И он поговорит

Ночь обернулась катастрофой. Хидан пытался как-то разрулить ситуацию, но обида Какузу никуда не делась. Он лег спать, вытянувшись вдоль своего края кровати и отвернувшись, не обнял Хидана и проигнорировал все его попытки добиться прикосновения. Хидан лежал в темноте, смотря сквозь исчерченную пятнами света гостиную на блеклый силуэт матери, и думал, что никогда не чувствовал себя настолько одиноким. Когда-то ему казалось, что в Югакуре он достиг апофеоза одиночества. Нельзя было быть более брошенным, никому не нужным. Светловолосый мальчик из семьи, которую все обходили стороной, застрявший в глухом горном поселении на севере Японии… Хидан ошибся и теперь понимал это. Без связей, почти без денег, здесь, в Токио, он потерян. Человек, с которым он хотел быть, думал, что Хидан испытывает к нему отвращение. Даже если бы Какузу выставил Хидана в ночь, было бы не так невыносимо, как лежать рядом, робко трогать его спину кончиками пальцев и знать, что ответа не последует. Стену непонимания не проломить. Хидан все думал, как мог бы объяснить происходящее… Но он бы точно получился больным на голову. Или нет? Дома, в Югакуре, Хидан сказал Какузу, что слышит звуки из комнаты мертвой матери, и тот не назвал его психом. Но мог так подумать, верно? Подумать и промолчать. А потом он пустил этого самого психа к себе на порог и в свою постель. Неосмотрительный Какузу. Сон не шел. Хидан смотрел на мать, превратившуюся в часть убранства квартиры, устало моргал и чувствовал всем своим естеством, как что-то подходит к концу. Срок истекал. Срок чего? Этого он не знал. Хидану хотелось замедлить течение времени… Несмотря на боль и ощущение забытости, он был как-то по-мазохистски рад находиться тут, лежать вроде как вместе, чувствовать запах Какузу. Он бы хотел сохранить частицу этого запаха, законсервировать его в стекле, чтобы потом, когда конец все-таки наступит, открывать склянку и вдыхать смесь ароматов стирального порошка, хвои и мускуса. Если там, в конце (после конца?) он сможет что-то открывать и вдыхать. Электронные часы на прикроватной тумбочке равнодушно отсчитывали время. Два часа ночи. Три часа ночи. Четыре часа… Во сне Какузу перевернулся на другой бок и притиснул Хидана к груди. Стало душно и жарко, собственные руки мешались, но Хидана отпустило. Змеиный узел в животе распался, неминуемость злой судьбы начала вызывать все больше сомнений. Мрак за окнами истаивал, становясь все более зыбким. Ночь подходила к концу. Хидан позволил себе закрыть глаза. Он проснулся слишком поздно. Было уже полдесятого. Значит, проспал начало смены. Игнорируя сердце, зашедшееся в нервном галопе, Хидан вскочил, принялся носиться по квартире, разыскивая свою форму. У него не было времени ни на завтрак, ни на привычный испуг от вида матери в углу. Она не исчезала – жуткая константа, родившаяся из соприкосновения двух миров. Пробегая мимо на пути в прихожую, Хидан ощутил… нет, не холод, но что-то заставило его покрыться мурашками с ног до головы. Он только потер руками предплечья. Похер. Сейчас нужно бояться вездесущего Мацуоки, который наверняка придет в неистовство от Хиданова опоздания. Мацуока, как ни странно, был спокоен. С лицом каменного изваяния он пронаблюдал за тем, как Хидан вбежал в комбини, весь запыхавшийся, в мокрых от дождя штанах, зафиксировал время прихода с помощью бейджа. На кассе стоял незнакомый парень, Момоко расставляла товары. − Здравствуйте! – выпалил Хидан, наспех кланяясь. – Простите, я проспал! Будильник не сработал! Простите! Все, кроме начальника, эхом ответили ему на приветствие и тут же вернулись к своим обязанностям. Хидан просочился в крохотный офис для сотрудников, кое-как спрятал зонт в полиэтиленовый чехол, пока с него не натекло. Тут в комнатушку вошел Мацуока. − Уже без пяти минут десять, − выспренно сообщил он. – А тебе следовало прийти в полдевятого! Ты снова пропустил собрание! Пропустил разминку! И, что хуже всего, ты пропустил почти час работы! Пришлось вызвать на подмену Кеске. Хочешь спать? Ну так иди и спи, ты свободен. − Чего? – опешил Хидан. − Я сказал, ты свободен, − повторил Мацуока, не повышая голоса. Он оставался беспристрастным и строгим, как школьный учитель. – Тебя приняли в наш коллектив, а ты отнесся к этому так безответственно! Опаздывал, грубо разговаривал с посетителями, использовал непозволительные слова… Я говорил, мы дорожим своей репутацией! У нас многие желают работать. Подожди, тебя рассчитают – и можешь идти. Ах да. Форменную рубашку оставь вон там, − он указал на контейнер в углу. Хидан вытаращился на начальника со смесью ужаса и непонимания. Он несколько лет работал в рекане, и никогда с ним не происходило ничего подобного! Он редко опаздывал, он говорил как умел, он выполнял свои обязанности… Исигава иногда журил