И он поговорит

Весь день Какузу мучило плохое предчувствие. Может, это и не было предчувствием в полном смысле. Всего лишь дурные мысли. Хотелось поскорее вернуться домой и убедиться, что все в порядке, но сделать это раньше восьми вечера не представлялось возможным. Какузу собирался улучить минутку, чтобы набрать Хидана, но круговерть дел полностью захватила его. Он так и не позвонил и не смог уйти с работы пораньше. Когда Какузу добрался до дома, консьерж вместо обычного приветствия сказал ему: − Господин Хоку, ваш племянник просил передать вам это. Сердце Какузу пропустило удар. − Племянник? Он знал, о ком пойдет речь, но все равно переспросил – чисто механически. Разумеется, у него не было никаких племянников. Какузу был единственным ребенком в семье. Консьерж, невысокий и сморщенный господин Коно, напоминал печеное яблоко в очках. Его кожу покрывали коричневатые пигментные пятна, признак старости, отчего абсурдное сходство только усиливалось. − Светловолосый молодой человек, который остановился у вас. Ваш племянник. − Именно, − подтвердил Какузу, теряя терпение. Гнетущее чувство, преследовавшее его весь день, достигло апогея. Что-то случилось, что-то произошло, и он подозревал, будто знает, что именно. Господин Коно неторопливо, как всегда, передал Какузу конверт, наскоро сложенный из листа бумаги. Внутри оказались ключи. Какузу оставил их Хидану, когда тот только приехал. Сначала долго сомневался, безопасно ли это, а после пришел к выводу: если бы Хидан хотел его обчистить, то провернул бы все еще в Югакуре. Какузу на автомате переложил ключи в карман, спросил севшим голосом: − Как давно вам это оставили? Консьерж задумался. − Около десяти утра… Да, точно. Около десяти. Какузу кивнул и направился к лифтам. Он чувствовал себя оглушенным, будто ему врезали по голове. Звуки внешнего мира едва могли пробиться внутрь сознания. Лифт приехал без характерного металлического гудения. Все, что Какузу мог разобрать, – стук сердца, до безумия спокойный. Это поразило его, ведь он не был спокоен. Конечности продергивала непривычная нервозность. Какузу словно стал гостем в собственном теле, разучился управлять им быстро и четко. Все, что ему оставалось, − кое-как передвигать ноги, неуклюже давить пальцами на кнопки лифта. Войдя в квартиру, Какузу запер дверь, медленно снял верхнюю одежду. Торопиться было некуда. Хидан ушел утром, больше десяти часов назад. В квартире на первый взгляд ничего не изменилось, все осталось на своих местах, только Хиданова сумка с барахлом пропала. Он не взял ничего кроме того, что принес. Какузу вздохнул. Протер лицо рукой. Собрался приготовить еды, но вместо этого плеснул в бокал джина и уселся на кухне. Выпил, чувствуя себя сбитым с толку. Сквозь крепкий травянисто-спиртовой дух ему мерещился запах Хидана, пропитавший квартиру насквозь. Что-то эфемерное и непонятное, плохо сочетаемое, как сладость бисквита кастелла и сырой холод зимы, что-то медовое и животно-мускусное. Каждый вдох превращался в пощечину. Какузу поднес ладонь к лицу. От кожи пахло металлом ключей. Точно. Ключи. Хидан ушел. Наверное, стоило это предвидеть. Были звоночки. Какузу видел, Хидану тяжело в Токио. Город-гигант, сложная транспортная система, обилие людей, законсервированные порядки. И Какузу до сих пор задавался вопросом, чего именно Хидан хотел от него. Удобно устроиться в мегаполисе? Получить состоятельного опекуна? Или этот мальчишка оказался настолько наивен, чтобы желать любви, противоречащей доводам разума? Какузу понравилось, что, возникнув на пороге, Хидан не начал разговор с признаний в нелепых чувствах. Нет, его признание было приземленней, поэтому в него хотя бы верилось. А еще Хидан был странным. Каким же он был странным! Порой это даже умиляло – пока не переступало грань. Что именно это была за грань, Какузу затруднялся определить. У него успели сформироваться несколько версий. Ранние в основном склонялись к тому, что Хидан устал играть в увлеченность или хотя бы в желание. Время от времени он становился отстраненным. Его взгляд гас. Ах да, был еще момент, когда Хидан боялся пойти в туалет