ГЛАВА СЕДЬМАЯ
— Вот уже много веков казнь через «поцелуй» дементора в мире магов считается самой страшной. Всё дело в том, что, когда к волшебнику применяют Поцелуй дементора, умирает не тело — душа. А вместе с ней — разум, все воспоминания, эмоции и чувства. Маг перестаёт жить — он просто существует, неспособный ни слышать, ни говорить, ни думать… или любить. Галатея Вилкост спокойно идёт между парт. Она смотрит только в тетрадь со своими записями, которую держит чуть ли не перед самым носом. Она не видит реакции большинства студентов на её слова. Или не хочет видеть. Кто-то с бледным лицом сидит и молчит, кто-то не особо усердно конспектирует очередную нудную, по их мнению, лекцию, а кто-то смотрит в сторону Антропос Шварц и издаёт смешки, громко шепчет: «Он того заслуживал», рисует двигающиеся с помощью магии карикатуры на мужчину средних лет и чёрного-чёрного дементора, склонившегося над ним. Антропос ничего не говорит и ни на кого не смотрит. Она, склонив голову, чиркает пером в пергаменте. Антонин Долохов глядит на неё — так, украдкой. Глядит, глядит, а потом — мнёт в своей широкой ладони листок с гадкой карикатурой, которую только что так старательно вырисовывал, намереваясь подкинуть Шварц. Долохов опускает голову. Смятая бумажка лежит рядом. И отчего-то хочется взять и своим корявым несуразным почерком написать на ней короткое, простое, и-з-л-о-м-а-н-н-о-е: «Прости».* * *
Том Марволо Реддл, снова выиграв в очередном коротком факультетном турнире по магическим классическим шахматам, пожимает руку последнему сопернику. В гостиной Слизерина все шумят, смеясь, улыбаясь и поздравляя своего бесценнейшего победителя. Слагхорн аплодирует, смотря на Реддла с некой гордостью в глазах. И всё такое радостное, радостное! Победоносное! Победоносное! Победоносное… — Это не проигрыш, Реддл. Всего лишь ничья. Том помнит взгляд той, кто ему это сказал. Тихий. Кричащий. Добрый. Жестокий. Одинокий. Другой. Он помнит его. И какое-то чувство посреди всех этих оваций, всех улыбок и поздравлений словно прокалывает сердце острой спицей и заставляет кровоточить-кровоточить-кровоточить. Осадок. Едкий. Ядовитый. Адовый. Том смотрит в сторону одного из шахматных столов — того, за которым студенты обычно играют просто так, не готовясь к турниру и не участвуя в нём. И Тому Реддлу всего одно короткое мгновение кажется, что на одной стороне этого стола вместо обычных белых фигурок стоят хрустальные. Реддл отворачивается. На его щеках ходят желваки.* * *
Лукреция Блэк слыла тихоней. Всегда немногословная, всегда какая-то зажатая. Она отвечала на уроках только тогда, когда профессора её спрашивали. Она носила простые наряды даже в выходные дни, редко красилась и, за исключением Шварц, мало общалась с другими студентами. Лукреция была хороша в Чарах и Травологии. В Клубе Слизней состояла лишь из-за того, что носила фамилию «Блэк», а в шахматных турнирах участвовала только потому, что того хотела её жадная до славы мать. Ценящая уединение. Неулыбчивая. Из почитаемого древнего чистокровного Рода. Скованная. Превосходно знающая магический этикет. Далёкая. Вальбурга Блэк её не любила. Да, кузина. Да, семья. Да, Блэк. Да-да-да! Но вот это лицо якобы сиротки, вот эти ублюдочные замашки, печально-несчастные жесты… Мерлин, как же Вальбурга ненавидела всё это! Ненавидела до рвоты, до беспамятства. Ненавидела до яростных мечтаний о том, как бы свернуть шею этой дорогой Крецци, как бы исцарапать её мерзкое личико и исполосовать всё её слабенькое несчастненькое тельце жуткими проклятьями. Вальбурга с силой вонзает ногти в ладони и, сжимая челюсти, отворачивается. Кажется, чем больше она смотрит на Лукрецию, тем адовее ненавидит. Вокруг — бренчание металла о фарфор, разговоры, смех, блеяние, хруст. Вдох. Выдох. Рядом — шорох ткани, гулко бьющееся сердце, звон, чавкание. Вдох. Выдох. — Что, яд на язычке не даёт даже поесть спокойно, Бурга? Парень напротив с чёрными кучерявыми волосами, накалывая на вилку кусок вкусно пахнущего горячего свежего мяса, ухмыляется. Вальбурга, закатывая глаза, но все же возвращаясь к своему завтраку, грубо отвечает: — Ой, заткнись, Лестрейндж! То же мне невинный низзл. Рабастан Лестрейндж в ответ начинает громко хохотать, отбросив вилку с нанизанным на неё мясом. Вальбурга Блэк