. Рядом с Антропос становится Лукреция Блэк и в немом волнении поглядывает на шахматную доску. — Конкретно у этих шахмат есть своя особенность: в начале каждой партии фигуры меняют свой облик, подстраиваясь под характеры игроков. Новая модель, — поясняет Розье. И она первая делает ход. Как только Друэлла Розье легко взмахивает своей белой волшебной палочкой, фигурки действительно меняют свой облик: с утончённо высоких на пухлые и низкие. Антропос внимательно изучает доску. И после тоже ходит: её фигурки меняют цвет с зелёного на небесно-голубой и сильно вытягиваются. — Как твои братья? Сильно опечалены вестью об участи вашего отца? Мышцы на шее Шварц слегка напрягаются. Лукреция Блэк же широко распахивает свои большие оленьи голубые глазки. — Лахесис написал мне, что уже получил полагающиеся ему титул и наследство, и попросил по мере сил приглядывать за отцом. Клото же предпочёл прислать лишь траурную вуаль. Розье громко хмыкает и делает очередной ход. — Ясно. А ты сама? Говорят, с Ксенофилиусом Краффтом из всех его детей была близка именно ты… — намекающе говорит она и неопределённо взмахивает рукой в золотых кольцах с драгоценными магическими камнями. Антропос молчит. Кусает внутреннюю сторону зарумянившейся щеки, глядя на игральную доску. А затем лаконично отвечает, мановением палочки передвигая своего коня на пустую клетку рядом с чужим слоном: — А я справлюсь. Друэлла в показном удивлении приподнимает идеально ровные густые тёмно-коричневые брови. — Правда? Просто ты так грустна в последнее время… Да и сидишь сейчас здесь вместо того, чтобы быть в гостиной своего факультета. Шварц на это только пожимает плечами. — Ума не приложу, почему рейвенкловцы так тебя не любят. В тебе есть тяга к знаниям, неплохая усидчивость… Ты даже не грязнокровна. Твоя мать ведь хоть и была сквибом, но из знатного чистокровного рода, верно? — Верно. Друэлла Розье начинает чувствовать колкое раздражение. «А её не так просто вывести из себя», — думает Друэлла, делая новый взмах белым волшебным древком. — У твоих братьев такие необычные имена. Им дал их твой отец? — Да. Это имена двух мойр — младшей и средней. — Мойр? — Розье неправдоподобно округляет свои злые глаза. — Богини человеческих судеб, прядущие наше прошлое, настоящее и будущее… Довольно интересно. А твоё имя? Ты унаследовала его от матери? Розье смотрит прямо на Антропос. Традиции Магического мира предполагают, что бастард наследует от своего менее влиятельного родителя не только фамилию, но и имущество, магическое гражданство и порой даже имя. — Нет, — отвечает Шварц, ничуть не смутившись и подняв проницательный взгляд на Друэллу. — Отец дал мне имя. Антропос — старшая из мойр. По легендам, в её руках мысли, желания, деяния людей — всё их будущее. Друэлла натянуто улыбается. И мягко говорит: — Что ж, можно сказать, твой отец очень любил тебя. Она опускает взгляд на игральную доску и едва ли не вздрагивает: ей поставили шах и мат. Тонкий небесно-голубой король Шварц возвышается над её королём и держит за горло. Кажется, ещё мгновение — и проигравшая шахматная фигурка погибнет, обратившись в что-то меньшее, чем даже пыль или пепел. Друэлла Розье натянуто улыбается и протягивает Антропос внезапно вспотевшую ладонь для рукопожатия. — Это была… интересная партия, — говорит она. Камин позади яростно вспыхивает. — Да, — просто отвечает Антропос. Она уже начинает вставать, как Розье неожиданно порывисто касается её руки. — Постой. Может быть, ты сыграешь ещё с Томом? Лукреция Блэк, до этого хранившая молчание, вдруг наклоняется вперёд и тихо шепчет Шварц на ухо: — Не надо, Троппи… Реддл играет намного лучше, чем она. Да и мстит за поражения куда изощрёнее. Однажды… — Однажды что, дорогая мисс Блэк? Голос Тома Марволо Реддла для Лукреции становится неприятной неожиданностью. Она вся вздрагивает, вжимает голову в плечи и отворачивается, пряча испуганный взгляд. — Ах, да она просто предупреждает Шварц, что ты плохо воспринимаешь проигрыши, дорогой Том, — со смешком говорит Друэлла. Реддл удивлённо приподнимает брови, а потом слегка усмехается, глядя Шварц в глаза. — А есть повод… беспокоиться насчёт проигрыша? Антропос молчит и тоже смотрит на него. Её взгляд жестоко прорезает пространство между ними и впивается Тому, кажется, в самый мозг. — Она обыграла меня. И, честно сказать, довольно быстро, — отвечает за Шварц Розье, а потом вдруг хитро прищуривается и ласково шепчет: — Ты отомстишь за меня, милый Томми? Уголки губ Реддла дёргаются. Он