В чертогах золотых песков

      — Несносный мальчишка! — раздраженно буркнул пожилой мужчина, идя по открытому коридору меж расписных мраморных колон, иероглифы и причудливые фигурки на которых ослепительно поблескивали в лучах падающего закатного солнца.       Чати[ Ану́м служил царской династии вот уже пятьдесят с лишним лет, и ничто не описывало этого человека лучше, чем его собственное имя.       «Рожденный пятым». Верно, он был пятым и, к несчастью для него самого, самым младшим ребенком в прославленном роду великих управителей Египта. После смерти четвертого брата (к слову, тоже чати) ему выпала блестящая возможность занять это насиженное многими поколениями место и достичь небывалых высот. Еще до того момента Ану́м успел прослыть своей удивительной хитростью, небывалой смекалкой и, что весьма немаловажно, безграничным терпением. Однако, не взирая на все то коварство, с лихвой помещающееся в одном-единственном человеке, пятый чати стал одним из самых честных за всю историю правления — он честно пережил отца и четверых братьев, прежде занимавших эту должность. И останавливаться на достигнутом вовсе не собирался! В его планы входило стать единственным в истории чати, при жизни которого сменилось пять фараонов. Только вот... нынешний правитель оказался выше всех оставшихся у мужчины сил, а благодаря сведущей египетской медицине сил у этого человека накопилось немало.       Молодой фараон показал себя вовсе не таким, какими были его предшественники. Взбалмошный юнец буквально с первого же года правления обрушил на головы чиновников и жрецов невыносимую тяжесть своего характера. Закат, ах этот прелестный чарующий закат их спокойной устоявшейся жизни настал в тот миг, когда наследный принц впервые сел на золотой трон и провозгласил: «Пусть слова мои станут раскаленным песком, пусть солнце озарит их неземным сиянием, пусть ветра подхватят волю мою и разнесут по всем уголкам Египта, пусть люди наконец услышат, что новый правитель восстал из пепла ушедшей династии и возвестил о начале Золотой эры, когда над землями нашими воссияет истинное солнце. Так внемлите же мне, ибо я есть величайшее создание Богов. Осирис, повелитель загробного мира и справедливый судья усопших душ, склонится пред моей мудростью. Гор, покровитель небес, величественный сокол, лишь жалкая пыль по сравнению с моим могуществом. Отныне в основе царской власти будут стоять не боги! Услышьте же, что я — воплощение самого́ верховного бога Ра, хранитель несокрушимой воли небес, венец божественного творения, который станет величайшим из всех бессмертных созданий. Преклоните колени и повинуйтесь мне, своему новому безупречному солнцу, ибо я — великий фараон Атем!»       Чати вздрогнул. Отголосок высокопарной речи юнца противными мурашками пробежался от затылка к пяткам и тут же стремительно вернулся назад, заставляя мужчину поежиться, словно бы от внезапного удара ледяного ветра. Ану́м резко остановился и перевел взгляд на солнце, настоящее солнце, проверяя, действительно ли ему почудился этот странный порыв или же собственный разум вздумал играть с ним в опасные игры. Но слова молодого фараона до сих пор со всей отчетливостью, на которую способна цепкая память старого чати, звучали в голове мужчины.       После того дня жизнь в Египте неумолимо изменилась. Мальчишка никого не слушал и уж тем более ненавидел, когда его заставляют слушать. Чати, номархи, чиновники и жрецы — теперь не более чем пустой звук, никчемные и фальшивые должности по сравнению с тем, каким могуществом обладали в прежние времена одни лишь эти слова. А сейчас абсолютная власть сосредоточилась в руках глупого мальчишки, и распоряжается он ею столь же бездарно, сколь безграмотный человек драгоценным куском папируса! Царская родословная тянется от фараона к фараону, от отца к сыну, от смерти к величественному возрождению на протяжении многих веков, корнями уходя к могущественным династиям, которые застали Осириса, мирно расхаживающего вдоль раскидистых висячих садов бок о бок с горячо любимыми им созданиями, смертными, еще при жизни. Тогда, в далеком прошлом, мудрые правители всегда прислушивались к советам своего ближайшего окружения, в конце концов, классовая иерархия образовалась не просто так. И чем ценней оказывалось мнение того или иного человека, тем выше он мог подняться, пока и вовсе не достигал абсолютной вершины — места подле самого фараона. Порой слово одного