его, но чаще хвалил, а кухонные работники при случае подкармливали Хидана. К нему относились будто к члену семьи – и никаких дурацких разминок и репетиций, как улыбаться и кланяться. А этот ебаный девиз магазина? У рекана вон не было девиза, и ничего, прекрасно работал! − Ну и пожалуйста! – выпалил Хидан, срывая с себя куртку, чтобы избавиться от форменной рубашки. Он навис над Мацуокой. Тому, пухлому и невысокому, стало не по себе, и он отшагнул в сторону. – На хую я вертел ваш сраный магазинчик! − Пожалуйста, прибереги недовольство на потом, − сурово попросил Мацуока. Он хоть и был мелким, но палец ему в рот класть не стоило. Вскоре Хидан покинул комбини со своим жалким заработком в кармане. Он не был расстроен увольнением, хоть и знал, что такое скоропостижное изгнание – нечто из ряда вон выходящее. Ну… Хидан на самом деле был плохим работником, вечно не выспавшимся и злым. Но он не мог с этим ничего поделать. И сегодня ему не хватило тех нескольких часов сна, которые он смог себе позволить. В висках поселилась боль, голова весила целую тонну, и носить ее вертикально было ох как нелегко. Хидан бы хотел забраться в кровать и спать, пока все не изменится к лучшему (или хотя бы мигрень не пройдет), но он не мог. Мать. Она никуда не делась. Все еще там, стоит в этом чертовом углу. Спать при ней одному, без Какузу? Хидан сомневался, что у него получится. Именно поэтому он зашел в первую попавшуюся раменную, выбрал самое дешевое, что было в меню, наспех поел. Полный желудок и разливающееся внутри тепло сделали его еще более сонным. Летом Хидан вздремнул бы на лавочке, как вымотанный клерк в обеденный перерыв, но дело шло к Новому году, и снаружи шел бесконечный дождь… Хидан спустился в подземку, сел на поезд, движущийся по кольцевой, опустил подбородок на грудь и позволил векам сомкнуться. Было довольно рано, без толпы сарариманов вагон казался пустым. Шум метро полностью скрывал тихие разговоры редких пассажиров. Хидан представлял, как со свистом несется сквозь время и пространство. От намокшего меха на его куртке пахло мерзко, но знакомо. Умиротворяюще. Он будто снова в… В Югакуре. В какой момент радость от прибытия в столицу сменилась разочарованием и тоской? Сразу? Хидан пребывал в растерянности. Ему предстояло решить, что делать дальше, искать работу или… Но он не мог, просто не мог ничего решать. Не сейчас, когда он так хотел спать. Пусть будет как будет… Темнота под веками и звук движения ввели Хидана в некоторое гипнотическое состояние. Он не отключился в полной мере и не видел снов. Его мысли ползли сами по себе, сначала в разные стороны, как муравьи, затем что-то задало им направление. Мать. Хидан думал о матери. Перед тем, как все случилось, ей стало намного хуже. Она не принимала прописанные таблетки и отказывалась показаться врачу. Да и на медпункт в Югакуре не следовало полагаться − там посменно работали три медсестры и два врача общей практики. Чтобы попасть к специалисту, требовалось поехать в город побольше, а это час пути в одну сторону. В тот год Хидан ни разу не отпустил маму одну в такие поездки. Он и сам не знал, чего опасался больше: того, что мать пропустит прием и соврет о визите к врачу, или того, что она уедет и не вернется. Впрочем, иногда он даже хотел последнего. Это бы многое… упростило? Жизнь Хидана стала бы хоть немного менее отстойной. И в то же время он любил мать – несмотря ни на что. Он помнил, когда-то она была другой. Или попросту не замечал тогда чего-то? Думал, это в порядке вещей. Без таблеток мать становилась все более беспокойной и неадекватной. Она быстро – быстрее чем раньше – выходила из себя, легко могла накинуться на кого-то с оскорблениями. Исигава терпел ее, пока она выполняла свои обязанности, но затем случился крайне неприятный инцидент – она бросилась на какого-то туриста из Европы, попыталась сорвать у него с шеи цепочку с крестом, крича о ложной вере и о скверне. Мияко и ее помощница, Реко, кое-как оттащили мать Хидана. Она рвалась с невероятной силой и выглядела абсолютно сумасшедшей. Только это и убедило пострадавшего туриста не обращаться в полицию. Он признал, что женщина не в себе и ее бы лучше отвезти в больницу. Исигава опасался повторения подобного, поэтому немедленно уволил мать Хидана, хоть она и проработала у него около двадцати лет. Необходимость радикальных мер его расстраивала, но иного выбора не осталось – в последние годы в Югакуре приезжало все меньше людей, вместе с этим сокращалась и выручка рекана. Исигава дорожил гостями и репутацией. Мать отнеслась к увольнению с апатией: вернулась домой, как всегда, бросила: «Я туда не вернусь», − заперлась у себя. Хидан заметил красные следы пальцев у нее на запястьях, поэтому отправился к Исигаве разбираться. Ему показалось, маму кто-то обидел, хотя, пока