Голгофа

Ибо вот, Господь исходит от места Своего, низойдет и наступит на высоты земли, — и горы растают под Ним, долины распадутся, как воск от огня, как воды, льющиеся с крутизны. Все это — за нечестие Иакова, за грех дома Израилева. От кого нечестие Иакова? не от Самарии ли? Кто устроил высоты в Иудее? не Иерусалим ли? За то сделаю Самарию грудою развалин в поле, местом для разведения винограда; низрину в долину камни ее и обнажу основания ее. Все истуканы ее будут разбиты и все любодейные дары ее сожжены будут огнем, и всех идолов ее предам разрушению, ибо из любодейных даров она устраивала их, на любодейные дары они и будут обращены. Об этом буду я плакать и рыдать, буду ходить, как ограбленный и обнаженный, выть, как шакалы, и плакать, как страусы, потому что болезненно поражение ее, дошло до Иуды, достигло даже до ворот народа моего, до Иерусалима.

Он мог выбраться. Барри Аллен использовал созданную им же технологию, чтобы запереть в подобии клетки, похожей на те, что были в С.Т.А.Р. Лабс, но более мрачной. Хорошего освещения не было, и Тоун думает о том, что Циско Рамон обязательно прозвал бы это место «классическим злодейским логовом», если бы был здесь. Барри Аллен, как бы ни представлялся, был по-прежнему настолько глуп, чтобы использовать его изобретение. Запатентованное доктором Харрисоном Уэллсом. Но он по-прежнему продолжал сидеть на бетонном полу, не желая ввязываться в заведомо проигрышную битву. Савитар был гораздо быстрее. А ещё Эобард не хотел, чтобы какая-либо версия Барри Аллена знала об этом преимуществе, раз тот не догадался до этого сам. Барри за секунду установил только что принесённый компьютер. Тоун повёл бровью от раздражения: Аллен не смог убить его сразу, у него не получится и позже, это было очевидно. Только зачем-то продолжал держать его здесь. Тоун не знал времени (и Барри мог перенести его вместе с ним в какое-то определённое, нужное ему время, думал Эобард), но по наблюдениям мог сказать лишь то, что прошло не больше пары дней. Один раз он заснул, не способный бороться с усталостью. Всё остальное время ему оставалась доля созерцания. Он молча наблюдал за тем, как некоторое время назад Барри соединял провода к тахионному ускорителю, что достал из «начинки» металлического костюма. Дизайн Эобарду не нравился, зато техническая составляющая, с которой всё время возился Аллен, и заставляла бороться с сонливостью — он был впечатлён. Теперь же Барри явно пытался внедрить в костюм искусственный интеллект. На это было занятно смотреть: тот часто хмурился, хлопал по монитору, а сейчас и вовсе ударил кулаком по столу, где и стоял компьютер. Тоун не может сдержаться и с насмешкой предлагает: — Не хочешь попросить помощи? — У тебя — нет. — Как хочешь. Но у тебя бы не было этого тахионного ускорителя, если бы ты не решился сделать это в прошлый раз. Ты помнишь? — Разумеется. Почти то же лицо, те же воспоминания, другая личность. Не забывайся, Тоун, твоя смерть — лишь вопрос времени, — отрезает Барри, даже не поворачиваясь к нему. — Те же воспоминания, но другая личность, — повторяет Эобард с усмешкой. И ему становится любопытно: — И каких же воспоминаний не хватает Барри Аллену, чтобы стать тобой? Про смерть Айрис Уэст я уже знаю, но что бы заставило тебя, извини за каламбур, так возненавидеть себя? — Я не ненавижу только лишь Барри Аллена. Айрис, Джо, Циско, Кейтлин, Уолли — им всем я тоже желаю причинить боль. И они должны страдать, так им предначертано. Этого Тоун услышать не ожидал. Он тут же подымается на ноги, чем наконец удостаивается взгляда от самопровозглашённого Бога скорости. Какая-то жалость к человеку, которого он ненавидел, просачивается в его сознание, и Эобард запирает её навечно, не давая пустить корни. — Удивлён. Ненависть к Флэшу мне понятна, но не могу сказать того же о них. — Да, Циско тебе как сын. Разговор останавливается по воле Барри. Но теперь Эобарду интересно: Савитару удалось его удивить. — Так что они сделали? Аллен молчит, но останавливает работу с костюмом; встаёт с места и со странной походкой, что не была характерна для Барри, которого Тоун знал, приближается к камере. Тот двигается плавно, намеренно медлительно; и Эобард поздно понимает, что не только походка была иной: манера говорить Барри тоже изменилась, и он осознал это только сейчас, потому что отвлекала эта новая философия, построенная на комплексе бога, что обострился во Флэше. — Видишь ли, Тоун, ты единственный человек, что по-прежнему видит во мне Барри Аллена, Флэша, — Савитар тихо, почти пугающе смеётся над этой шуткой, и его лицо, искажённое шрамом, становится по-настоящему злым. — Они отреклись от меня, считали самозванцем. Зачем нужен второй Барри Аллен, если уже существует «оригинал»? И так я понял своё предназначение. Только прожив всю эту боль, прожив смерть Айрис, я могу быть рождён и отомщён. Могу возвыситься над самим временем, властвуя над настоящим, прошлым и будущим. Быть богом в новом мире, в котором я смогу отпустить это предательство и наконец стать свободным от цикла созидания и вечной борьбы с Флэшем. Тоун молча смотрит на Аллена, не перебивая и вслушиваясь в то, как тот грезит о возмездии. Ему хочется рассмеяться Барри в лицо, но не получается, и он так и застывает, ощущая жалость, что, вероятно, появилась как прощальный подарок от тесного общения с Флэшем и постоянного беспокойства о его безопасности. Он даже немного скучал по этим временам работы с Циско, Кейтлин и Барри — ему нравилось находиться в их компании, пусть та дружба и те будни всегда были обречены с самого начала. — Мне жаль, — искренне произносит Эобард. Савитар мгновенно преображается в Барри Аллена, которого он знал и по которому скучал: выражение лица его меняется на совершенно другое, и лишь из-за рубцов на левой половине лица та остаётся почти неподвижной.