скромного советника могло перевесить слова тысячи чиновников, как бы убедительно они не звучали. В конечном итоге такой нехитрый подход к системе иерархий и классов сформировал единый организм власти, где каждый четко знал свою роль и беспрекословно выполнял порученные ему обязанности. Разумеется, во главе (буквально, когда речь заходит об организме) стоял фараон. Но разве может голова справляться в одиночку? Для начала ей неплохо бы обрести зрение и слух, надо же как-то видеть сразу всех и слышать абсолютно все, еще нужен голос, дабы изъявлять свою волю, нос, вынюхивающий предателей, сильные руки, которые покарают любого врага Египта, и так можно продолжать до бесконечности, пока не образуется полноценный развитый «организм». Иными словами — пока голова думает, все остальные действуют. Когда молодой фараон решил править в гордом одиночестве, он фактически лишил свою власть «тела». Не только сила и решительность самого правителя, но также поддержка и верность его подданных являлись залогом долгих лет процветания!       Разрушив до основания и стерев в пыль прежние устои своего государства, юный царь рисковал не только рухнуть в самые темные глубины Дуата, подобно пешке, удаленной с шахматной доски, но и потянуть за собой все остальные фигуры, даже если падение самой пешки окажется не случайным...       Старый хитрый Ану́м твердо верил, что, раскрыв секрет долголетия, он станет единственным в истории чати, который на своем веку повидает и переживет пять фараонов, пять могущественных правителей Египта, и верховный управитель делал для этого все возможное, однако, кажется, удача покинула его уже на третьем. Атем... подумать только, у него на пути встал какой-то мальчишка!       Мужчина остановился и вновь хмуро посмотрел на солнце, что озарило бренные земли египетские мягкими персиковыми лучами, нежно касавшимися лица разъяренного чати. Он уже и позабыл, что пробудило в нем такой сильный гнев. Стоя посреди коридора, придворный советник неловко переминался с ноги на ногу и пытался вспомнить... Ах да!       — Устроить Хеб-сед на четвертом году правления — уму непостижимо! — гневно воскликнул старик, яростно топнув ногой, от чего над полом всколыхнулось небольшое облачко пыли и белого сахарного песка, принесенного во дворец бушующими время от времени ветрами.       — Перенести древний ритуальный праздник на день своего рождения лишь потому, что такова его сиюминутная прихоть! Да это же... это такая...       «Наглость!»       — Радость. Не это ли ты хотел сказать, верно?       Старый чати резко осекся и подпрыгнул. Его спина в очередной раз покрылась мерзкой липкой дрожью, сильный озноб ударил по телу, как гром ударяет по небесам в ненастную погоду. Чувства, которые испытал несчастный мужчина, стоило ему только услышать низкий нагловатый голос, невозможно описать. Ах, эта жгучая смесь страха, ненависти и безысходности, приправленная горьким сожалением. Так чувствует себя ничтожная мышь, попавшаяся в самую обыкновенную ловушку, которую уже не раз умудрялась обходить. Как если бы ловушкой прищемило один только хвост. Но умелый охотник не станет ждать и воспользуется даже этой крохотной возможностью. А чати как раз стоял спиной к своему охотнику.       — Ваше Величество! — Старик обернулся и тотчас упал на колени, преклоняясь к ногам юного фараона.       Все это время Атем скрывался в тени массивной узорчатой колонны. Стоило ему сделать шаг вперед, как солнце тут же величественно осветило фиолетовые пытливые глаза и ниспадающие на лицо неровные желтые пряди, которые он элегантным движением руки откинул назад. Фараон взглянул на трясущегося от страха мужчину и усмехнулся.       — Ну же, дорогой чати, встань с колен поскорее. Кто я такой, чтобы заставлять тебя валяться на грязном полу в поклоне? — приторно сладко произнес юноша, чья обманчивая мягкость не сулила ничего хорошего.       Ану́м неуверенно приподнялся, глядя на своего правителя с нескрываемым испугом, который лишь усилился после того, как раскаленный луч закатного солнца, озаривший собой потолок и стены коридора, упал на венчающий голову фараона золотой обруч и, отразившись от украшения, ослепил его. Болезненно сощурившись, мужчина тихо зашипел и, снедаемый гнетом великого солнца, неуклюже отполз назад. В лихорадочной попытке прикрыть глаза ладонью чати успел разглядеть лишь очередную хищную улыбку...       