он несся через лес, в голове мелькнуло: «Это она». Злость стерла внезапную догадку. Хидан вбежал в переднюю рекана и заорал: «Какого хуя?». На шум спустился бледный вымотанный Исигава, попросил успокоиться. Хидан продолжил голосить. Явилась Мияко и отвесила ему пощечину: «Весь в мать». Исигава поспешил унять Хидана и свою дочь – заварил для них чай и, пока они пили, внятно пересказал, что случилось. Это, конечно, была катастрофа. Хидан еще не окончил школу, и деньги, которые приносила мать, были единственным доходом их семьи. А теперь… Видимо, оставалось только самому пойти работать, чтобы не умереть с голоду. Немного успокоившись, Хидан спросил, сможет ли он занять место матери. Мияко надула губы: «Вот еще!», − но отец жестом заставил ее смолкнуть. «Да, конечно, − сказал Исигава. – Но эта работа не сахар». Хидану было все равно. Сплетни разносились по Югакуре быстрее ветра, вряд ли после сегодняшних разборок кто-то горел бы желанием трудоустроить Хидана. Оставшись без работы, мать погрузилась в тоску. Целыми днями она безвылазно сидела дома, почти ничего не ела, зато время от времени просила купить крепкого алкоголя. «Боги хотят выпить», − говорила она, расплываясь в улыбке, хотя взгляд оставался мертвым и по-прежнему сверлил одной ей известную точку в углу комнаты. Обычно Хидан игнорировал такие просьбы, но как-то раз мать принялась кричать на него и разбила чашку о стену. Хидан хотел, чтобы она затихла, поэтому сходил за саке. Мать расставила на полу в своей комнате несколько чашечек, налила в них саке и, церемонно устроившись на подушке, принялась разговаривать сама с собой – так, будто поддерживала диалог с кем-то невидимым. «Нет, он не помешает, − она сидела с очень прямой спиной. – Хотела бы я сказать, что он смышленый мальчик, но вы сами видели… Простите, простите, мне так жаль». Мать сделала глоток и склонила голову, будто пыталась спрятать слезы. Не в силах больше выносить это зрелище, Хидан прикрыл дверь в комнату. Поначалу работа у Исигавы казалась кошмаром. Хидан разрывался между ней и школой, но это был последний год учебы, стоило потерпеть. Можно было и вовсе забить на уроки – деньги на поступление не росли на деревьях. Хидану светил разве что колледж, да и то, когда он сам на него накопит. Унылые перспективы. Хидан всерьез решил бросить школу, но Исигава сделал ему внушение: «Ты же не хочешь остаться тут навсегда? Придется постараться». Хидан очень старался. Ему нужно было заботиться о матери, таскаться на занятия, а после – драить сраные ванны до посинения. Он не высыпался и постоянно был зол. Все вокруг бесили. Кто-то сочувствовал ему, а большинство – смотрели с плохо скрываемым любопытством и шептались за спиной: «Это сын той чокнутой». В Югакуре и раньше считали мать Хидана ненормальной, в этом не было ничего нового. Через несколько месяцев Хидан освоился на работе, и она перестала казаться ему такой уж невыносимой. Да, ему не нравилось возвращаться затемно, готовить еду и кормить мать, но он все чаще ловил себя на мысли, что в рекане спокойнее, чем дома. Когда не надо было заниматься уборкой, Хидану разрешалось посидеть за компьютером или посмотреть маленький пузатый телевизор в подсобке. Это интереснее, чем слушать безумные разговоры матери с пустотой. Хидан бы с радостью тянул время по вечерам, чтобы приходить домой как можно позже, но мать ничего не ела без отдельного напоминания. Она истончилась и усохла, стала похожа на старушку, хотя была довольно молода. Каково же было удивление Хидана, когда однажды он вернулся с работы и обнаружил мать на кухне – одетая в парадное кимоно, та накрывала на стол. Еды она наготовила целую гору, сколько ни делала и в былые времена. Суп, рис, маринованные баклажаны, гедза, жареная рыба… Хидан слегка обалдел от этого разнообразия и перемен в поведении матери. Утром она была такой же, как всегда, лишь безучастно взглянула на него, когда он занес ей завтрак, а теперь… Мать улыбнулась, но улыбка не добралась до глаз. − Добро пожаловать домой! Как прошел твой день? − Хорошо, − ответил Хидан напряженно. Ему стало не по себе. От запаха еды забурлило в желудке, но что-то подсказывало – не стоит садиться за стол. − Давай скорее, все остывает! – мать расставляла приборы. Хидан заметил: она приготовила только одну пустую тарелку, одну чашку для чая и одну пару палочек. Это тоже смутило его. − А ты? – спросил он. – Где твоя тарелка? Маска радушия на секунду слетела с лица матери. Та уставилась на сына с плохо скрываемой злостью: − Вечно тебе только бы языком помолоть! Садись. Не стоит заставлять его ждать, смотри, он теряет терпение, − она быстро глянула в угол, потупилась и вновь стала кроткой. – Разве это не твои любимые гедза? Они со свининой. Хидан посмотрел в угол следом за ней, но там было пусто. − Я… Да, − он