отворачивается от Шварц и кивает Розье. В приглушённом свете гостиной Слизерина его глаза неясно сверкают. Друэлла же в ответ довольно улыбается и уступает ему своё место. В её злом взгляде уже отражается триумф. Том Марволо Реддл очень хорошо играет в шахматы. Три года подряд он выигрывал с большим отрывом в очках межфакультетские хогвартские турниры по самым разным видам магических шахмат. Победить его очень и очень трудно. И все студенты старших курсов, хоть немного интересующиеся магическими шахматами, это знают. Но Шварц, кажется, совсем не осведомлена обо всём этом: она спокойно смотрит на игральную доску, будто перед ней всё ещё сидит Друэлла Розье, в тех же ежегодных турнирах занимающая далеко не первые места. Реддл первый делает ход, и его фигурки сменяют цвет с зелёного на смолянисто-чёрный и сильно-сильно вытягиваются. Антропос так же, как и в первую её партию, медлит. Её фигурки же превращаются в высокие хрустальные осколки: огонь от камина и свечей пылает в их отражении алым маревом. Следующие несколько ходов никто из них не произносит ни слова. Слышно лишь негромкое дыхание играющих, Лукреции с Розье и неясные бормотания далеко сидящих и занятых своими разговорами студентов. А потом Лукреция обречённо вздыхает и садится рядом с Друэллой, внимательно следя за выражением холодного лица Антропос Шварц. — Твои родители были волшебниками, Реддл? — вдруг спрашивает Шварц, смотря как очередная фигурка передвигается по игровому полю. Рука Тома с зажатой в ней палочкой на короткое мгновение замирает. — Моя мама была волшебницей, мисс Шварц. — Ясно, — усмехается Антропос и потом вновь замолкает. Триумф в глазах Розье отчего-то внезапно меркнет. Она подаётся ближе к играющим, но Лукреция с совершенно несвойственной ей жестокой силой удерживает её на месте. — И ты не пытался найти семью своей матери? — тон Шварц абсолютно равнодушен, она с непроницаемым выражением лица смотрит на свою хрустальную королеву. По щекам Реддла ходят желваки. — Отчего же? Пытался. Однако это… не принесло мне желаемого удовлетворения. — Неудивительно. Тон Антропос резкий, колкий. Её слова безмолвно ранят в самые болезненные места, когда она сама на это даже не приподнимает уголков губ. Реддл не то ухмыляется, не то просто поджимает губы в ответ. А потом, спустя несколько ходов, Антропос Шварц вдруг поднимает на него взгляд. Том, чувствуя это, тоже начинает смотреть на неё. И вдруг робкая улыбка озаряет лицо Антропос, и она спрашивает: — Ничья? Том живо опускает взгляд на игровое поле: оставшиеся на нём фигурки при любом раскладе будут вечно бегать по нему и никогда не смогут поймать друг друга. Горячая ярость окутывает горло. Жарко, душно — нечем дышать. И внутри, у самого чёрного сердца, величественная совершенно-прекрасная гордыня, ошпаренная унижением, срывается на крик. Друэлла, понимая, что Шварц права, неопределённо хмыкает и сбегает из общей гостиной, оставляя после себя лишь лёгкий шлейф дорогого магического парфюма. Лукреция Блэк же вскидывает голову и начинает заливисто хохотать. Другие студенты оборачиваются, смотрят с широко распахнутыми глазами, громко шепчутся и противно хихикают. Том чувствует, как гадкое поражение выжигает в нём память обо всех прошлых победах, и… — Это не проигрыш, Реддл. Всего лишь ничья, — внезапно напоминает Антропос и протягивает ему ладонь. Том почти машинально пожимает её. И вновь смотрит Шварц в глаза. — Это было довольно занимательно, — выдавливает он из себя. Шварц поджимает губы. И вдруг говорит: — Нет, не было, Реддл. — Она медленно встаёт и берет со стола одну из своих шахматных фигурок, поверженных Томом. Потом продолжает: — Одолеть тех, кто боится своего прошлого, совсем нетрудно. Как, впрочем, и тех, кто чрезмерно высокомерен. В глазах Антропос несколько мгновений отражается пламя камина. Хрустальная королева, острая и безумно красивая, неподвижно лежит на её ладони. — Оставь это, Троппи. Мне нужно ещё успеть проводить тебя до отбоя. Лукреция Блэк, утерев выступившие от смеха слёзы, подходит к Шварц, берёт из её руки фигурку и небрежно ставит на шахматный столик. Когда они уходят из гостиной Слизерина, о чем-то тихо переговариваясь, Том с ненавистью смотрит на неживую маленькую хрустальную королеву. Кажется, даже если он швырнёт её в камин с яростно пылающим в нём колдовским огнём, фигурка не расколется и не превратится в чёрную бесполезную золу. Том Марволо Реддл стискивает челюсти. Резко поднимается с тёмно-зелёного кресла и спешно покидает гостиную Слизерина.