Неловкая пауза слегка затянулась. Советник опасливо поднялся на ноги, избегая смотреть Атему в лицо. Мужчина подобострастно склонил голову, выражая свое искреннее почтение к властителю земель египетских.       — Как хорошо, что я встретил тебя, Ану́м. Ты напомнил о моем грандиозном празднике. Все ли готово к предстоящему торжеству, дорогой чати? Очередной вопрос заставил мужчину тревожно встрепенуться. Он хотел было открыть рот, мысленно прокручивая в голове все те специально заготовленные льстивые речи, но фараон вдруг обошел его, словно мелкое незначительно препятствие и, не утруждая себя ожиданием ответа, двинулся дальше вглубь коридора, чьи уголки неумолимо заполнялись пришедшей на смену заката сумеречной тьмой. Слегка оторопев от подобной бесцеремонности, чати не сразу догнал Атема, и лишь поравнявшись с ним, возбужденно затараторил:       — О-о-о, да, мой господин, приготовления идут полным ходом. В честь двадцатилетия нашего молодого правителя царский дворец устраивает пиршество, поистине достойное самих богов! О нашем празднике узнает весь Египет, ибо это будет самое масштабное событие за прошедшие несколько лет. Не хочу хвастать раньше времени, но мы наверняка затмим все празднества, которые когда-либо устраивались при жизни предыдущего правителя, вашего покойного отца. Гости со всех концов страны уже спешат сюда, дабы восславить своего великого фараона, прекраснейшего среди всех смертных, и преподнести по случаю столь знаменательного торжества невероятные редчайшие дары, созданные великими мастерами только для вас одного, о, мой повелитель!       Атем резко остановился.       — Господин? — Чати в очередной раз нервно осекся на полуслове и застыл с выражением робкой покорности на лице.       Огонь во дворце зажигался каждый день с появлением на небе первых звезд. Слуги терпеливо обходили каждое помещение, зажигая светильники, ставя новые свечи взамен прежних оплавившихся и потекших восковых огарков. Но в одном коридоре до сих пор царил густой чернильный мрак, стремительно заполнивший собой каждую щель после захода солнца. В этой жуткой обволакивающей тьме силуэт фараона становился таким неясным, едва уловимым, словно... словно бы мгла плясала вокруг него, сливаясь в одно бесконечное черное. Чати подслеповато щурился и не понимал, то всего лишь обман зрения, или же ему действительно видятся пляшущие вокруг юноши змееподобные тени...       Страх перед тьмой — подлинной тьмой — по-настоящему открылся этому человеку лишь сейчас. Да только знал бы он, что, в отличие от него самого, причина этого страха прекрасно видит в темноте его жалкое испуганное лицо.       «Поскорей бы зажгли чертовы свечи!»       Раскатистый безудержный смех звонким эхом прокатился по всему коридору. Широко раскинув руки и запрокинув голову к потолку, Атем самозабвенно дико смеялся, да так, что колени старого чати обеспокоенно затряслись.       — Простите, мой повелитель, я рассмешил вас? — Мужчина тоже попытался рассмеяться вместе с ним, но вышло как-то неуверенно и, пожалуй, даже слишком истерично. Как же ему хотелось убраться из этого злосчастного коридора!       — Поверить не могу! — Фараон едва ли не давился собственным смехом, так сильно он был... зол.       Чуть погодя юноша успокоился и небрежно смахнул выступившие в уголках глаз слезинки. Атем резко замолчал.       Шутки кончились.       — Ты вправду считаешь это удовлетворительным результатом, Ану́м? — Фараон медленно повернулся к советнику.       «Его глаза! Откуда в них этот нечеловеческий блеск?»       — Все описанное тобой — лишь жалкое подобие детских забав. По-твоему, здесь есть повод для гордости? По-твоему, именно такой «праздник на века» запомнит весь Египет? — С каждым словом правитель все ближе подходил к обессилевшему нервно трясущемуся чати, пока тот, панически отступая назад, не уперся спиной в холодную гладкую стену.       «Отступать больше некуда».       — Этот праздник — мой и только мой! Запомни, Ану́м, он должен прославлять не просто твоего господина и правителя всего Египта. Он должен прославлять Бога. Я хочу, чтобы это торжество похоронило воспоминания обо всех фараонах прошлого и ничтожных гуляниях в их честь. Это будет черта, которая обозначит четкую грань между прошлым и абсолютным будущим, где есть только один истинный правитель. Меня не интересует, что скажут жалкие смертные. Моя цель — дотянуться до памяти верховных божеств, которые даже сквозь рокот небес, сквозь невыносимый жар солнца и чудовищный вой ненасытного Апофиса увидят мой праздник и услышат, как прославляет весь мир их родного сына.       