хотел есть, и он на самом деле любил эти чертовы гедза, но теперь не мог успокоиться. Мать вела себя страннее, чем обычно. В голове едва сирена не визжала: беги, беги, беги. – Но сегодня у меня нет аппетита. Я устал… − Еда поможет тебе расслабиться, − мать снова расплылась в ненатуральной улыбке и приглашающе выдвинула для Хидана стул. – Давай, покушай. Я очень старалась. − Э-э… − Хидан почувствовал себя загнанным в ловушку, отчего моментально пришел в ярость. Ну, блин. Он сказал нет, значит, нет. – Спасибо, конечно, но мне реально не хочется есть. Мать снова посмотрела в угол, на этот раз – с неприкрытым отчаянием. Внутри нее будто что-то сломалось. Она побледнела, став еще белее, ее лицо скорбно удлинилось, а глаза широко распахнулись. Хидан тоже посмотрел в угол, но не увидел ничего нового. Две стены встречались под прямым углом, вот и все. Хидан перевел взгляд на мать. Та качала головой, едва сдерживая рыдания. Ее губы беззвучно шевелились. Наконец она произнесла довольно внятно: − Что ж, − и сама уселась на стул. Собравшийся было пойти к себе и лечь спать Хидан замер. С выражением обреченности на лице мать пододвинула плошку с рисом и принялась есть без всякого намека на аппетит. Будто машинально, она подцепляла палочками гедза и куски баклажана, клала их в рот и пережевывала, не глядя на Хидана. Она словно позабыла о его существовании. Хидан постоял какое-то время, ощущая необъяснимую вину за происходящее, как если бы то, что мать села есть вместо него, было преступлением, а потом ушел. Рухнул на футон, не раздеваясь, и лежал, надеясь заснуть. Из-за голода сон не шел. Хидан слышал, как мать закончила трапезу. Бормоча, она слонялась по кухне, после чего заперлась у себя. Хидану стало спокойнее. В животе забурлило особенно отчаянно, и он подумал: наверное, на кухне осталась какая-то еда… Следующая мысль перебила первую. Нет, нет, не стоит трогать мамину стряпню. С ней что-то не то. Мать не готовила уже давно и игнорировала Хидана как могла, а тут такая родительская забота… И еще эта жуткая улыбка матери. Нет, ну нахуй, Хидан как-нибудь дотянет до утра. Поесть можно и в рекане. Он задремал и проснулся черт знает когда из-за шума, который его напугал. Из соседней комнаты доносились тихие болезненные стоны. Хидан подорвался с футона. Дверь в комнату матери была закрыта, и он, подавив желание ворваться туда без спросу, постучался. − Мам? У тебя все нормально? Послышалось бормотание, глухое и яростное, новый стон, потом мать громко просипела: − Ты… Ты! Хидан опешил. − Мам? − Проклятое отродье! – теперь она попросту кричала. Ее голос звучал истерично, в нем было столько ненависти, что Хидан отпрянул от двери. – Проваливай! Не смей сюда долбиться! Не смей отвлекать меня! Не смей, не смей! − Долбанная сука, − тихо выругался Хидан под нос и побрел обратно. Мать пиздецки разозлила его, но он не мог перестать волноваться за нее. После его ухода она продолжила стонать и шептать что-то нечленораздельное. Периодически ее голос взлетал до визга, тогда Хидана начинало трясти. Он размышлял, не позвать ли кого-нибудь из медпункта, но после представлял, как мать в приступе неконтролируемого гнева набросится на медсестру и… Нет, он не хотел думать, что случится тогда. И без того практически все в Югакуре считали их сумасшедшими. Не стоило подкреплять веру людей в это. Хидану казалось, он не заснет. Не под звуки адской какофонии. Каково же было его удивление, когда он открыл глаза и обнаружил, что наступило утро. Небо за окном приобрело бледно-сиреневый оттенок. Еще толком не рассвело. Хидан вспомнил, что творилось накануне, изо всех сил прислушался, но разобрал только звуки природы: порывы ветра да скрип деревьев. Мать затихла, и в этом мерещилось что-то пугающее. Возможно, она спала, и Хидан зря себя накручивал… Матери было так плохо вчера. Может, не стоило беспокоить ее? Хидан решил: в крайнем случае, соврет, будто сегодня ему на работу пораньше. Пару минут он помялся перед дверью материнской комнаты, едва дыша, затем сказал себе: «Давай!». Вернее, даже прикрикнул на себя мысленно. Это как сорвать пластырь. Давай, чего ты медлишь, как последнее дрейфло… Он дернул дверь, та послушно открылась. Мать лежала на кровати. Хидан было выдохнул: спит. Во вчерашней одежде, сползшей и разметавшейся… Нет, с ней было что-то неладное. Хидан шагнул в комнату, подобрался поближе к футону матери. Та не спала. Она совершенно, абсолютно точно была мертва – смотрела пустым взглядом в потолок. Ее рот приоткрылся, на подушке темнели следы рвоты, омерзительная каша, в которую превратился вчерашний ужин. Хидан остолбенел. Одна часть его сознания ждала именно этого, а другая – того, что с матерью все хорошо, все как всегда. Он одновременно был готов и не готов к такому развитию событий. Наверное, к