один, и Какузу решил, что у него что-то типа посттравматического расстройства… И кошмары. Он мог понять это, он сам через такое проходил. Страшные сны до сих пор возвращались, хоть и заметно реже. Потом Какузу заподозрил что-то серьезней. У него проскальзывала подобная мысль в Югакуре – и вот он снова предполагал это. У Хидана не в порядке с головой. Скачки настроения оказались цветочками по сравнению с… вероятностью галлюцинаций? Кажется, Хидан что-то видел. В смысле, что-то, чего на самом деле не было. Еще до того, как стал указывать в пустой угол и задавать подозрительные вопросы, он бросал взгляды за спину Какузу и спадал с лица, будто замечал монстра. Но Хидан ничего не сказал, ни разу. Какузу оставил пустой бокал, чтобы вернуться в прихожую. Он на автомате сунул конверт от ключей в карман, а теперь вспомнил об этом. Была ли вероятность, что Хидан оставил записку? Какузу понимал, глупо хвататься за любую ниточку. Могло произойти все, что угодно. Они с Хиданом так и не стали особенно близки. Непросто сблизиться с тем, кто работает с утра до ночи и предпочитает молчание незамысловатой беседе. Какузу не мог измениться. Эти глупые… вроде как отношения были обречены с самого начала. Какузу пустил Хидана к себе, потому что казалось бесчеловечным выставить его на улицу после целого дня пути из Югакуре. Стояла зима, а Хидан был беден и не знал города. Куда бы он подался? Какузу позволил ему остаться на ночь со стойким ощущением, что выдворит его утром, но, проснувшись с Хиданом в одной постели, был очарован – снова! – его умиротворенным видом. Так Хидан и остался. Какузу не мог объяснить себе этого феномена, хоть и не жалел. Но он не мог объяснить себе и многого другого… Жизнь с Хиданом напоминала сон: логические связи размывались, события происходили сами по себе, оторванные от единой канвы, чувство ирреальности плотно засело в подкорке. Какузу не мог вспомнить, как обходился раньше. Ему казалось, так было всегда. В его холодильнике появлялись нерациональные покупки из комбини. Его постель грел кто-то молодой и чертовски привлекательный. Необъяснимое случалось – и о нем забывали, немедленно перелистывая страницу. На что была похожа жизнь без Хидана? На то, какой она стала сейчас. В квартире царили тишина и пустота, реальность пугала своей настоящестью, и только полувыветрившийся запах, похожий на воспоминание, от которого екает в сердце, никуда не девался. Он отравлял воздух, делал его токсичным, и Какузу чувствовал, как заболевает. Становилось все хуже и хуже. Какузу напомнил себе: Хидан уехал домой. Соскучился по Югакуре. Ему было не место тут. И сразу, будто одна волна накатила на другую, Какузу перебил себя мысленно. Нет. Хидан не мог соскучиться. Тогда, в их первую ночь в рекане, он просил забрать его. Он был готов на что угодно, лишь бы убраться из родной деревни… Уехал бы он из Токио добровольно? Какузу развернул рукотворный конверт. Тот превратился в мятую бумажку с заломами на месте сгибов, посередине которой было нацарапано: «Прасти». Время рывком пустили вперед, и Какузу тут же возненавидел себя за промедление. Что за дерьмо? Он торопливо достал из дипломата смартфон, набрал номер Хидана… Гудки шли, но ответа не последовало. Какузу перезвонил трижды, чтобы раз и навсегда отмести теорию о том, что Хидан не слышит звонка. Дело не в этом, конечно. Хидан не берет трубку. Это его решение. Уйти. Не объяснившись. Не отвечая. Нужно принять это. Хидан слишком юный и, вероятно, психически больной… Куда он мог отправиться, кроме Югакуре? Какузу допускал, что Хидан мог найти в Токио нового любовника, более молодого и привлекательного. Кого-нибудь с собственным автомобилем, кто катал бы его по ночному городу, а после приводил в свою модную квартиру и катал бы уже на себе. Какузу обдало удушливым гневом, и он приказал себе остановиться. Хидан никогда не бродил до темноты, кроме одного раза, но и тогда вернулся не слишком поздно. Следом подоспело воспоминание о том, с какой отчаянной самоотдачей вчера он вжимался в Какузу, словно хотел пролезть под кожу, как выцеловывал шрамы, обводил их языком… Живот