— Скоропостижно скончался от колотой раны. Можно назвать это самоубийством, а можно и не называть. Я называю так. Когда кто-то долго роет яму, потом тщательно устанавливает на дне острые колья и, наконец, с радостным воплем туда прыгает, я называю это самоубийством. Прочие могут придерживаться иного мнения.
Мариам Петросян — Дом в котором…
Следующие дни медленно проплыли, не задевая ни чувств, ни внимания. Гарри продолжал жить, что-то делать, о чем-то переживать, но внутри прочно вросло странное сосущее чувство необязательности. Словно все, чем он сейчас занимался, происходило не с ним самим, а с каким-то другим, картонным Гарри. За игрушечным окном продолжал падать пластилиновый дождь, а парочка зелий взорвалась, так и не дойдя до финальной стадии. Даже вполне себе настоящие ожоги Гарри смазывал с ощущением, что продолжает играть в свою кукольную игру. Наверное, причиной было то, что он снова перестал спать. На следующий день после знаменательного разговора на троих Гарри, еле продрав глаза, все-таки явился в школу. И был тут же пойман Йорком, а также приперт к стенке в самом что ни на есть настоящем допросе. Тема допроса оставалась для Гарри загадкой, пока не перестала ею быть: приехавшие в школу вместе Эдвард Каллен и Белла Свон объявили себя официальной парой. Что Гарри, ближайший из известных друзей Эдварда Каллена, может по этому поводу сказать? А он не мог. Просто потому, что и сам не понимал, что по этому поводу чувствует. Тогда показалось немного странным, что вместо долгого безудержного смеха над его вытянувшимся лицом, Йорк как-то странно вздохнул и мягко потянул его в сторону класса математики. Следующие два часа стали совершенно уникальной образовательной пыткой. Дело в том, что в маггловской математике Гарри в целом чувствовал себя полным идиотом. Просто потому, что в бытность своей жизни у Дурслей он ей почти не занимался, а в магии два плюс два, в зависимости от обстоятельств, может быть и тройкой, и семеркой, и при этом никогда не встречаться с ответом под номером «четыре». Но именно в тот день, помимо объективной причины Математика, Гарри постоянно отвлекался на что-то свое. И медленно, но верно проваливался в свой игрушечный мир. Кончилось все тем, что под конец занятия его вообще перестали спрашивать, а профессор Уилсон — милый лысеющий старичок, попросил в следующий раз получше высыпаться перед школой. Не передать словами, как бы Гарри был рад последовать его совету. Попытка вернуть мир на привычные рельсы простым разговором с Эдвардом потерпела сокрушительное поражение. Тот здоровался в коридорах вежливым кивком и проходил мимо, будто бы между ними не встал огромный невидимый нунду недосказанностей. С этим надо было что-то делать, вот только Гарри совершенно не имел представления, что именно. План номер два состоял в том, чтобы поймать его за обедом. С некоторых пор у Гарри получилось затащить Эда за столик «обычных смертных», и теперь не только он имел исключительную возможность поговорить с «ледяным принцем», но и прочие присутствующие за столом люди. Только вот выяснилось, что теперь Эдвард предпочитал просиживать аскезу наедине со Свон, его официальной девушкой. У Гарри же при виде них немного немели зубы. Следующие пару дней Гарри просуществовал на энергии Йорка, взявшего над ним своеобразное шефство. Парень ржал над вяловятыми шутками, напоминал про обязательные занятия и необходимость поесть. Кончилось все заявлением, что по отдельности они, конечно, просто дегенераты, но зато вместе — грозная дегенерать. Его ненавязчивая поддержка грела душу и помогала хоть немного сосредоточиться на окружающем мире. Вебер, которая обычно шла к Йорку комплектом, тактично сообщила, чтобы «мальчики» не беспокоились на ее счет, и пока они делали домашнее задание в школьной библиотеке, девушка устраивалась неподалеку с книжкой про каких-то хоббитов. В общем, все было совсем не так плохо. На третий день Гарри уже меньше зависал взглядом в одной точке, лучше поддерживал разговор и почти ненаигранно смеялся над подколками Йорка. Все было не так плохо. Почти нормально. Единственное, что его действительно тяготило, — это ночи, когда он не спал. Только тогда Гарри замечал — в его доме, месте к которому он так недавно привык, снова поселилась пустота. Эта незваная гостья скрипела половицами, стучала дождем в окно и заставляла вздрагивать от неожиданных звуков — то есть самым подлым образом действовала на