ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Это было похоже на удушье. Голова у Гарри разрывалась. Сомкнёшь глаза — видишь все эти образы перед собой, чувствуешь их. И думаешь, думаешь о них. «Вдруг я что-то упустил? И вдруг вся эта круговерть — ответ?» — так и вертится в мыслях. Поттер устал. Страшно устал. У него круги под глазами, тело ломит. Он пробовал не спать какое-то время, однако это мало помогало: видения о прошлом становились только более яркими, заставляя полностью окунаться в них, отдавать все свои силы и мысли. И самое страшное не то, что он физически и морально истощён, нет. Самое страшное, что он не может никому рассказать причину своего состояния. Он ведь пробовал. Поднимал решительный взгляд на Гермиону, изгибал губы, обдумывая слова, и… всё. Его рот будто зашили — расчётливо и осторожно. Гарри Поттер мог говорить обо всём на свете, кроме этих чёртовых мерзких видений. Не мог, не мог говорить об этом всём…а ему хотелось кричать. Он один, человек — простой, обычный человек со своими слабостями, да ещё и изломанный войной и трудным детством. А он вынужден смотреть и ждать, когда эта страшная магия, наконец вдоволь наигравшись, отпустит его мозг. Забавно. Когда-то Поттер считал, что ничто не отравляет его жизнь так, как страшные сны, в которых он делил сознание с Волан-де-мортом. Теперь же он засыпает и видит прошлое, в котором маленькое чудовище его возраста постепенно, плавно, осознанно превращается в монстра. Гарри бездумно глядел на доску, по которой писал тему урока мел, ведомый магией преподавателя. Глядел, глядел, подпирая подбородок рукой, и медленно засыпал от вязкой усталости…ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
— Закончилась, — тихо говорит Шварц. На её бледной раскрытой ладони лежит полностью выкуренная магическая сигарета. — Какой ужас, — с сарказмом тянет Строганова, опираясь о колонну коридора замка у внутреннего сада и смотря на солнце, мерно клонящееся к горизонту. — Не проживёшь и дня без этой дряни? Антропос хмыкает и прячет артефакт в карман мантии. Она медленно покачивается с пяток на носки и глядит в пол. — Они дураки, знаешь. — вдруг говорит Шварц. И, слыша, как Ульяна оборачивается на неё, продолжает: — Сидят на своих высоких тронах, всё упиваются чем-то. Видят и не видят одновременно. И в головах у них такая пустота. Порой просто закладывает уши. Шварц откидывает голову назад. Закрывает глаза. Строганова смотрит на неё, кривит губы от желания хоть что-то сказать, но страшное молчание прорывается сквозь все её мысли. Антропос редко говорит о подобном. Порой её так трудно понять, что хочется просто взять и залезть ей под кожу, слиться с ней. Что там у Шварц под черепной коробкой? Ненависть к обществу, что с жестоким идиотизмом пытается запереть её талант и её саму за глупые обычаи и бессмысленные традиции? Жестокость, рождённая из частого унижения, обиды, горькой на языке и в сознании? Или вечная, неизменная холодность, сковывающая льдом разума все внутренности, чувства, надежды и мечты? Строганова чуть усмехается и отводит взгляд. «Навряд ли это кто-нибудь узнает. Хоть когда-нибудь, — думает Ульяна. — В этом есть своё очарование. И своя жестокость». Небо быстро темнеет. Наступают холодные сумерки.* * *
«Магия сознания зачастую имеет разные эффекты действия: гипноз, подмена воспоминаний, искажение реальности, воспринимаемой индивидом…» Реддл изгибает губы в приступе раздражения. Откладывает в сторону, как выяснилось, совершенно неполезную сейчас древнюю книгу и придвигает к себе уже другую, скользя внимательным умным взглядом по её строкам. «Вторжение в разум маггла характеризуется возможной потерей его разума, части личности, физических сил, галлюцинаций и прочего. Вторжение же в разум мага во многом зависит от его умения возводить щиты окклюменции…» Том отшвыривает от себя старое издание очередной