свело. Дурное предчувствие вернулось, хотя, казалось бы, зачем – плохое случилось и облепило янтарной смолой, не вырваться. Какузу закусил губу. Хидан… прощался? Он знал, что уедет, но не хотел объясняться. До этого он пытался что-то объяснить («Я не могу при маме»), но смысл сказанного буквально утек сквозь пальцы Какузу. Он был слишком занят, оскорбляясь по пустякам и пестуя в себе обиду. Старый дурак. Какузу открыл в смартфоне расписание поездов. Он не до конца понимал, зачем. Потому что собирался броситься вслед за Хиданом? Это глупо, как ни посмотри. Хидан уехал от него. Сам… …после того, как пытался чего-то добиться. Что-то показать. Если он действительно болен, если он галлюцинирует, ему необходима квалифицированная помощь. В Югакуре нет ни подходящей клиники, ни достойных специалистов. А что, если он не отличает реальность от чудных проделок своего мозга? Что, если вчера он пытался понять, является ли его видение иллюзией? Какузу смутно помнил прошлый вечер. Как и всегда в случае с сероволосой заразой, все происходило спонтанно. Когда Какузу попытался выяснить, в чем же проблема с тем углом, Хидан будто с ума сошел. На его лице отразились все эмоции разом. Он целовался, словно хотел загрызть, а потом начал плакать… И Какузу был обеспокоен, да, но секс каким-то образом усыпил его бдительность. Какузу состарился и размяк. Его пугал этот факт, но еще больше пугало то, что он мог упустить что-то по-настоящему важное. И да, он собирался броситься вслед за Хиданом. Ехать как в первый раз, по старому маршруту, получилось бы только следующим утром. Но так Какузу снова потерял бы время. Что насчет пересадок в других местах? Большего числа пересадок? Или – сесть на ближайший поезд на север, добраться до префектуры Аомори, взять в круглосуточном прокате машину и гнать до Югакуре, сколько потребуется? Какузу предвидел размеры трат, но время стоило денег. Непонятно, откуда взялась нужда в спешке. Ничто не говорило об опасности для Хидана, но Какузу чувствовал, как тревога растекается по венам. Всем будет лучше, если они разберутся в ситуации как можно скорее. Если Хидан заявит, что не хочет больше видеть Какузу, тот уйдет. Что ж. Иногда необходимо сделать колоссальную, просто неприличную ставку на темную лошадку, пойдя на поводу у собственной интуиции. Поступал ли Какузу подобным образом? Никогда в жизни. Но, как было сказано, он постарел и размяк. Теперь ему можно. Какузу окинул взглядом квартиру. Привычный образ мышления отказал, а новый – ориентироваться по обстоятельствам – он только осваивал. Мозг подавал противоречивые сигналы: вспыхивал паникой («Что ты делаешь? Что ты делаешь?») и тут же заполировывал ее железной уверенностью − так надо. Внутренняя смута нарастала. Какузу никогда ни за кем не срывался. Он не знал, какие вещи брать в дорогу, у него отсутствовал сколько-нибудь внятный план. Завтра рабочий день, следует предупредить о своем отсутствии, что, конечно же, станет источником дополнительных проблем. Равнодушие, с которым Какузу отмечал это, вызывало беспокойство. Привычные, настоящие вещи, на которых стоял его мир, вдруг стали зыбкими и неинтересными. Даже деньги стремительно теряли значение. Какузу впервые увидел в них инструмент, а не цель, и это открытие заставило его усомниться в собственном здравомыслии. Точно. Безумие оказалось заразным. Он сошел с ума следом за Хиданом и теперь не ведал, что творил. Но остановиться не мог. Впопыхах Какузу побросал в саквояж самое необходимое, классику вроде зубной щетки с пастой, бритвы, рубашки на смену. Быстро проверил квартиру еще раз, но не обнаружил новых подсказок. «Прасти» − вот все, что оставил Хидан. Глупый деревенский мальчик, допускающий ошибки в хирагане. На вокзале удалось купить билет на десять вечера и коробку бенто на ужин. Какузу это устроило. Он поискал в интернете сервисы по аренде машин, но круглосуточную поддержку обеспечивали в основном те, что работали с иностранцами. Сдирали втридорога, зато обещали подогнать автомобиль когда и куда угодно. Усталость и тревога сделали Какузу более сговорчивым. Через сайт он заказал машину на