чьей-то смерти просто невозможно подготовиться. Настойчиво казалось, что мать сейчас сморгнет пелену с глаз и переведет на Хидана вполне осмысленный взгляд… Но она лежала все так же, как прежде. Хидан сделал маленький шажок назад, еще один, а после припустил что было сил к Исигаве, потому что не знал, к кому еще обратиться. Исигава вызвал полицию… …Вагон метро дернуло, и Хидан очнулся. Тело оцепенело. Ноги казались приделанными наспех, ватными и в то же время деревянными – колени едва удалось разогнуть. Долбанная сырость. Вата была и в голове, думать попросту не получалось. Хидан потер глаза, моргая, чтобы поскорее прийти в себя. Справа его подпирал поручень, место слева пустовало. С противоположной стороны вагона, как бы по диагонали, сидела школьница в розовой куртке и рылась в смартфоне. Хидан ее не интересовал. Ничего удивительного: выглядел он откровенно херово и одет был не по столичной моде, а теперь вот, спал в метро… Дольше тянуть с возвращением не имело смысла. Внутри все заходилось от напряжения, стоило Хидану подумать, как он войдет в квартиру, где обосновался призрак матери, но иных вариантов все равно не было. Если Хидан решит стать бродягой, мать увяжется следом. Разве не так поступают злобные духи?.. Хидан сделал пересадку, доехал до своей станции. Дождь не стихал, не сильный, но упорный. Хидан намеренно обходил крупные лужи, хотя в одном ботинке все равно поселилось ощущение ледяной сырости. Блядь, еще и это. От царившей на улице промозглости хотелось поскорее в тепло. Выпить бы чая и погреться в кровати… Но Хидан знал, когда он вернется, все будет не так. В квартире Какузу было сумрачно. И не догадаешься, что за окном середина дня. Медленно, стараясь не производить лишних звуков, Хидан разулся, стянул отсыревшую куртку, повесил ее с краю, чтобы обсохла. Помыл руки в ванной с тщательностью врача. Вода приятно согревала озябшие пальцы. Хидан намеренно не смотрел в зеркало, опасаясь того, что там увидит, но в последний момент случайно столкнулся взглядом со своим отражением. Оно выглядело затравленным. Хидану это не понравилось – он не был каким-то слюнявым уебищем, вздрагивающим от любого шума. О нет, он мог постоять за себя. Гнев взорвался в солнечном сплетении, как снаряд, в больной голове зашумело. Все Хиданово существование было отравлено его семьей: чокнутой матерью и не менее чокнутым дедом, который запомнился всей Югакуре тем, что, самолично выпустив себе кишки, успел перемазать кровью несколько домов и лишь затем свалился замертво. Про бабку Хидан ничего не знал. Раз о ней не ходили слухи, наверное, она тихо дала жизнь своей дочери и так же тихо ушла. Оставалась ли вероятность, что хоть она была нормальной? Хидану с трудом в это верилось. Он вытер руки и решительно покинул ванную, влетел в гостиную, пока запал не исчез, и уставился в спину матери. − Ну, здравствуй, мама, − проговорил он хрипло. – Не скажешь мне «добро пожаловать домой»? Тишина. Хидан кивнул. Зашел в закуток кухни, не включая свет, отыскал в ящике нож, который в прошлый раз не рискнул использовать по назначению. Пластиковая рукоятка легла в ладонь как влитая. − Да, это ведь не мой дом, − голос Хидана упал, но через секунду взлетел до крика. – Ты не хочешь, чтобы он стал моим, так, ебаная сука? Он вернулся в гостиную, где мать ждала его, как всегда. − Не собираешься повернуться и посмотреть мне в лицо? – проорал Хидан, буравя взглядом складки погребального кимоно. – Нет?! Мне всегда было интересно, за что, блядь, ты меня так ненавидишь? Ты же сама родила меня, никто тебя не просил! Ты не хотела меня, а я из-за этого хлебал дерьмо, мерзкая тварь! Могла бы меня выскрести… Что, твой обожаемый ублюдочный Джашин был против? Что-то в его горле дернулось, и Хидан непроизвольно сглотнул, едва не подавившись слюной. Он не умел злиться красиво. Поддавшись ярости, Хидан плевался и истерил, покрывался пятнами, а на его лбу вздувалась пульсирующая вена. Этот уродливый спектакль мог напугать живых, но на мертвецов не действовал. − Я знаю, ты пыталась меня убить… Не хотела, чтобы я существовал. Или не хотела, чтобы я был счастлив? Не волнуйся, я не был. Все меня ненавидели так же, как и ты. Рада до жопы, да, сука? Ответа не последовало. С таким же успехом Хидан мог вести беседу со стеной. − Почему я просто не могу быть с тем, кто мне нравится? Слишком жирно для меня, да? Я всегда должен оставаться каким-то ебланом из засранной Югакуре, нищим и никому нахуй не нужным! Ты ведь этого хотела? Хотела, чтобы, когда ты въебала мне по башке тарелкой, я свалил и не возвращался? Чтобы Джашин меня забрал? Как было бы удобно, правда?.. Вата в голове закристаллизировалась и колола изнутри. Боль расползалась от висков к затылку. Глаза начало печь, и Хидан испугался, что расплачется. Не из-за призрака, не