Слышишь, Ану́м? Весть обо мне, втором солнце Египта, разлетится по миру и, обогнув его сотню, нет, тысячу раз, вознесется к богам как доказательство того, что я — самый достойный из всех властителей золотого трона. Кажется, совсем недавно ты выражал недовольство по поводу моих намерений устроить Хеб-сед раньше предначертанного срока, не так ли? Но я не вижу смысла ждать, когда пройдет тридцать мучительных лет с моего вступления на престол. Сила, молодость, решимость — вот что определяет настоящего правителя и что, в сущности, прославляет Хеб-сед. Разве я не силен, Ану́м? Разве не молод, не решителен и не достоин быть твоим правителем?       — Н-нет, что вы, Ваше Высочество! Я лишь... — боязливо залепетал чати, от страха невольно прижимаясь к стене всем телом.       Каждое слово острым кинжалом слетало с губ фараона, заставляя и без того невысокого мужчину все уменьшаться и уменьшаться до тех пор, пока властное «молчать!» и вовсе не заставило почувствовать себя размером с ничтожного таракана.       — Мне не нужны твои никчемные оправдания. Все, чего я требую — это четкого и незамедлительного исполнения приказов. А сейчас ты закроешь свой рот и приступишь к выполнению своих обязанностей, Ану́м, иначе ты войдешь в историю как первый и последний чати, который слишком много болтал.       Сердце мужчины пропустило удар.       — В этот раз я закрою глаза на твои промахи. В конце концов, сегодня же праздник! Надеюсь, ты насладишься этим чудесным вечером, мой дорогой чати. Кто знает, быть может, он станет твоим последним, — сощурившись, Атем наконец отступил на пару шагов назад, а затем развернулся и вовсе удалился прочь, вновь скрывшись за массивной колонной. Мужчина обреченно рухнул на пол и схватился руками за голову. Он первый раз в жизни осознал, как сильно... постарел.       Спустя несколько часов Ану́ма, одиноко сидящего в темном коридоре, нашла служанка. Молоденькая девчушка так долго проторчала на заднем дворе, украдкой любуясь тренирующимися в полуденный зной солдатами, что едва ли не позабыла о своих обязанностях — зажигать свечи. Терпеливо обходя каждую комнату, она свернула в последний оставшийся без света коридор и наткнулась на тихонько завывающую в темноте неясную фигуру. Факел, который служанка испуганно выставила перед собой как защиту, осветил скрюченного дряхлого старика, и первое, что бросилось ей в глаза — его мокрые от слез морщинистые щеки. И даже стражники, прибежавшие на крики обеспокоенной девушки, далеко не сразу разглядели в этом изможденном ничтожном создании прежде всегда собранного и невозмутимого чати.

⦁ ⦁ ⦁

      В ту ночь Египет не спал.       Столицу охватили мощные гуляния в честь дня рождения молодого фараона и в честь священного «праздника хвоста» — Хеб-сед. Предполагалось, что правитель сможет пройти через этот ритуал лишь спустя тридцать лет со дня вступления на престол, но, видимо, нынешнему царю глубоко наплевать на все строжайшие предписания и ритуальные обряды, которыми связывали себя предыдущие фараоны. Шел всего-то четвертый год его властвования, а казалось, будто уже целую вечность Египетское царство тащит на своих плечах рабское ярмо в виде непомерного «аппетита» правителя. Желания юного царя напоминали скорее капризы избалованного ребенка, чем человека, способного руководить огромной страной. Самый большой за всю историю царской династии дворец, трон, отлитый целиком из чистого золота, личная пятитысячная армия — все это лишь причуды обделенного игрушками мальчика. Да, правление молодого фараона Атема по сути только-только начиналось и пока что не несло в себе ничего конкретного, однако, оно уже представляло некоторую угрозу для будущего страны. Кто знает, будут ли это самые благоприятные в истории Египта года, или же под властью юного самодура он встретит свой последний закат...       Пожалуй, самым удивительным оставалось лишь то, что, даже не смотря на эгоистичного несговорчивого правителя, многие государства все еще мечтали заполучить грозный Египет в союзники. Кому-то требовалось прикрыть плохо защищенные границы его удобно расположившимися на пути захватчиков территориями, иные же нуждались в морских просторах и доступу к ним. Множество самых разных причин каждый год заставляли целые делегации иностранных послов снаряжаться в путь и преодолевать тысячи километров в надежде, что Египет заключит с ними договор о союзничестве. И, разумеется, все эти люди прекрасно знали: самый простой способ добиться желаемого — подкуп. Вот уже четвертый год подряд в дар фараону преподносили, по меньшей мере, десятки тысяч подношений, большая часть из которых либо отправлялась назад вместе с головами посланцев, либо не вызывала у него должного восторга. Ох, как же непросто угодить тому, кто обладает буквально всем.       