время прибытия поезда, прямо к вокзалу, кривясь от того, с какой легкостью тратится на неописуемую блажь. В круговерти мыслей нет-нет да проскакивало: «Ты идиот». Будь Какузу моложе лет на десять, принял бы свое невменяемое поведение за кризис среднего возраста. Теперь достойных отговорок не осталось. В поезде Какузу без аппетита поел (ни у риса, ни у тамаго-роллов не было вкуса), а после принялся вглядываться во тьму за окном. Что он делал? Что он, побери все демоны, делал и ради чего? Спустя пару часов пути Какузу обмакнуло в сон. Споры с собой, перемежающиеся мрачными предсказаниями, разом стихли, и из белизны выплыла картинка. Сад Хаппо-эн. Хидан идет рядом, крутит головой по сторонам. Его зрачки расширяются. Ему нравится. Какузу давит довольную улыбку. Ее невозможно увидеть за маской, но какая разница. Еще одна белая вспышка. Пробуждение. Ночь была на исходе, когда поезд прибыл в конечный пункт. Ежась и мучаясь от головной боли, Какузу покинул вагон. Сейчас сделанный им марш-бросок представлялся необъяснимым и опрометчивым поступком. Какузу ненавидел себя, ненавидел Хидана и весь мир. Но он слишком далеко забрался, чтобы сдаться. Рабочий день, который начнется всего через несколько часов, похерен, как и деньги, потраченные на дорогу. Теперь только вперед. В крайнем случае, Какузу не откажет себе в удовольствии рассказать Хидану, какой тот говнюк. Если встретит его. Если сможет его найти. Какузу снова набрал номер Хидана и прослушал долгие, пронзающие насквозь гудки. Отвечать ему не собирались. Мутного вида тип, ждавший на парковке у вокзала, передал в ведение Какузу автомобиль, средненькую «Тойоту» со следами использования. − Резина шипованная, − предупредил мутный тип. – На севере снежная буря. К счастью, в «Тойоте» был встроенный навигатор. Какузу с трудом представлял, как поедет по незнакомому маршруту после бессонной ночи. Глаза сохли, в одном из них характерно щипало – полопались сосуды. Деваться, впрочем, было некуда. Какузу сел за руль, пристегнулся, ввел в навигатор пункт назначения. На секунду его захлестнуло уверенностью, что система не найдет Югакуре – не потому, что это глухое захолустье, а потому, что его нет на карте. Какузу моргнул, судорожно просчитывая, что предпримет в таком случае, но маршрут все-таки построился. Югакуре хотя бы не была плодом воображения. Какузу давно не водил, поэтому не мог расслабиться. Поначалу он опасался подбираться к допустимому пределу скорости. Затем кое-как освоился. В некотором смысле Какузу радовал собственный невроз – он бодрил. Сонливость как рукой сняло. На всякий случай Какузу выпил кофе на одной из заправок, на что его усталое сердце отозвалось тахикардией. Горные серпантины оказались самым трудным отрезком пути. Для непосвященного все они представали дорогой в ад, особенно в темноте. Какузу со смирением отнесся к факту, что может погибнуть тут, на одном из резких поворотов. Он не хотел умирать, не сейчас. У него было дело… Но если бы пришлось, лучше слететь в кювет, чем понемногу превращаться в гору тухлого мяса в собственной кровати. В какой-то момент карта подсказала, что до Югакуре рукой подать, но Какузу упорно не узнавал окрестности. Он ехал той же дорогой, что и тогда, на автобусе, вокруг были те же горы, покрытые лесом, но в нем не зажглось и искры узнавания, пока впереди не появился мост, за которым горели огни поселения. Возможно, проблема заключалась в выпавшем снеге. Все вокруг казалось непривычно резким – расплывчатость тумана сменили ровные линии. Какузу миновал мост, проехал через деревню, по ответвлению дороги поднялся на гору, насколько это было возможно. Начало неуверенно светать. Мир застыл на пороге света и тьмы, в нем остался только серый спектр. Какузу вылез из «Тойоты», прихватив смартфон и ключи, и зашагал вверх по горе. Снега навалило нехило. Идти по нему было неудобней, чем по обледеневшему грунту. Приходилось искать компромисс между скоростью и аккуратностью, чтобы не упасть. Ботинки Какузу совсем не подходили для таких прогулок. Они не только скользили, но и были слишком низкими. Внутрь сразу набилось холодное и