уродливой примитивности и жадно хватается за новую книгу. «Наука разума, чтения мыслей, Легилименция доступна немногим волшебникам. Однако стоит отметить, что ведьмам она даётся особенно трудно. В конце концов…» А вот от этого Реддлу вообще хочется смеяться. Он до сих пор чувствует отголоски той ужасной боли, от которой его череп чуть не раскололся надвое. «Ведьмам даётся особенно трудно? Идиоты», — Том кривит губы в презрении. Он откидывается на спинку стула, запрокидывает голову, прикрывая веки и сжимая пальцами переносицу. Сколько уже прошло? Неделя. А он всё ещё сидит в этой чёртовой библиотеке и ищет не пойми что. Том Реддл убирает пальцы от лица, раскрывает глаза и переводит взгляд на витражное окно, за которым тускло светит полная луна. Он никогда не слышал о подобном. Создавать образы, ощущения в чужой голове, даже защищённой щитами окклюменции, и в тот же момент уничтожать их, как надоевшую иллюзию — это было искусство магии высочайшего уровня. Можно получать любую информацию, чуть подправляя личность или пытая, не прикасаясь ни пальцем, ни заклинанием. Можно заканчивать дуэли за считанные секунды, просто заставляя разум соперника верить, что его уже убили. Можно… получить всё, что хочешь. Том молчал. Он думал, думал. Ему ведь было интересно тогда — странная девчонка видела, что его «друзья» делали с её однокурсником, странную девчонку арестовали авроры, странная девчонка никогда не выходила из себя, никогда не злилась, она всегда холодная со своим острым жестоким языком и с этим своим взглядом, прорезающим само пространство. Так — забава для того, кто любит поиграть, прежде чем растоптать. Это было любопытство. Потом — сомнение. И ярость. Её нужно было убить. Вязкое и неприятное чувство ползёт по всему его телу. Мерзко. И неприятно. Мерзко и неприятно ошибаться. Интерес, сомнение и ярость — всё было ошибкой.* * *
Шварц сидит рядом с Лукрецией Блэк. Что-то читает и одновременно с этим кивает Блэк, которая увлечённо ей что-то рассказывает. Руки у Шварц — тонкие и бледные. Плечи — острые и некрасивые. Она сидит, вся жутко худая и острая. Некрасивая. Забавно, как это бывает — смотришь на что-то, думаешь: раз это нечто неприметное и серое, то не стоит внимания, и выбрасываешь это. Том Реддл делал так не раз или два. Он отсеивал многие артефакты, книги, многих людей. Так было нужно, необходимо, в конце концов привычно. Антропос Шварц не просеивала ничего — она наблюдала. Ждала нужного момента, а потом холодной волной обрушивала свою силу и власть на нужную жертву. Заставляла задыхаться, умолять, сомневаться. Брала — быстро и беспощадно — то, что нужно, а то, что не нужно — оставляла на потом. И таким образом имела всё. Какая умная женщина. Реддл тянет губы в ухмылке, делает глоток эльфийского вина и облизывает губы, чувствуя во рту сладость. Его мигрень, являющаяся, так сказать, побочным эффектом вторжения в разум этой женщины, спустя почти две недели с праздника у Слагхорна так и не прошла. Сколько ей? Около двадцати двух? Опыт, война, умершие отец и мачеха, непонятные отношения с братьями. Два брака. Интересно, того первого, непонравившегося мужа, о котором рассказывала леди Строганова, Шварц раздавила сама или ей немного помог отец? А Дурмстранг? Закрытая школа-интернат, находящаяся под покровительством канцлера Грин-де-Вальда — это ведь… так увлекательно. Ухмылка становится шире. Том отворачивается от Шварц. — …полагаю, экзамены в этом году не должны быть слишком трудными. Хотя, если учитывать, что Дамблдор… — твердит Макнейер, закатывая глаза. Белинда Блэк, заметившая, что Реддл всё это время смотрел в другую сторону — она не будет уточнять в какую именно — а после наконец вернул им своё внимание, вперивает тяжёлый взгляд в Долохова. Тот, скривив губы, всё же говорит Тому: — Моя кузина, леди Строганова, на днях посещала Хогвартс. Многие в их компании