фыркает и, как и подобает благовоспитанной леди из знатного магического Рода, делает вид, будто Рабастана здесь вообще нет. — В этом году ты выпустишься. И меньше будешь её видеть — так, на праздниках и годовщинах переброситесь парой вежливо-заученных слов и всё. Потерпи. На этот раз Рабастан говорит серьёзно: безо всякой насмешки в голосе и вызывающего оскала на полных красивых губах. Вальбурга усмехается, но ничего не отвечает. — Ой, да оставь ты её уже! Сам ведь знаешь: тигр не может изменить свои полосы*, — недовольно произносит Друэлла, в брезгливом отвращении морщась: домовики снова подали свинину, которую она, чёрт побери, просто терпеть не может. Лестрейндж пожимает плечами и вновь возвращается к еде. Они все, кроме, разумеется, Вальбурги, ещё немного перебрасываются ничего незначащими фразами: Абраксас спорит с Лестрейнджем насчёт квиддича между Рейвенкло и Гриффиндором, который будет только на следующей неделе, Друэлла из поганой вежливости общается с Эйлин Принц — одарённой в Зельях пятикурсницей, Мальсибер хвастается тем, что встречается сразу с двумя хорошенькими девицами с Хаффлпаффа… А потом приходит Реддл. Все замолкают. Эйлин Принц испуганно обнимает себя за плечи и ссутуливается, Вальбурга Блэк расплывается в предвкушающей, нездоровой ухмылке, Мальсибер натянуто улыбается, Рабастан Лестрейндж сжимает губы в одну линию, Абраксас отводит взгляд. Они все становятся другими. Реддл садится за стол рядом с Малфоем и Вальбургой Блэк, обаятельно улыбается, желает всем доброго утра, приятного аппетита и начинает завтракать. Его вид не угрожающ, не ужасен и не слащав: мальчишка семнадцати лет, прилежный студент, староста. Нет ничего необычного, ничего примечательного. Но все замолкают. Друэлла Розье приподнимает уголки губ в улыбке, глядит на Реддла, слушает его вроде бы пустые и вроде бы важные разговоры, пьёт крепкозаваренный чёрный чай. А потом, когда в очередной раз отрывается от своей тарелки с терпко-сладким десертом, случайно замечает взгляд Шварц, сидящей рядом с Лукрецией Блэк за столом Рейвенкло. Антропос смотрит прямо на Реддла. И в её взгляде есть что-то такое, что заставляет гордую, самолюбивую властную Друэллу Розье опустить голову и побледнеть.ГЛАВА ВОСЬМАЯ
В этой части Азкабана тихо. Очень тихо. Сопровождающая из Министерства магии, держа наизготове волшебную палочку, чувствует, как волны холодного ужаса растекаются ядовитой пеной по всему телу и попадают в мозг и сердце. — В-вы первый раз навещаете отца, мисс Шварц? Её голос далёким эхом разносится по тёмному каменному коридору одной из самых надёжных тюрем магического мира. — Первый. Сопровождающая боковым зрением наблюдает за странной девчонкой. А потом сглатывает и негромко отвечает: — Это… трудно. Редко кто навещает «поцелованных» дементором раньше чем через месяц. Вы не исключение. П-постарайтесь не корить себя, мисс. Девчонка ничего не отвечает, и до нужной камеры они идут в холодном молчании. — Я буду ждать вас здесь, мисс Шварц. У вас полчаса. Если что-то случится… кричите. Девчонка странно смотрит на сопровождающую, а потом кивает и заходит в камеру, затворяя за собой массивную железную дверь. Сопровождающая из Министерства прикрывает веки и, прислонившись к стене, делает шумные вдохи и выдохи. Чёрт побери, она, едва получившая диплом, ещё никогда не была в Азкабане и тем более в его восточной части, предназначенной для заточения сумасшедших и «поцелованных» дементором! В её Отделе ходило множество слухов об этой части Азкабана, и ни один из них не таил в себе хороший конец. «Чёрт, соберись, Грейс! Это твоя работа, а там, за дверью, беззащитный ребёнок. Прекрати себя жалеть и трястись, как напуганный лукотрус!» Грейс силится обуздать свой страх, а потом вдруг слышит хохот где-то в конце коридора. Безумный-безумный хохот. Во рту всё пересыхает. Палочка едва ли не выпадает из мигом ослабевшей руки, и… — Пора идти назад, мэм. Сопровождающая из Министерства вздрагивает и медленно поворачивается лицом к напряжённой девчонке. — Д-да-да, мисс… Следуйте за мной.* * *
— Почему ты опоздала, Антропос Шварц? — Проспала, Реддл. Том боковым зрением видит, как Шварц передёргивает плечами, а после — тянется за ножом для нарезки ингредиентов. — Тебе следует более тщательно следить за своим распорядком дня, Антропос. Пальцы Шварц с силой сжимают рукоятку маленького ножа, слегка бледнея. — Возможно, Реддл.* * *