Очередной караван с очередными непримечательными дарами прибыл ко дворцу с нешуточным опозданием. Когда странники наконец ступили в тронную залу, тем самым завершив путешествие длинною в долгую мучительную неделю, луна давно успела гордой властительницей воцариться на небесном троне и этот же трон покинуть, продолжая тускло мерцать где-то на самом краешке небосвода. Однако столь позднее время никак не мешало празднику набирать обороты. Не смотря на то, что самая интересная часть празднества осталась позади, дух веселья никуда не делся, и в тронном зале продолжалось все то же оживленное пиршество, что и пару часов тому назад. Гости — египтяне в изящных белых шелках и чужеземцы в пестрых диковинных нарядах — бок о бок сидели за длинными мраморными столами, наслаждаясь изобилием нескончаемой выпивки и экзотических яств. Разговоры и взрывы смеха звучали то тут, то там, в каждом конце громадного богато украшенного зала наперебой музыке слышались нетрезвая речь и звон столовых приборов, а обворожительные танцовщицы в легких шелковых нарядах ни на секунду не позволяли многочисленной публике заскучать. И в центре всей этой ликующей вакханалии возвышался величественный трон, отлитый целиком из чистого золота — символ богатства и непомерной гордыни его владельца.       — С вашей стороны крайне неуважительно опаздывать в столь знаменательный для всего Египта день. — Чати вынырнул откуда-то из-за колонны, преграждая путь людям в тяжелых расшитых разноцветными нитками одеждах.       — Покорнейше прошу нас простить, но пустыня решила внести свои коррективы в наши планы. В какой-то момент мы утратили всякие ориентиры и слегка сбились с намеченного пути. — Группа молодых путников расступилась, пропуская вперед пожилого мужчину, одетого в просторный балахон и широкополую красную накидку. Старец вежливо поклонился чати, стараясь сохранить на морщинистом загорелом лице подобие покорного благоговения, которым так любили тешить себя не только сам фараон, но и его ближайшее окружение. Впрочем, чати эта подобострастная маска нисколько не впечатлила. Очередная колкость, готовая вырваться в любую минуту, уже верталась на языке советника, как вдруг его одернул голос:       — Ану́м, ты мешаешь мне приветствовать дорогих гостей.       В зале мгновенно воцарилась тишина.       Советник безропотно отступил в сторону, и путники тут же осознали, как чудесно до этого момента складывалось их общение с чати.       С высоты золотого сверкающего трона на них смотрели холодные фиолетовые глаза хозяина торжества. Поистине, фараон выглядел подобно ожившему божеству, один лишь взгляд на которого внушал трепетное благоговение... и неподдельный страх.       Красота, великолепие и помпезность соединились в праздничном облике «второго солнца Египта». Ни один человек среди всех присутствующих не был так обильно одет в золото, переплетавшееся в наряде фараона с голубыми оттенками истины. Голову правителя покрывали неотъемлемые атрибуты царской власти — тонкий обруч с золотой шипящей змеей — урей — и немес — платок с желтыми и синими полосами, из-под которого торчала его непослушная вьющаяся челка. Стройную поджарую фигуру подчеркивало не только отсутствие верхней части одеяния, но и массивное ожерелье из золотых полос, символизирующее диск солнца, что так непрозрачно намекало на весьма немаленькое самомнение юного царя. Оставшаяся же часть наряда представляла собой хитросплетение белых и синих тканей тончайшей выделки, закрепленных на талии фараона расшитым драгоценными камнями поясом. Все это золотое великолепие, являющееся нагромождением всевозможных браслетов, колец и прочих украшений, угрожающе поблескивало в желтоватом отсвете подвесных ламп.       Скрестив руки на груди, фараон держал высшие символы власти, могущества и сана — короткий двухцветный жезл с изогнутым концом и треххвостый желто-синий цеп. Хоть правитель и сидел на троне в расслабленной небрежной позе, вкупе с устрашающим блеском его глаз, чем-то похожим на холодный блеск излюбленных украшений фараона, выглядело это, по меньшей мере, впечатляюще.       — Ваше Сиятельство, — пожилой мужчина первым очнулся от оцепенения, которое охватило группу новоприбывших после зрительного столкновения с величием царя египетского, — позвольте поприветствовать вас от имени славного царства Сеара и его правителя, который в этот особенный день шлет Египту чудесные дары...       — Оставь низкопоклонничество для своего правителя, чужеземец. Ты далеко не первый, кто утомляет меня подобострастными речами. — Фараон небрежно отмахнулся от путника, и скучающе перевел взгляд куда-то в сторону.       От подобной наглости мужчина опешил и замолчал, не зная, как вновь привлечь внимание фараона, который, казалось, и вовсе успел позабыть о прибытии гостей, глядя куда угодно, но только не в их сторону.       Наконец, правитель Египта удостоил путников своим вниманием, тем не менее, смотря на них без всякой заинтересованности:       — Ты упомянул чудесные дары. Ну и где же они?       — О, дары! Верно, мы привезли для вас множество удивительных подарков, которыми может похвастаться наше царство, — нервно встрепенулся мужчина.       — Похвастаться? — Атем язвительно фыркнул себе под нос. — Скажи мне, чужеземец, что есть такого в твоих землях, чего не найти в Египте? В моих сокровищницах хранится огромное количество золота, которого хватит для того, чтобы расплавить его и залить им все твое царство. У меня есть диковины со всех концов мира, и нет на свете таких чудес, о которых я не знал бы. Учти, впечатлить меня будет непросто. Если не сказать, совсем не возможно.       — Пожалуй, мы попытаемся. — На миг коварная улыбка промелькнула на старческом иссушенном лице путника, но он тут же низко поклонился фараону, благодаря его за оказанное внимание.       Мужчина обернулся к остальным сопровождающим его людям и жестом приказал внести дары. Целой вереницей к трону потянулись женщины, несущие корзины с драгоценными камнями и металлами, с рулонами шелка и прозрачными, почти что невесомыми тканями, с диковинными фруктами и пестрыми цветами. Одна за другой корзины ставились подле других подношений, коими фараона одарили ранее. И, судя по его незаинтересованному, местами даже раздраженному взгляду, вся эта «гордость земель» не представляла в стенах царского замка никакой ценности. Самодовольная улыбка расплылась на губах правителя. Он снова оказался прав.       — И это все? — Тут же последовал едкий насмешливый вопрос.       — Приведите его, — вместо ответа мужчина обернулся к собратьям и отдал новое распоряжение. — Мы знали, что все эти мелочи не смогут должным образом осчастливить вас, о солнце земель египетских. Поэтому приготовили особенный дар. Только... у нас есть одна просьба. Если вы согласитесь принять наш скромный подарок, вы, о дражайший фараон, заключите с царством Сеара договор о союзничестве. Наши земли уже долгое время истязают набеги вражеских государств. Помощь такого могущественного царства как Египет пришлась бы нам очень кстати.       — Ты смеешь ставить мне условия?! — Атем сорвался на крик, ударяя кулаком по золотому подлокотнику трона.       — Не торопитесь так, фараон, не торопитесь. Просто взгляните на сей дар.       Несколько человек в длинных угрожающе красных балахонах вышло вперед.       Его вели за сверкающую тихонько позвякивающую золотую цепь, один конец которой держал в руках странник, другой же крепился к изящному кованому ошейнику. Все присутствующие с предвкушением затаили дыхание, изо всех сил пытаясь разглядеть скрытую за сопровождающими его мужчинами хрупкую фигурку.       Атем нетерпеливо привстал, но и ему никак не удавалось рассмотреть «свой дар», спрятанный от любопытных глаз за широкими спинами чужеземцев.       — Это раб? Просто обычный раб? — громко и недоуменно выкрикнул кто-то из гостей.       — Какая наглость! Неужели вы думали, настолько откровенная ложь сойдет вам с рук? Выдавать простого незаурядного раба за величайшее чудо света все равно, что принимать нашего владыку за слепого! Непростительное оскорбление! Столь тяжкие преступления не прощаются нами в Египте, — тут же заголосил чати, который все это время покорно выжидал своего часа, стоя у подножия царского трона. — Стража! Немедленно увести этих нахалов и запереть в самой темной камере подземелья, где им самое место! Ни экспрессивный выпад чати, ни резкое появление в зале огромного количества стражи нисколько не взволновали посла и его свиту. Пожилой чужеземец лишь самоуверенно усмехнулся, щелкнув пальцами. Странники, плотным строем охранявшие раба, тотчас расступились.       — Остановитесь!       Стражники, повинуясь фараону, замерли на месте, и лишь жалкие пару шагов отделяли их от невероятно удачливых путников. Понимая, что дальнейших приказов не последует, воины с круглыми щитами и внушительными изогнутыми тесаками поспешили вернуться на свои прежние места, где в полумраке гигантских колонн об их присутствии будет напоминать разве что тусклый блеск бронзового оружия.       Сейчас, когда все препятствия исчезли, фараон наконец увидел свой подарок...       Пораженный, Атем вскочил с трона. Цеп и жезл выпали из его ослабевших рук и, падая вниз, с гулким звоном ударились о несколько ступенек у основания трона. Удивленные возгласы мощной волной прокатились по залу, гости оживленно зашептались наперебой друг другу.       «Вы это видите?»       «Только посмотрите, они так ...»       «Не может быть!»       Но для него эти голоса будто не существовали, все люди словно исчезли, пропали, растворились, канули в Лету вместе с раздражающим, ненужным шумом. Фараон смотрел только вперед, только на него.       — Ну, что скажете, Ваше Сиятельство? Не хотите ли рассмотреть сей прелестный дар поближе? — Торжествующая улыбка вновь появилась на лице пожилого странника. Именно этого он так долго ждал, именно ради этого восхитительно ошеломленного лица стоило провести чертовы семь дней в борьбе с пустынной стихией.       Именно так выглядела абсолютная победа.       Звон.       Урей, как ненужный мусор, был равнодушно выброшен на пол, звонко ударившись о который, он укатился за трон.       Голоса смолки. На этот раз пытливые взгляды сотни гостей обратились к хозяину торжества.       Атем медленно стянул платок, обнажая голову. Выпавшая из его рук ткань с тихим шелестом скользнула к ногам правителя.       Теперь это видели все.       Словно зачарованный, фараон смотрел прямо перед собой и в то же время не видел ничего. В глазах плясали неясные узоры, слившиеся в одно непонятное целое из предметов, людей и их лиц. Ноги сами понесли его вниз по ступенькам. Длинные ткани праздничного одеяния ощутимо мешались, несколько раз юный правитель неосторожно наступил на подол своей юбки, чуть не упав.       Как же много одежды.       Тяжелый расшитый драгоценными камнями пояс остался валяться на все тех же злосчастных ступеньках. Ткани одна за другой отбрасывались прочь, украшения летели вслед за ними, пока на фараоне не осталась одна только схенти — белая набедренная повязка, по длине достигавшая колен и прекрасно открывающая вид на сильные ноги молодого царя.       Атем и сам не заметил, как едва ли не перешел на бег. Казалось, расстояние между ними никогда не кончится. Но вот он уже стоит напротив и видит юнца, можно сказать, совсем еще мальчишку. Прозрачный шелковый сарафан на бретельках и тоненький кожаный ремешок на талии — вот и все, что надето на его изящное тело. Фараон жадно осматривал подарок с ног до головы: голые лодыжки, стройные утонченные ноги, упругие соблазнительные бедра, плавную худенькую талию, скованные увесистыми наручниками хрупкие руки, узкие юношеские плечики, нежную шею и рабский ошейник, под которым виднелась ярко-красная стертая кожа...       Однако вовсе не эти прелести заставили сердце правителя возбужденно колотиться о ребра.       Лицо.       Низко опущенная голова юноши говорила о том, что далеко не впервые он примеряет на себе роль подарка. Стоять перед высокопоставленной персоной в полупрозрачных одеждах или вовсе без них, да еще и закованным в кандалы — для него такая же обыденность, как и для царя сидеть на троне. Вся его поза выражала одну лишь безропотную покорность, ибо так искренне повиноваться мог только человек, всю жизнь пробывший в рабстве.       Фараон несмело провел ладонью по щеке юноши, кончиками пальцев очерчивая линию подбородка. Рука дернулась как от огня. Он не решался. Молодой правитель вновь потянулся к рабу, на сей раз несильно хватая того за подбородок. Пальцы коснулись розовых трепетных губ. Это не могло длиться вечно. Атем приподнял личико юноши, слегка притянув его к себе.       Как будто из зеркала, на него посмотрели большие фиолетовые глаза.       — Невозможно!       