из-за матери, которая к незнакомцам относилась теплее, чем к нему… Хидану вдруг стало очень жалко себя. Себя в любом возрасте, на протяжении всей своей истории. Захотелось вывернуть время наизнанку, найти пятилетнего, десятилетнего, шестнадцатилетнего себя и сказать им: «Не волнуйтесь. Человек, который захочет о вас позаботиться, обязательно найдется», − а потом обнять их, маленьких, потерянных, недолюбленных детей. Был ли в будущем другой Хидан, Хидан-постарше, который хотел вернуться назад и обнять Хидана, стоявшего сейчас посреди гостиной Какузу? − Какая же ты сука… − повторил Хидан и бросился вперед, как в холодную воду, затаив дыхание. Рука с ножом описала в воздухе полукруг. Чем больше замах, тем сильнее урон… Но, входя в материнское плечо, лезвие не встретило сопротивления плоти. С аналогичным успехом Хидан мог пытаться зарезать облако. Он все еще держал нож – если бы отпустил, тот, скорее всего, упал бы на пол, хотя со стороны казалось, что он вбит в тело по рукоятку. На кипенно-белом кимоно не проступило ни капли крови. Нельзя сказать, что Хидан не предвидел подобного исхода… Но это не отменяло его разочарования. Ему не выиграть эту битву. Он даже не знал, кто на самом деле его враг. Глаза могли врать. − Ты правда моя мать? – Хидан тихо задал самый главный вопрос тому, что замерло в углу. – Или ты тот, кто забрал ее в Страну Мрака? Он был уверен, что узнает правду. Сомнения внезапно исчезли. Хидан, сам того не ведая, смог приблизиться к разгадке… Но мать – или то, что приняло ее форму, − по-прежнему молчало, пряча лицо. Ни звука, ни шороха, ни крохотного движения. Призрак затаился и ждал. − Чего ты от меня хочешь? Почему не исчезнешь к херам? – настаивал Хидан. Он надеялся, хоть один из ключей сработает… Вернее, испытывал необъяснимую уверенность, что один из вопросов оказался правильным. А может, и все они. Но что-то шло не так. Призрак не хотел вступать в диалог. Хидан думал, мать снова обернется с тем ужасным выражением, налипшим на лицо… Нет. Ничего. Полный провал. Он аккуратно вытянул нож – никаких изменений. Мать игнорировала его, как прежде. Хидан вздохнул, бросил нож в раковину. Сил помыть его не осталось. Хидан добрел до постели, сел на край, ссутулившись, и закрыл лицо руками. Плакать хотелось все сильнее. Нос забило, лоб будто распухал от слез, не находивших пути наружу. − Будь ты проклята, − пробормотал Хидан. – Будьте все прокляты. Собственные ладони сужали обзор до крохотной щели, через которую проступал слабый свет. Если опустить веки, все заволакивало тьмой. Хидана это устраивало. Он хотел спрятаться от мира, от матери… от самого себя. Как здорово было бы, если бы можно было все начать сначала! Кем-то другим. Не в Югакуре. Родиться в другом месте – не обязательно в Японии – в заботливой семье, получить родителей, готовых баловать и обнимать без повода, испытывающих радость от того, что у них есть Хидан. Жить свободным, а не опутанным дурной славой. Иметь друзей, как все. Не слыть белой вороной. Выучиться чему хочешь, получить интересную работу. Составлять макеты красивых зданий или участвовать в мотогонках, летать в разные страны, пробовать необычные блюда и рассказывать на камеру об их вкусе… Вокруг столько возможностей, если ты – не ты. Не Хидан. Понимание этого невыносимо. Он заперт, погребен глубоко в себе, в худших стечениях обстоятельств, в вечных неудачах. Возможно, он проклят, возможно, благословлен Джашином, но его благословение – тоже проклятие. Хидан скрючился сильнее. Промеж ребер заныло, будто дурацкое тело собралось треснуть напополам и развалиться, положив конец страданиям. Хидан обхватил себя руками. Как бы хотелось, чтобы это сделал Какузу, чтобы он собрал Хидана по частям, но его работа заканчивалась поздним вечером. Он не мог примчаться вот так, бросив все. Ожидание заставило Хидана погрузиться в некое подобие сна наяву. Он все еще бодрствовал, но ход времени изменился. Из таймлайна выпадали куски. За окном парадоксально быстро темнело. В какой-то момент Хидан оказался во мраке, но не смог включить свет. У него не осталось сил. В крайней опустошенности скрывался и не очевидный на первый взгляд плюс: страх тоже ушел. Хидан не испытывал ничего кроме тупой боли, настойчиво распиливающей его посередине. Он вздрогнул, когда позади вспыхнул свет. − Я дома, − сообщил Какузу. Затем добавил с оттенком беспокойства: − Хидан? Хидан не смог сразу ответить. Он забыл, как управлять собственным телом. Потребовалось время на маленькие подготовительные движения – медленно поднять руку, изучить линии на ладони, подвигать пальцами. И собственное имя… Внезапно Хидану показалось, что Какузу обращается не к нему. Откуда бы ни взялась эта странная мысль, она моментально развеялась. − Какузу? – позвал Хидан потерянным голосом, вскочил с кровати и