У Антропос Шварц была особая манера поведения. Шварц не была скованной или зажатой. Не была глупой или эксцентричной. Её движения нельзя было назвать элегантными, а тон — всегда вежливым и понимающим. Антропос была… холодной. Это не было высокомерием или чёрствостью. Или даже равнодушием. Над ней могли смеяться, её могли осуждать, презирать, не понимать. И тогда она просто смотрела на этих людей в ответ. Без ненависти, без сострадания, без сожаления, без насмешки. И когда она так смотрела, все замолкали. Была в ней какая-то странная сила. Яростная и злостная, тихая и проницательная. Сила, способная на многие вещи — немыслимые и самые обычные, жестокие и при этом жутко справедливые. Казалось, там — внутри, у Антропос был ледяной дворец вместо сердца. Невыносимо прекрасный. Высокий-высокий. С острыми шпилями, прокалывающими разум, и мягкими узорами, создающими образ сложной, но безмерно искренней души. Жаль, что Абраксас Малфой не умеет рисовать. Умел бы — нарисовал этот одинокий в своей силе дворец-сердце. — Она бастард, Абраксас. Голос Вальбурги Блэк звучит гадко. Абраксас не оборачивается. — В глазах общества ты и весь Род Малфоев будете посмешищем. Малфой сжимает ладони в кулаки, но не отводит взгляд от Антропос Шварц, одиноко сидящей у ало-серого витражного окна. Он не любил Шварц, как полагала Вальбурга или некоторые другие его ровесники. Это было другое чувство. Совсем другое. Оно тлело и тут же вспыхивало в груди. Оно сияло, как хрусталь в закатных лучах. Оно таило в себе иссушающий кости мрак, подобный черноте земли у свежей могилы. За Томом Марволо Реддлом Абраксас пошёл от безысходности: как осколок чего-то ужасно несущественного, как тряпичная старая кукла, как пленённый своими ошибками раб. Но за Антропос Пандорой Шварц Абраксас пошел бы от бушующей в сердце надежды, от полыхающей маревом холодного стекла справедливости, от силы души. На кожу Антропос падают алые узорчатые блики. И Шварц кажется ожившей картинкой — той, что из сказок про героев и злодеев, про светлую красоту и чёрную порочность людских сердец. — Я не люблю её, Вальбурга. Позади слышен шорох мантии: Блэк подходит к Малфою ближе. — Конечно, не любишь. Ты не можешь её любить. Помни об этом, Абраксас.ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
— Чего ты хочешь, Реддл? Лукреция Блэк смотрит на Тома с непринятием. Ладони в кулаки сжимает, стоит — тонкая острая молния. Губы её приподняты в неестественной не то усмешке, не то улыбке. — Ничего плохого? — Том нежно улыбается. — Просто мне хочется помочь твоему брату. Кажется, у него проблемы с… — Реддл, тебе не рады. Ни я, ни мой брат, ни Антропос. Том Реддл прикрывает веки на несколько коротких секунд и в неком волнении облизывает губы. Открыв глаза, он чуть дрожащим голосом говорит: — Почему? Я ведь не сделал вам ничего плохого. — Не приближайся к Ориону. Иначе я напишу отцу. Лукреция спешно собирает свои вещи с парты и выбегает из кабинета. «Двуличная тварь», — вьётся ядовитым плющём в её мыслях, пока её шаги гулким эхом отдаются в полупустом коридоре Хогвартса. Лукреция, всегда такая тихая, такая спокойная, доведена едва ли не до крайней степени бешенства. Ей хочется взять и расцарапать Реддлу его гадкое лицо от одной лишь мысли, что он сможет взрастить ту же мерзость в сердце Ориона, её беззащитного младшего брата, что и в сердце Вальбурги. Лукреция, забежав в туалет, бросает сумку с учебниками и прочим прямо на пол. Она подходит к раковине, поворачивает кран и начинает умываться холодной водой. Сердце больно колотится в груди. Слабая-слабая-слабая! Блэк понимает, что не сможет защитить ни Ориона, ни Антропос, ни даже себя, если этот чёртов ублюдок объявит им так называемую войну. Почему-почему-почему она такая слабая? Лукреция опирается о раковину и, вся мелко дрожа, смотрит на свои руки. Иногда ей кажется, что всё можно изменить: побудить толпу быть терпимее, внимательнее, честнее. Побудить людей жить в стремлении к прекрасному, к любви, к миру. Но… толпа — это ведь просто толпа, верно? Лукреция улыбается, поднимая голову и взглядом упирается в своё отражение. Она не хочет быть слабой.* * *
ГРАЖДАНЕ МАГИЧЕСКОЙ АНГЛИИ!