колючее. Зимняя стылость, поджидавшая за пределами прогретого автомобильного салона, вскоре сменилась ощущением липкого жара. На подъеме Какузу взмок от усилий. Когда он вышел к дому Хидана и остановился перевести дыхание, холод пробрался под одежду и вцепился в пропитанную потом рубашку. Какузу невольно передернулся. Югакуре снова предстала перед ним, на этот раз в ином обличье – белом, а не черном. Слой снега придавал дому Хидана еще более жалкий вид, практически вминая его в землю. У входа было основательно натоптано. Этот примятый снег, сохранивший кое-где отпечатки подошв, взорвал внутри Какузу снаряд из радости и волнения. Все не зря! Какузу постучал в дверь и случайно заметил, что та не заперта на ключ. Чувствуя неловкость и смятение, он сунулся в темную прихожую. В доме царил мрак. − Хидан? – окликнул Какузу негромко. Никто не ответил, но Хидан мог спать. Сейчас раннее утро, самый глухой час. Внутри дома отчетливей, чем в прошлый раз, пахло сыростью и гниением. Казалось, там не теплее, чем снаружи. И эта атмосфера… Как будто кто-то смотрел на тебя отовсюду, с каждой стены, с пола и потолка. Какузу не считал себя пугливым (будь он таким, не потянул бы свою прошлую работу), но тут пробрало и его. Он включил фонарик на смартфоне. Луч света мазнул по помещению. Пол выглядел грязным, и Какузу принял решение пройти, не разуваясь. − Хидан! – позвал он снова, громче. Его голос прокатился по древней развалюхе, как гром, и где-то вдали, в одной из комнат, послышалось шевеление. Если бы Какузу верил в какого-нибудь из богов, то в этот момент воздал бы ему безмолвную хвалу. Он свернул в коридор, который и при первом визите счел излишне темным. Тут не прорубили окна. Свет фонаря обрисовал очертания двери с причудливым красным знаком, треугольником в круге, и заскользил дальше – сконцентрированный белый пучок лучей. Ему удавалось выхватить из мрака лишь небольшой кусок, часть картины. Приходилось быть внимательным к деталям. Какузу заметил мокрые следы на полу. Хидан был здесь. Шагнув в комнату с котацу, Какузу искренне верил, что увидит его внутри, свернувшегося на футоне под горой одеял. В этом холоде он наверняка спал, не раздеваясь. Тем не менее, надеждам суждено было разбиться. Футон пустовал, как и вся Хиданова комната. Какузу нахмурился, водя фонариком туда-сюда, не в силах смириться. Он слышал какой-то звук, но это могли быть мыши, или птица случайно залетела… Что-то грохнуло совсем рядом, за стеной, будто опрокинутое в спешке. Какузу вздрогнул. Кажется, Хидан говорил, там комната его матери. Подойдя к ней, к двери с символом, Какузу разобрал тихий, на грани слышимости, звук. На этот раз − что-то бумажное. Шелест листа, который смахнули на пол. Раньше дверь закрывалась снаружи на щеколду, но сейчас и она была приоткрыта. Хидан мог находиться там. Он упоминал мать, когда… Именно. Он говорил что-то про мать. Будто она ему не разрешает или… Какузу распахнул дверь и застыл, парализованный увиденным. Внутри не было Хидана, только бесконечный хаос. Впереди, в центре комнаты, было сооружено что-то вроде диковинного алтаря, обернутого бумагой. Стену справа подпирал изодранный футон, рядом лежала перевернутая набок тумбочка. Остальное пространство, насколько Какузу мог видеть, занимали испорченные предметы, валявшиеся тут и там. Грязная одежда. Разбитая посуда. В бурых кусках произвольных форм с трудом угадывались части мебели. И повсюду, абсолютно повсюду, были начертаны те же символы, что и на двери. Треугольники в кругах. Сотни, тысячи треугольников в кругах, выведенные засохшей кровью. «Джашин», − всплыло в голове Какузу. «Боги все равно за нами приглядывают», − вот что сказал тогда Хидан, объясняя, откуда на пути к рекану взялась тория. И на тории тоже был этот символ. Знак Джашина, забытого древнего бога. Оторванная ножка стола, из которой, словно иглы, торчали длинные щепы, заскользила по полу в другой конец комнаты. Какузу моргнул, пытаясь избавиться от наваждения. Тщетно. Деревяшка продолжала двигаться, как если бы ее волокла какая-то невидимая сила. Слова Хидана, в конце концов, оказались правдой. Его