кинулся в прихожую. – Какузу! Он повис на Какузу. Тот растерялся – или до сих пор был обижен и пытался сохранять отстраненность. Его руки остались висеть по бокам. Одна упрямо сжимала ручку дипломата. − Почему ты сидел в темноте? – спросил Какузу ровно. − Я… − Хидан хотел соврать что-нибудь простое, не вызывающее дополнительных вопросов, но… Чаша его терпения действительно переполнилась. Он устал, как никогда в жизни, и не мог придумать даже элементарной отговорки. Да и зачем? Не пора ли хоть немного приблизиться к правде? Какузу смотрел испытующе. − Сними пальто, и я объясню, − ответил Хидан. Целая бездна терпения потребовалась, чтобы дождаться, пока Какузу отставит дипломат и избавится от верхней одежды. После этого Хидан отвел его в гостиную и, указав на мать, произнес: − У меня есть один вопрос. Видишь что-нибудь тут? Какузу с некоторым недоумением проследил направление его руки, посмотрел прямо на спину матери, но не изменился в лице. − Видишь? – повторил Хидан с нажимом и потряс кистью с выставленным вперед указательным пальцем. Какузу повернулся, хмурясь. − В углу ничего нет. Хидан успел догадаться, что он не видит призрака, но не смог скрыть отчаяния. Боль в груди усилилась, что-то нажало на ребра изнутри, грозя выдавить внутренности наружу. − Нет, есть. Какузу не стал спорить с Хиданом, но лучше бы стал. Вместо препирательств он шагнул в направлении матери, аккуратно перенес вес тела с одной ноги на другую, словно готовился к охоте. Хидан отпустил его, уверенный, что мать оставит это действие без внимания, и немедленно раскаялся. По мере того, как Какузу приближался, мать оживала. Ее ноги вновь мелко задвигались, как при ходьбе на одном месте, руки затряслись, пальцы принялись хаотично сгибаться, не то имитируя игру на музыкальном инструменте, не то ощупывая воздух. И, что хуже всего, мать начала медленно разворачиваться. «Стой!» − захотел крикнуть Хидан Какузу, но у него перехватило горло. Плевать! Застигнутый врасплох предательством голосовых связок, Хидан бросился вперед, схватил Какузу за руку, рывком оттащил в сторону. Ему чудом удалось провернуть все это. Не будь Какузу окончательно сбит с толку, он бы сопротивлялся, а так лишь грубо спросил: − Какого хрена? Хидан не мог внятно объяснить, какого хрена. Не человеку, который не способен увидеть его мать. Хидана снова назовут чокнутым. Какузу сделает это, и это будет нестерпимо, оглушительно больно. Мозг не хотел думать или уже не мог. Слова не клеились. Хидан предпринял последний доступный ему шаг: вцепился в Какузу и накинулся на него с поцелуями. Какузу попытался запротестовать, оттеснить Хидана от себя, но тот, вложив в это все силы, толкнул Какузу к кровати. Он не упал на нее, так как был массивнее, но отступил по инерции и опустился на край. Против воли, конечно. Хидан воспользовался моментом и залез к нему на колени, принялся сдирать с него рубашку. Пуговицы не подчинялись. Одну Хидан в спешке вырвал с мясом, и когда Какузу попытался возмутиться, заткнул ему рот еще одним поцелуем. Позади творилось что-то несусветное. Как из-под толщи воды, до Хидана доносились омерзительные полуреальные звуки – кряхтение, дребезжащие стоны сквозь плотно сомкнутые губы, разрозненные звуки… Он сделал бы что угодно, чтобы не слышать материнских возмущений, но как заткнуть уши, если руки нужны, чтобы раздевать, гладить, ласкать? «Смотри, старая гадина! Это ведь тебя так бесит, да?» − злорадно думал Хидан, стягивая с себя одежду. Какузу потянулся, чтобы облизать его грудь и поиграть с сосками, но Хидан не разрешил. Не было времени. Они могли умереть прямо сейчас, торопливо и нелепо трахаясь. Этот оргазм мог стать для них последним, и это придавало ему невыносимую, прямо-таки неебическую важность. Избавившись от штанов, Хидан понял, что не подготовил смазку. Что ж, он и без нее как-то справится. А без презерватива будет только лучше. Их с Какузу не будет ничего разделять. Да, негигиенично, но что такое гигиена за мгновенье до конца всего? Таймер на исходе. Хидан сплюнул в ладонь, подрочил Какузу скользкой от слюны рукой, потом засунул пальцы в себя. Он чересчур торопился. Вышло не то чтобы больно, но и не особенно приятно… Похуй. Хидан завозился, пытаясь заползти подальше на кровать, развел колени, кое-как опустился на член Какузу. Вот так. Во-о-от так. Было не настолько сладко, как до этого, шло туго, в заднице немного саднило, но Хидан плевать на это хотел. Его переполняло непонятное торжество. Он делал, что хотел и с кем хотел. Он наслаждался тем, как Какузу ощущался внутри, его пробирало мурашками от горячих и твердых ладоней Какузу на пояснице, помогающих двигаться вверх и вниз. По внутренностям прокатился спазм, и Хидан подумал, как можно испытывать еще больше нежности и благодарности? То, что происходило