Поттер в Форксе

Ой-й-й, спроси, звезда, да скоро ли сам усну, отлив себе шлем из синего льда? Белым зерном меня кормила зима Там, где сойти с ума не сложней, чем порвать струну Александр Башлачёв — Спроси, звезда

Этот маггловский бар давно пропах разлитой кислятиной и дымом дешевых сигарет, а то, что здесь называют музыкой — громкие ритмичные звуки, связанные разве что общей безвкусицей — уже давно отзываются в ушах тяжеловесными ударами. Рон задумчиво и хмельно водит пальцем по пустому стаканчику шота. Только что бармен, миловидная девушка с зелеными глазами, убрала предыдущие пять. — Вот скажи мне, — наклоняется он к бородатому подвыпившему громиле, сидящему на соседнем стуле и мирно глядящему в свое пьяное «никуда». — Ты меня ненавидишь? — его голос несоразмерно громок, а движения медленные и неуклюжие. Рон показывает на черноволосую барменшу и, когда та оборачивается, чуть не падает со своего высокого стула. Ухватившись за стойку, выравнивается. — А? — благодушно улыбаясь, громила поворачивается в его сторону. — Ты чё, пацан, перебрал? — Ненавидишь, — продолжает Рон. — Должен. Свинья я. Последняя свинья… — Так, пацан, — громила хмурит брови и выглядит обеспокоенным. — Тебе на сегодня хватит. Где ты живешь? Рон смотрит пьяными глазами в оба обеспокоенных лица чужого человека и недоумевает, почему это у маггла две головы? Он еще немного обдумывает это забавное происшествие, но потом ложится на стойку бара и закрывает глаза. Комната, ходящая ходуном, исчезает, ее место занимает крутящаяся темнота. Сегодня он словно пришел в себя. Утренний министерский прием в честь смены власти оказался на удивление скромным. Они столько работали над тем, чтобы переворот прошел мирно. Рон не был посвящен во все детали, но теневая игра, лицом которой стали выжившие герои войны, а серым кардиналом неизвестное ему доверенное лицо, удалась на славу. Информационное противостояние — вот как можно было назвать события последнего года. И разменной монетой в нем стал Гарри Поттер. Не передать словами, как Рона тогда бесило, что именно исчезновение этого предателя стало козырной картой их стороны. Сам факт того, что победитель Воландеморта не захотел жить в этой новой послевоенной магической Британии. Но еще больше его бесило то, что Гарри Поттер остался. Остался в мелочах. В министерских плакатах, в обвинительных речах Джин, в пироге с патокой, который пекла мама. Гарри Поттер исчез, спрятался от шума и боли, а Рона его равнодушие вымораживало до печенок. Первым, что сделал Джордж, выйдя из больницы, — с каким-то изощренным наслаждением вмазал ему по физиономии, с хрустом сломав нос. И был, конечно, прав. Сейчас Рон думает, прокручивает в памяти каждое слово, мысль, выражение лица. И понимание того, насколько сильно он облажался, тяжелым грузом давит на разум. Как он понял из слов случайно обмолвившегося Кингсли, Гарри жив-здоров, но где именно он живет-здравствует, непонятно. Еще бы он так легко дал себя найти. Тем самым камешком, сломившим гору его ненависти, неожиданно стала коллекционная карточка в случайной шоколадной лягушке на сегодняшнем министерском торжестве. С той самой карточки на него смотрели уставшие глаза Гарри Джеймса Поттера, «Мальчика-который-выжил-дважды», и неожиданно для самого себя он понял, что скучает по нему. Что тоже устал от этого шумного мира, который и Рону-то уже стоит поперек горла. А еще он понял, что для людей этой страны Гарри Поттер окончательно превратился в символ. Он остался победителем, дважды героем и просто великим человеком, но только символом, который не умеет чувствовать и всегда делает правильный выбор. Хуже этого стало только осознание, что и для самого Рона бывший друг давно перестал быть человеком. — Пацан, — раздается сверху обеспокоенный голос. — Ты только эт, сознание-то не теряй. А то куда ж я тебя потом потащу, а? Ты кстати чего пьешь? Девушка небось бросила. Эт бывает… — Бросила… — бормочет он себе под нос, с трудом выталкивая из себя звуки. Рон Уизли хорошо знает, как устроено человеческое тело. Легкие, белесые ниточки и налитые кровью шарики, сердце, перекачивающее кровь. Рон Уизли хорошо знает, что среди всех этих потрохов нет места шипастому шару боли, но в его теле он все же как-то помещается. Первые месяцы мира… Боль, заполнившая собой все после смерти Гермионы, не могла сравниться ни с чем, что бы ему доводилось испытывать ранее. Чувство, что его половину души забрали, разрушили и растоптали эти недобитые мрази, не находило выхода и росло-росло… Пока не вырвалось разрушительной яростью в сторону того, кто был совсем не виноват. В сторону того, кто и сам, не выдержав груза боли и вины, добровольно закрыл себя на этаже лечения душ. Он понимает это сейчас, спустя полтора года, проведенных в мучительной агонии недобитого зверя, у которого убили стаю. Он слишком поздно понял, что его стая, ее часть, все еще была рядом с ним, пока Рон сам не сделал все для того, чтобы и эта часть его оставила. Для этого осознания потребовались время, Джордж и много алкоголя с предварительно забранной волшебной палочкой. — Ну так я и говорю, бывает эт. Ничего, найдешь себе новую любовь всей жизни. У вас, молодых, эт всегда так, да… Ярость поднимается мгновенно. Шипастый шар взрывается в груди миллиардом жалящих игл и Рона подбрасывает на месте. — Да как ты смеешь! — пьяно орет он, пытаясь сфокусировать взгляд на лице этого бессмертного. Кто угодно, да будь он кем угодно, но он не смеет так говорить о его Гермионе, его девушке, подруге, почти жене… Рядом раздается скрежет отодвигаемого деревянного стула и около его руки приземляется стакан. Переведя взгляд на бар, Рон понимает, что в стакане вода. По спине его хлопает теплая рука и голову ведет в новом приступе опьянения. — Знаешь что, братец, думаю нам пора возвращаться. По крайней мере такому налакавшемуся книззлу нечего делать в обществе. — Так он с тобой? — басит в ответ сердобольный маггл. — Слава богу. Я уж думал, как эт его теперь нести незнамо куда. — Спасибо, сэр, — вежливо благодарит Джордж и легко подхватывает Рона под руку, помогая подняться. — К счастью, это не требуется. Адрес вполне известен. Джордж помогает ему отпить немного воды, а потом, кажется, даже салютует громиле свободной рукой, бросает на прилавок несколько маггловских купюр и все так же поддерживая Рона, практически выносит его из бара. Колокольчик над дверью забавно тренькает и Рон начинает смеяться. — Эээ… Да, с тебя действительно хватит на сегодня. — Нет, ты представляешь, — захлебывается Рон. — Я сказал ему и он исчез. Так, что теперь его даже Кингсли найти не может. И никто не сможет. — Ну почему же никто, — загадочно тянет брат. — Какие глупости ты иногда говоришь. Они идут по темной улице ночного Лондона. Свет фонарей то и дело освещает лицо Джорджа, но Рон слишком пьян, чтобы приглядываться к его выражению. Он смеется взахлеб, навзрыд, как это часто случается с очень пьяными людьми, а брат ведет его по этим темным улицам, явно ища переулок для аппарации.