Сегодня, третьего марта тысяча девятьсот сорок четвёртого года, канцлер магической Германии от имени своей страны объявил магической Англии войну. В этом же заявлении герр Геллерт Грин-де-Вальд упомянул следущее: «Жизнь и личность лишь одного волшебника, ходящего по землям магической Англии, для армии магической Германии неприкосновенна в любых обстоятельствах — жизнь и личность Антропос Пандоры Шварц, дочери великого деятеля нашей страны, дочери человека, незаслуженно обвинённого правительством магической Англии в страшных и грязных вещах». Правительство магической Англии настоятельно просит своих граждан не поддаваться панике! Не страх поможет выстоять в это тяжёлое время, а сплочённость — именно благодаря ей мы сможем обратить всю нашу боль и всю ненависть против коварных захватчиков. Если среди вас, совершеннолетние граждане, есть добровольцы, желающие защитить свою Родину, своих близких и самих себя от неприятелей — просим написать по указанному в газете адресу. Верьте в магическую Англию!— Член-корреспондент Аврората магической Англии, Хеллак Смит
Вальбурга Блэк с брезгливостью смотрит на колдографию Геллерта Грин-де-Вальда, а после — швыряет свежий выпуск газеты на обеденный стол. — Вам не кажется, что его слова вырвали из контекста? На робкий вопрос Розье-младшего Блэк лишь фыркает и принимается за завтрак, громко стуча столовыми приборами. Её руки едва заметно дрожат. — У ненормальных, Эван, всё словно вырвано из контекста, — надменно говорит Друэлла, жеманно улыбаясь. Розье-младший поджимает губы и отворачивается. — Вероятно, это просто политический ход: чтобы всем казалось, будто благородный и честный Геллерт Грин-де-Вальд страшно переживает за свой народ. Да, Том? Том Реддл спокойно пьёт тыквенный сок и, держа в свободной от кубка руке исписанный пергамент, повторяет материалы недавней лекции по Чарам. И кажется, будто он — блестящий студент школы волшебства и чародейства Хогвартс — понятия не имеет о жестокой буре, надвигающейся на магический мир. — Может быть. Но, мне кажется, что не это должно нас волновать, дорогая Бельвина. Том сладко улыбается ещё одной Блэк, а после — возвращается к чтению. Бельвина Блэк же продолжает смотреть на Реддла. И какое-то странное у неё чувство: будто её не то унизили, не то завистливо похвалили. Неприятное чувство. Оно чёрной смолой окутывает сердце и давит, давит на него. И хочется спрятаться от этого всего — сбежать туда, где беснуются ветра и океаном сверкает солнце. Хочется забыть обо всём плохом и жить только в беззаботности, свете и любви. Но… Взгляд Бельвины цепляется за краешек газеты, которую совсем недавно отпихнула от себя Вальбурга. «Но покой — это лишь глупые человеческие мечты», — тенью проносится в мыслях Бельвины Цедреллы Блэк.* * *
«Геллерт Грин-де-вальд всего за три года подчинил себе большую часть магической Европы», — думает Том, твёрдым шагом идя по коридору замка. «Признание, слава, авторитет. Деньги, сила, истинная независимость. Доступ к необходимым ценным ресурсам, искренняя любовь народа. Это всё — плод труда… ума». День догорает за стенами замка. Алые лучи закатного солнца, падая на тёмные стены и большие окна, словно поджигают всё: превращают камень и стекло в оранжево-розовый яркий костёр. Том останавливается у одного из окон и поднимает взгляд на яростно пышущее закатным маревом небо. И что-то разрастается в его груди — что-то злобное и жестокое. — Мой отец… мой отец сделал за всю свою жизнь много чего дурного. — Твои родители были волшебниками, Реддл? — Одолеть тех, кто боится своего прошлого, совсем нетрудно. Как, впрочем, и тех, кто чрезмерно высокомерен. По щекам Тома Реддла ходят желваки. Реддл отворачивается от окна и продолжает свой путь, оставляя за собой лишь эхо шагов и дыхания. «Буря уже началась», — думает Том Марволо Реддл. Корона заката постепенно меркнет... Небо вместо неё надевает прекрасный серебряный венец ночи.