От кошки у нее голова и когти, от овечки — размеры и форма; от обеих — ее глаза, диковатые и меняющиеся. Лежа на освещенном солнцем подоконнике, она свертывается клубком и мурлычет; на лугу мчится как сумасшедшая, не поймаешь. Она убегает от кошек и пробует нападать на овечек. В лунные ночи ее любимое место прогулок — черепичная кровля. Мяукать она не умеет и ненавидит крыс. Может часами лежать в засаде возле курятника, но ни разу не воспользовалась возможностью совершить убийство.
Х. Л. Борхес — "Книга вымышленных существ"
А дальше были вечера, пахнущие мятой и кардамоном, общий шелест тонкого пергамента, радостные кивки при встрече и рассеянные — на прощание. Тихие, почти запретные разговоры. Высказанные вслух откровения витали в воздухе, вплавляясь в бревенчатые стены неизвестными доселе заклинаниями, сплетая тонкие еще ниточки доверия. *** — Погоди, я сейчас правильно понял? Ты слышишь... голоса? В смысле, прямо «мысли» человека в настоящем времени? — Да, и… — Стоять! — вдруг заорал Гарри, подрываясь с дивана и вихрем проносясь через комнату к покосившимся завалам прочитанных книг. — Где-то, где-то здесь было... — бормотал он, бегая пальцами по корешкам самой древней на вид стопки. — Где-то же… Вот! И, яростно сверкая глазами, с победным видом плюхнул прямо ему в руки обитый кожей фолиант. — Основы окклюменции. Астра Блэк, — прочитал Эдвард и открыл первое из многих заложенных мест. — «Мысль — система чувств, образов и логических взаимосвязей, синхронно влияющих друг на друга». — Ага! — воскликнул Гарри, выхватывая книгу из его рук, увлеченно переворачивая страницы. — Поэтому то, что ты слышишь только «часть» всего этого вороха — почти невозможный феномен. Не бывает такого — тут слышу, тут не слышу, Эдвард, понимаешь? Как это началось? *** Смерть родителей — внезапная. На похоронах на нем был костюм, который выбирала мама — думала, он понадобится на выпуск из училища, а вместо этого Эдвард надел его на ее похороны. Их. Их похороны, конечно. Он не знал, чья смерть ему причинила больше боли. Мамы — доброй, нежной мамы, которая всегда была рядом, даже когда рядом не оставался никто. Которая до последнего в него верила, насколько бы сильно он не разочаровывал отца. Отец. Строгий, угрюмый, всегда раздраженный. Эдварду было больно знать, что он не считал его достойным. Неважно, чего. Просто для отца он был неудачным вложением. Бесполезным ресурсом, который ни использовать, ни продать. И он учился читать людей. В совершенстве. Профессоров, чтобы стать старостой, а затем получить от отца лишь раздраженный вздох и короткое: «Отвлекаешь». Сокурсников, чтобы не носить в груди застрявшее чувство ненужности и вины за нее. Отца. Когда тот приходил домой пьяным, они с мамой всегда слышали его настроение по звону колокольчика. По тону дворецкого, встречавшего хозяина дома в прихожей. И все же, ему их не хватало. Страшно, до хриплых криков, до жжения в сухих, уже не человеческих глазах, до ссор с новым отцом, Карлайлом, запрещавшим мстить за их смерть и без того сгорающему в испанке миру. Их не хватало так, словно у Эдварда забрали жизненно важный орган, без которого только в могилу. Только вот и она ему больше не грозила. Все эмоции усилились. Держать темперамент в узде становилось невозможно, а люди, прячущие правду, но не стесняющиеся ее думать, вызывали лишь отвращение. Он так устал от шума, который они разбрызгивали вокруг себя. Бесконечно устал от мыслей, которые всегда и у всех на виду. И Эдвард сбежал. Разругался в прах с отцом и новой, свежеобращенной матерью. Забыл все, чему его учили, и просто... *** — Мне казалось, Отец — слабак, раз не хочет убивать людей. Я был зол, за двадцать лет услышав столько мерзости, которую люди не произносили вслух, но не стыдились думать. Оказалось, нет разницы, убивать ради еды, во благо или просто так. Убийство есть убийство. Оказалось… — Оказалось, что плохих людей не бывает, — сочувственно закончил Гарри, когда Эдвард замолчал. — Да, — не стал спорить тот. — Знакомо, — вздохнув, Гарри придвинулся по дивану немного ближе и, помедлив секунду, опустил голову на колени Каллену. Закрыл глаза. Эдвард застыл и неверяще уставился на мальчишку. Это был, кажется, первый раз, когда тот сам касался его, да еще так… Гарри немного поерзал, устраиваясь удобнее на каменных, как знал Эдвард, коленях, и вздохнул. Абсолютный мысленный штиль не давал усомниться в его полнейшей расслабленности. На пробу Эдвард тронул гордо торчащий завиток жестких волос и, убедившись в отсутствии какой-либо негативной реакции, провел по нему раскрытой ладонью. Гарри что-то одобрительно мгмыкнул и расслабился окончательно. Эдвард продолжил легкие поглаживания, вспоминая, как точно так же не так давно перебирал красивые черные перья. *** — Ты сожалеешь. — Это ничего не меняет. — Это меняет все.