Потрясенный, юный царь невольно отшатнулся и сделал пару опасливых шагов назад. Напротив фараона стояло его собственное отражение.       Невысокий фигуристый юноша как две капли воды походил на правителя Египта. Тот же цвет глаз, волос, форма их причесок, черты лица — словно лучами солнца отразились от Атема как от зеркальной поверхности и упали на безымянного пленника.       — Не пугайтесь, Ваше Высочество. Это не сон, не обман и не проделки колдовских чар. Перед вами — самая что ни на есть настоящая голая правда. — Судя по самодовольной ехидной улыбке странника, Сеара мысленно торжествовала.       — Н-но как?.. — Впервые за долгое время правитель Египта растерялся настолько, что не смог толком и слова произнести.       — Чудо! — воскликнул чужеземец, обходя фараона по кругу и обращаясь не только к нему, но и одновременно ко всем присутствующим. — Этот юноша был выкуплен нами у одного из многочисленных торговцев рабами на ионийском острове Са́мос.       В окружении низкорослых смуглых ионийцев он выглядел словно удивительная заморская диковина. Больше года ионийцы держали его в рабстве, не сознавая той истинной ценности и красоты, что угодила им прямо в руки. Однако настоящее происхождение раба до сих пор остается загадкой, ибо, по словам ионийцев, мальчик прошел через цепочку, длинную цепочку работорговых рынков и за свои скромные шестнадцать лет сменил уже нескольких владельцев. А сейчас, волею самой судьбы, он стоит здесь, напротив золотого трона Египта и его властителя! Ваше поразительное сходство с этим юношей, повелитель, не что иное, как воля самих богов...       Старец продолжал самозабвенно распинаться на публику, при этом полностью игнорируя стоящего позади него фараона, который, впрочем, и сам не обращал на хвастуна никакого внимания.       Атем все так же зачарованно смотрел на раба, вновь покорно опустившего голову. Сейчас, когда первый шок прошел, царь попытался взглянуть на ситуацию трезвыми глазами.       Сходства между ним и мальчишкой впечатляющие, это верно. Они выглядят такими похожими, но... не идентичными.       Первым делом в глаза бросалась белоснежная, почти что прозрачная кожа юноши, которая рядом с карамельной загорелой кожей фараона выглядела подобно мраморной луне на фоне раскаленного солнца. Если бы Атем пригляделся чуть получше, то наверняка заметил бы небольшие отличия в их прическах, хотя те и имели одинаковую звездообразную форму. Заметил бы и широкий, отличный от его собственного миндалевидного, разрез глаз.       Чем больше фараон смотрел на мальчика, тем ясней проступали все мелкие детали. Однако общей картины это не меняло — они все еще оставались очень похожими.       — Замолчи, — прошипел Атем, обращаясь к пожилому страннику, который никак не торопился умолкать. Но грубый властный тон правителя, постепенно оправившегося от внезапных потрясений, вернул того с небес на землю.       Чужеземец тотчас же смолк и покорно склонился пред властителем. Повисла неприятная гнетущая тишина. Воздух как будто накалился от дыхания сотен напряженно ожидавших грандиозного финала гостей.       — Я... я благодарю государство Сеара за столь восхитительные дары. Прошу, присоединяйтесь к пиршеству. Вы, должно быть, очень устали после изнурительного путешествия через пустыню. Отдохните, чувствуйте себя как дома. — Голос фараона прозвучал так... умиротворенно. Он говорил без малейшей издевки, в нем не было ни яда, ни звона металла. Атем говорил искренне.       Развернувшись на пятках, юноша как ни в чем не бывало направился обратно к трону.       — Но, повелитель, а как же соглашение, о котором мы просили? — обеспокоенно поинтересовался странник.       Фараон остановился. Он продолжал стоять к чужеземцам спиной, и казалось, бурлящий вулкан вот-вот проснется в нем, как это обычно бывало, когда его выводили из себя. Но юноша лишь вздохнул и все так же ровно ответил:       — Сегодня в моем доме праздник. Оставим дела на завтрашнее утро.       Это была победа.       Уже через пару минут странники с облегчением уселись за стол, приступая к долгожданной еде и райским напиткам, а фараон, отдав несколько коротких приказов окружившим его подчиненным, вернулся на трон, где и провел остаток вечера. Порой гости бросали на него испытующие косые взгляды, но правитель уже не выглядел таким заинтересованным. Он словно бы отошел на второй план и скрылся в тени раба, затмившего своим появлением «второе солнце».       В ту ночь на небе Египта засияла «вторая луна».