обращают внимание к этой фразе. Антонин продолжает: — Навещала меня и Шварц. Говорила, что в следующем году, скорее всего, проведут Турнир Трёх Волшебников. В Хогвартсе. Несмотря на возникшую политическую ситуацию между Англией и Германией. Друэлла кривит губы в презрении. Блэк и Нотт почти копируют гримасу её лица. — Это омерзительно, — выплёвывает милая Элла. — Жить в замке с этими, этими… — Детьми? Оставь это, Друэлла. Ничего необычного — просто Турнир, — спокойно и холодно прерывает её Том Марволо Реддл, чуть наклоняясь к ней. Все затихают. В гостиной Слизерина становится намного тише. Реддл же продолжает за кого-то смятую тему о возможной сложности экзаменов нынешних пятикурсников. И все слушают, смеясь и улыбаясь, когда это нужно, удивляясь и возмущаясь, когда это необходимо. Долохов смотрит на всё это и чувствует себя пугалом на балу-маскараде. Его взгляд обращается в сторону близкой подруги его кузины: Шварц сидит себе спокойно и болтает вместе с Лукрецией — доброй милой девочкой. И Антропос на этом воображаемом балу-маскараде лжецов вообще нет. Жаль. Он бы выпил с ней на брудершафт.ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
На Зельеварении она молчит. Смыкает губы в тонкую линию и снова, снова нарезает нужные ингредиенты. Её пальцы, длинные и тонкие, обхватывают каждый нужный фрукт, каждый необходимый магический компонент. Она стоит, кажется, в совсем расслабленной позе. Ей всё равно. — Как прошла встреча с хорошим другом, Антропос? Слышал, ты виделась с леди Строгановой, — Том интересуется вежливо, мягко, однако его взгляд жадно скользит по её лицу: он ищет хоть какую-нибудь эмоцию, хоть какой-то отклик. — Мило, — коротко отвечает Шварц, не поднимая на него головы. Она чувствует, как он смотрит на неё. — А как твоя мигрень? Слышала, ты несколько дней не мог подняться с постели. Она — кукла. Ни следа чувств, отголосков, хотя бы чего-нибудь. Безупречный контроль. Том тянет губы в улыбке. — Мне уже намного лучше. Благодарю за беспокойство. Шварц не отвечает — просто удобнее обхватывает рукоятку ножа и, как того велят инструкции из учебника шестого курса, протыкает сердце какой-то полуживой магической твари, чтобы достать важный ингредиент для зелья.* * *
Действия кажутся привычными, если они часто повторяются. Антропос часто смотрит безэмоциональным взглядом, часто молчит, часто читает книги по Тёмной магии и Легилименции и гуляет по территории Хогвартса. Её движения — холодные и отчуждённые. Её голос лишён порывистости, яркости. Эдакий тлеющий сломанный уголёк. Как много силы, как много ума. А она стоит и просто смотрит на весенний пейзаж, кутаясь в серый простенький платок. Том кажется самому себе медведем, который всё ходит и ходит вокруг капкана. Железяшка — глубокая рана. Глубокая рана — ошибка. Ошибка — ловушка. А ловушка — та же железяшка. Какая… милая цепь событий. Если на Шварц напасть тогда, когда она этого не ожидает, Реддл сможет её убить. Раз-два-три — может, понадобится чуть больше милых заклятий. Однако это риск. Том не знает Шварц — не знает, как далеко простирается её искусство разума. Другое дело — несчастный случай, совершенно не связанный с людьми, которых можно было бы устранить или вывести из себя, проколов их сознание своей силой… Нужно предполагать худшее. Шварц стоит перед озером. Медленно качается с пяток на носки, смотрит не то на лес, не то на спокойную тёмную водную гладь. «Холодная глыба, костяшка, деревяшка, чёрная сажа. Её ничего не трогает. Может быть, даже те её слёзы после казни отца были очередной спицей в её пирамиде человеческих жизней», — думает Том. У Тома Марволо Реддла дрожат руки. Он должен избавиться от этой женщины.* * *