мертвая мать действительно устраивала погромы в собственной спальне. Какузу не удивился бы, наткнись сейчас взглядом на ее призрак, но комната по-прежнему пустовала. Хотя… кто-то открыл щеколду. Хидан. Он все-таки был здесь, а теперь ушел. Куда? Голос разума подсказывал, что он мог вернуться в рекан, где раньше работал. Его дом выстыл, тут было темно и нечего есть. Но зачем тогда он приходил в комнату матери? Голос интуиции настаивал: не нужно тратить время на версию с реканом. Что еще сказал Хидан, проходя мимо тории? «Здесь раньше был храм… вон там, на вершине». Мог ли он… Мог ли этот придурок отправиться вверх по заснеженной горе к руинам храма? Какузу знал ответ. Было бы форменным сумасшествием следовать за ним, не зная толком, куда, но сумасшествием обернулась вся эта поездка в Югакуре. Какузу собственными глазами видел полтергейст! Ебаный полтергейст, нечто абсурдное и невозможное с точки зрения формальной логики. Теперь Какузу переполняла уверенность: что-то происходит. Что-то плохое. Он не мог добраться на проклятую вершину! Не в этих ботинках. Не зимой. Не в отсутствие проводника и карты. Это равно самоубийству. Но… Какузу в спешке покинул дом. Вид занимающейся зари и неумолимо светлеющего неба почему-то заставил его поверить, что все не так критично, как показалось сначала. Когда ноздри не забивал запах гниения, думалось лучше. Снега не так много, а сверху его сдувает ветром. К тому же, ходили ведь как-то в тот храм прихожане? Они явно не ползли по скале. Где-то находилась лестница вроде той, на пути в рекан. Да, монахи чистили ее после снегопадов, но, в целом, пройти было можно при любых условиях. Стоило вернуться к тории. Иногда на пути к храму устанавливали несколько ритуальных врат. Мог ли это быть тот случай? Какузу спустился к машине и доехал до подножия «пиздоблядской» лестницы. Мысленно сделал зарубку: отсюда начинается дорога к храму. Принялся взбираться, обрадованный возможностью наконец согреться. Мокрая на спине, но успевшая задубеть рубашка сводила с ума. Около тории Какузу покрутился, выискивая указатели. Видимо, местное население сделало все, чтобы забыть о храме на горе. В отчаянии Какузу свернул направо и двинулся вдоль горячей речки. Вскоре он увидел вдали два деревянных столба, отдаленно напоминающих основание первой тории без верхней перекладины. При ближайшем рассмотрении оказалось, что и на них красовался знакомый орнамент из треугольников и кругов. Какузу воспрянул духом. Он прошел дальше, до склона, и принялся искать лестницу наверх. Та спряталась в неприметном на первый взгляд месте за чьим-то домом. У этой лестницы отсутствовал поручень, но Какузу это не могло остановить. Он вскарабкался выше, медленно и осторожно, не оглядываясь назад, − как раз к третьей тории. За ней следовала лестница и четвертая тория. Очередной подъем пребывал в худшем состоянии, чем предыдущие, и мало походил на лестницу в привычном смысле. Голые, обтесанные дождями камни, вот что это было. Какузу оглянулся. Вид крохотных, будто игрушечных, домиков внизу успокоил его. Нормальные люди проживали в них нормальную жизнь. Праздновали нормальные праздники, молились нормальным богам. Но Какузу, разумеется, должен был связаться с самым долбанутым из обитателей Югакуре. Ветер принес облака, затянувшие склон плотным туманом, и все, что находилось внизу, скрылось с глаз. Медлить дальше не имело смысла. Какузу начал восхождение, хватаясь за камни руками. Забравшись на высоту в два человеческих роста, он имел дерзость подумать, что все не так плохо, и в ту же секунду поскользнулся на гладком валуне. Из легких выбило воздух. Потеряв опору, Какузу едва не сорвался вниз. Спасло то, что в минуту опасности тело среагировало само, вцепившись окоченевшими пальцами в породу. Какузу подтянулся, кое-как встал, запоздало обнаружив, что отбил колено. Внутри его всего трясло. Потребовалось несколько минут, чтобы вернуть самообладание. Какузу невольно представил, как Хидан поднимался этой дорогой. Оставалось надеяться, у него больше сноровки. Затопленный адреналином мозг с готовностью соткал видение: тело