сейчас, было не совершенно, этот секс вряд ли взял бы медаль в номинации «Самый охуительный», но и он позволял разделить близость. Ощущения, которые могло подарить тело, напоминали – он не один, больше нет. Никто и ничто уже этого не изменит. Хидан заберет это с собой, когда его не станет. Слезы, копившиеся внутри целый день, внезапно прорвались наружу. Хидану показалось, его вскрыло, в груди заныло просто невыносимо, там точно должна была зиять дыра. К голове прилила кровь, стало жарко – еще жарче, как в раскаленном нутре печи, и из глаз хлынуло что-то горячее. Первой мыслью было – кровь, но следом заложило нос. Хидан глупо зашмыгал и склонил голову. Он всегда умел выставить себя идиотом… Какузу потянулся, убрал с его лба упавшие волосы, обхватил пальцами подбородок, вынуждая поднять лицо. Хидан не хотел, чтобы Какузу видел, как он ревет, поэтому подался вперед, вовлек в новый поцелуй. − Дж-ж…ш-ш-ш… − проскрипело то, что затаилось в углу. Оно давно не говорило, голосовые связки задубели. – П-к-р… Ж-ж-ж-р… «Заткнись. Заткнись. Свали нахуй», − мысленно умолял Хидан, вылизывая шрамы на лице Какузу. Гладкие и чуть выпуклые, они напоминали швы на старинных тарелках, части которых склеили золотом. Благородное искусство кинцуги. Превращение старой сломанной вещи в новую и прекрасную. Какузу не был сломан, но ему понадобился ремонт. Хидан мог оценить мастерство врачей. Они сотворили чудо, вернув изрезанной коже целостность. Эти бело-розовые зарубцевавшиеся следы хранили в себе историю. И боль. Много боли. Слезы Хидана падали Какузу на грудь, размазывались по его лицу. Наконец он не выдержал: − Почему ты плачешь? Тебе больно? Больно тоже было, но не там, где Какузу мог подумать. Это ощущение неотвратимого конца и мертвый голос, пытавшийся донести свое жуткое послание… − Нет, − ответил Хидан, через силы улыбнувшись, и вытер лицо. – Мне потрясно. Все ништяк. Беспокойство не отпускало Какузу: − Если тебе больно, нам лучше закончить. − Нет! – Это по-настоящему испугало Хидана. Он не мог прекратить сейчас. Ни за что. − Нет… Я хочу кончить. Давай же… − Ты странный, − пробормотал Какузу, прижимая Хидана к себе. – Чертовски странный… Больше они не говорили – дыхания и без того не хватало. То ли из-за неудобной позы, то ли из-за отсутствия предварительной подготовки все длилось так долго, что стало почти мучительным. Хидан был счастлив кончить. На какой-то миг голова опустела, и ему показалось, будто ничего пугающего не происходит. Вот они, лежат вместе, по-дурацки свесив ноги с кровати, дышат в унисон. Они только что занимались сексом, Хидан может чувствовать сперму Какузу внутри себя, и это… как принадлежность. Как иметь свое место в мире. Как будто тебя вечно гнали отовсюду, снова и снова показывали, насколько ты неуместен, но не заметили крохотной лазейки в глухой стене рока. Остаток вечера прошел тревожно. Хидан делал все, чтобы не подпускать Какузу к матери, а это было непросто, ведь та стояла у входа в кухню. Терять было уже нечего. Какузу со стопроцентной вероятностью увидел в поведении Хидана проявления психоза… чего-то подобного. Когда пришла пора спать и погасили свет, Хидан не сомкнул глаз. Он чувствовал, бодрствовать очень важно. Ничто не будет по-старому. Он бросил вызов потусторонним силам, и не единожды. Пора собирать плоды. Хидан не ошибся. Стоило только Какузу погрузиться в сон – его дыхание углубилось, стало более размеренным, − как мать снова продемонстрировала признаки жизни. Хидан наблюдал из-под полуприкрытых век, как она зашевелилась, проверяя гибкость суставов, как покинула свой угол и принялась бродить по гостиной из конца в конец. Ее шаги не сопровождались звуком. Хидан следил за ее перемещениями, леденея внутри. Сама по себе мать больше не пугала его, но он обмирал от страха, представляя, что будет, если та доберется до Какузу. Она ведь попыталась. Если Хидан заснет, никто не помешает ей подойти к кровати, склониться над ней и… Поэтому Хидан не спал. Измерив длину гостиной от стены до стены несколько десятков раз, безмолвная мать все-таки свернула в арку, к постели. К тому времени взгляд Хидана начал стекленеть. Нескончаемые переживания выпили последние крупицы сил, а мотающаяся туда-сюда белесая фигура действовала как маятник, от наблюдения за которым слипались глаза. Хидан едва не упустил момент, когда мать приблизилась на опасное расстояние. − Только посмей, − выплюнул он, резко сев в кровати. Вопреки всякой логике, это помогло. Мать вернулась в угол. Хидан укусил себя за руку почти до крови, чтобы согнать остатки сна. Ему требовалось подумать. Заигрывать с судьбой и дальше было рискованно. Нужно было что-то предпринять… Но Хидан исчерпал лимиты фантазии и сделал все, что мог. Кроме одного. Того, чего он всеми фибрами души не хотел. Но что ему оставалось?