— Это лето обещает быть весьма насыщенным, — говорит Вальбурга. Она равнодушно вышивает магический узор на белом шёлковом платке. Рядом с ней её кузины — Белинда Блэк и Друэлла Розье. — Учитывая войну…да, Бурга, — тянет милая Элла, исказив губы в странной усмешке. За ужимками легче ведь прятать страх, заставляющий всё нутро дрожать. — Ты забыла о свадьбе Медеи! — приторно-восторженно дополняет Белинда, обмахиваясь богато украшенным веером. Молодые леди Блэк и милая Элла, легко приподняв уголки губ, переводят взгляды на беловолосую слизеринку с седьмого курса. Стройная, с яркими синими-синими глазами, родинкой у левого глаза и пухлыми нежными губами. Сидит, воркует с Реддлом нежным голоском. Даже ладонь с модным французским маникюром положила ему на колено. — Мне искренне жаль её мужа, — подытоживает Друэлла, передавая Вальбурге нужный клубок магических нитей. Молодые леди сдерживают смешки, а после начинают говорить на новую тему. — Кроме посещения свадьбы дорогой Медеи, чем вы планируете заняться? — спрашивает Элла, взгляд случайно опуская на своё помолвочное кольцо. Розье едва заметно морщится и поворачивает голову к Вальбурге — самой старшей из молодых леди. — Родители думали провести отпуск в магических Соединённых Штатах. И, какой бы плебейской я ни считала эту страну, моё мнение не учитывается. Мы уезжаем в первых числах июня. Вальбурга говорит это, а потом вздыхает, откладывает нити и иглу, придирчиво осматривая результат своего труда. Поджимает губы — вероятно, получившийся магический узор ей совсем не по душе. — А я с семьёй буду навещать дальних родственников в Норвегии. Совершенно не знаю, чем это может закончиться, — продолжая обмахиваться веером, недовольно подмечает Белинда. — Не хочу терпеть снова эти несносные ухаживания Хелла. Мерлин, если бы не приличия, заколола бы его за первым же семейным ужином. Элла в ответ на это улыбается. — Кто знает, может, однажды ты это и в самом деле сделаешь. — Друэлла откидывается на спинку кресла и обводит взглядом гостиную Слизерина. — А мою семью пригласили к себе Долоховы. — Неожиданно. И весьма увлекательно, — подмечает Вальбурга, снова принимаясь за вышивание. — Будем непременно ждать писем от тебя. — Верно. А то ведь скука может и в могилу загнать! Как тогда, в прошлом году, на Благотворительном балу, устраиваемом в поддержку грязнокровок, пострадавших на войне между Германией и Польшей, помните? — искренне заявляет Белинда, наконец сложив свой безумно дорогой веер. — Я вот до сих пор не могу забыть этот отвратительный вечер! Вальбурга кивает, делая новую петлю, а милая Элла просто пожимает плечами — ей было всё равно.* * *
Поезд гремит. Том, раздражаясь от неприятного звука, идёт вдоль коридора хогвартского экспресса, ища знакомое купе, в котором должен ехать Долохов. Найдя его, он молча и быстро открывает дверь, используя магию, хотя и слышит приглушённый женский голос: Тому сейчас не до идиотских подробностей личной жизни Антонина. Шварц. Сидит напротив Долохова, смотрит на него внимательно, держа руки в странном жесте. В сторону Реддла она даже головы не поворачивает, хотя боковым зрением и видит его. Реддл тянет губы в приятной дружелюбной улыбке, хотя сам был бы не против, если бы поезд сошёл с рельс и чудеснейшим образом раздавил бы эту девчонку. Антонин поспешно встаёт и, бросив на Реддла неопределённый взгляд, кланяется Шварц, как того велят приличия магического этикета чистокровных. И говорит странным голосом: — Я услышал тебя, Антропос. Мне нужно поговорить с Томом, поэтому я вынужден прервать нашу беседу. До новых встреч и приятных каникул. Когда Реддл и Долохов выходят из купе, Том живо и раздражённо поворачивается, чтобы закрыть дверь за ними. И взглядом встречается с Антропос. Холодные и решительные, отчуждённые и яркие — её глаза похожи на хрустальные осколки тех шахматных фигурок, которыми она когда-то играла с ним в магические шахматы. «Это не проигрыш, Реддл. Всего лишь ничья». Том, сжав челюсти, говорит только: — Хорошей поездки, Антропос. И закрывает дверь.