Хидана, лежащее в неестественной позе на одном из выступов. Сломанный в нескольких местах позвоночник, пробитый череп. Из-под светлых волос вытекает красное вперемешку с серо-розовым. Какузу прикрыл глаза, сказал себе, как неразумному ребенку: «Уймись». И полез дальше. Какузу устал и сбился с дыхания, поэтому взбирался очень долго. Он почти не чувствовал рук. Приходилось цеплялся ими изо всех сил, до боли. Какузу начали одолевать абсурдные мысли о том, что он никогда не достигнет вершины, что гора бесконечна. Отчаявшись, он собрался сделать привал, но увидел, что почти добрался до верха. Место, куда попал Какузу, оказалось удивительно ровным. Складывалось ощущение, будто гигантская рука примяла природные выпуклости или попросту отсекла пик горы таким же гигантским мечом. Снега было мало. Он едва припорошил мелкие круглые булыжники, обозначавшие края дороги к храму. Впереди возвышалась странная скульптурная композиция. Там, где в синтоистских храмах по традиции устанавливали статуи мифических собак комаину, тут воздвигли пару громадных каменных демонов. Те, кто создал их, отказались от классической расцветки – синего и красного. Демоны были одинаково черными, с прорисованными на них стилизованными костями. Проходя мимо, Какузу имел возможность изучить их палицы с шипами и не менее внушительные каменные члены. Несомненно, эти твари знали, как пытать. За статуями начинался пустырь, в дальней части которого виднелись какие-то обломки. Тут Какузу и заметил Хидана – он сидел, совершенно потерянный, на одной из каменных глыб, направив в грудь остро заточенный кусок металлической арматуры. Он словно пытался покончить с собой самым неудобным образом, но не мог набраться смелости. С большей вероятностью его бы убило воспаление легких − дурак не застегнул куртку, хотя ледяной ветер пронизывал до костей. − Хидан! – проорал Какузу, срываясь на бег. Хидан вздрогнул, как если бы вырвался из сна, опустил арматуру и повернулся на голос. На его лице отразилась какая-то детская радость, смешанная с облегчением, но ее стер страх. Хидан бросил беглый взгляд в сторону, совсем как делал это в квартире Какузу, и прокричал встревоженно: − Какузу?! Что ты тут делаешь? «А ты что тут делаешь?» − рвалось из Какузу, но он мог усмирить любопытство. − Приехал за тобой, − выдохнул он вместо этого. Хидан улыбнулся неуверенно. Это выражение лица не вязалось с ним-обычным. Казалось, Хидан сейчас расплачется. Какузу отметил, какой он нездорово бледный. Губы успели посинеть от холода, значит, сидел он тут давно. − Джашин меня не отпускает, − грустно признался Хидан и опять покосился в сторону. Какузу посмотрел туда же, но не увидел ничего, кроме молочно-белой облачной пустоты. − Хидан… − начал было он, но Хидан дернулся, замер и уставился вбок широко раскрытыми глазами. От него буквально расходились волны ужаса. − Хидан! – позвал Какузу громче. Наконец подбежав к Хидану, он схватил его за плечо. Тот не отреагировал, и Какузу вынужден был щелкнуть пальцами у него над ухом, чтобы вывести из ступора. Затем взял его за запястье, холодное, как у мертвеца, выхватил арматуру, которой Хидан намеревался себя проткнуть, потащил его прочь, но Хидан встал как вкопанный и глазел в пустоту. Какузу снова окликнул его по имени. Еле-еле шевеля губами, Хидан ответил: − Какузу. Он рядом. Это звучало как новая порция бреда, но то, что Какузу видел в доме… Та разрушенная комната. Или, может, все дело в холоде? В застилающей свет жемчужно-серой мгле? Внезапно Какузу сам ощутил приближение чего-то неминуемого. Он не мог видеть этого, но мог чувствовать, как животные чувствуют землетрясение, прежде чем оно начнется. − Хидан, − Какузу скользнул ладонью по его щеке, привлекая внимание, натянул ему на голову капюшон, закрывая обзор. – Внизу, у лестницы к рекану, стоит машина. Вот ключи, − он сунул их в карман Хидановой куртки и застегнул тот на молнию. Чувство, будто с минуты на минуту что-то произойдет, зашкаливало. Не зная, что предпринять, Какузу толкнул Хидана в направлении демонических статуй. К выходу. – Спускайся и жди меня там… Иди. Я сам поговорю с Джашином.