нервы. От пустоты хотелось спрятаться, выйти на улицу, на солнце, расправить крылья и взмыть ввысь, далеко-далеко, так чтобы никто никогда не нашел. Только вот дождь, как известно, погода нелетная. Поэтому, вместо того чтобы свободно взлететь над лесом, чувствовать его дыхание и щебет, Гарри который вечер подряд укутывался в своем кукольном гнездококоне, зажигал, как лампочки, магические искры и чувствовал, как в груди что-то шипит и переворачивается. — Гарри, — друг ворвался к нему в дом в настолько неожиданно, что он подскочил на месте, больно стукнувшись затылком о деревянную стену. — Гарри, ты должен меня поцеловать. Затылок ныл, а мысли, смешавшись в одну общую кучу, нервно пищали что-то предупредительное. По подсчетам Гарри, сейчас было около десяти часов вечера, и это было либо поздно для времени, когда Эдвард наведывался к нему в гости, либо рано. С чувством потерев ушибленное место и оглядев пластилинового вампира, у которого глаза в полутьме горели как два желтых фонарика, Гарри предпринял попытку обдумать услышанное. — Не понял, — нахмурившись, он попробовал заставить мозги работать как положено, а не категориями картонного мира, в котором пока что жил. — Давай начнём с деталей. — Понимаешь, — замявшийся на пороге Эд выглядел непривычно взволнованным, и Гарри жестом пригласил его пройти внутрь. Произведя все необходимые ритуалы по скидыванию обуви и просушивании насквозь мокрых волос давно поселившимся в коридоре полотенцем, он последовал его предложению и присел на стоящую рядом заваленную книгами софу. — Я уверен, что у тебя были девушки. А так как к твоей крови меня категорически не тянет, то не мог бы ты... эм, помочь мне… — Погоди, — кажется, Гарри начал улавливать мысль и подозревал, что продолжение ему совершенно не понравится. — Ты хочешь проверить на мне свою способность в искусстве поцелуев, потому что никогда раньше этого не делал? Получив в ответ утвердительный кивок, Гарри почувствовал, как реальность стала немножко более поддельной, а поперек горла встал теплый подрагивающий ком, который в присутствии Эдварда всегда занимал место где-то под сердцем. Мысли не складывались, отказавшись собираться в связные предложения. Живот свело в какой-то отвратительной судороге, словно только половина организма приготовилась к тому, что его сейчас стошнит. И в то же время голова оставалась удивительно ясной, словно разум и тело разделило непроницаемо толстое шерстяное покрывало. — Я уверен, что это плохая идея, но я согласен. Это было неправильно, очень неправильно. И он был абсолютно уверен, что совсем скоро пожалеет о своем решении, но прямо сейчас не смог ответить иначе. Эфемерное ощущение потери только начало складываться в его душе, а губы уже сказали то, за что совсем скоро он будет готов себя казнить. Гарри закрыл глаза и сделал заполошный глоток, это нельзя было назвать вдохом. Легкие словно схлопнулись и отвыкли от того, что в них должен помещаться воздух. Прикосновение твердых губ застало его врасплох. Оно было ледяным и нежным, почти выдуманным, но настолько же настоящим, как и сдавивший сердце Гарри холод. Собственное дыхание обжигало и иссушало, его было недостаточно для жизни, и голову вело от нехватки воздуха в снова сжавшихся легких. Им невозможно было надышаться. Не открывая глаз, чувствуя нарастающее головокружение, Гарри приоткрыл рот и провел языком по гладким, словно гранит, губам. Он еще помнил, как всего лишь несколько недель назад прослеживал этот же путь только подушечками пальцев, ловил тихие вздохи и согревал холодную кожу теплыми касаниями. Сейчас он греет ее своим дыханием. Не удержавшись, Гарри поднял руку и вплел пальцы в мягкие волосы, притянул ближе, позволив себе раскрыть рот и впустить внутрь гладкий язык, немного горчащий из-за собравшегося яда. Почувствовал, как он прошелся по его зубам и огладил небо ласковой прохладой. Неожиданно для себя Гарри понял, что губы, целующие его, сложились в теплую насмешливую улыбку, и, обмирая от собственной смелости, слизнул ее с них, как лучший в мире нектар. Гарри вело. Вело так сильно, словно в его кровь впрыснули крепчайший алкоголь, потому что дышать было почти невозможно. Он целовал эти губы, этого человека с такой стылой глубокой тоской, что воздух вокруг густел, тяжело прорываясь в грудь, словно был и не воздухом вовсе — а маслом со стеклянным крошевом. Еще никогда прежде мир вокруг Гарри не был таким настоящим. Таким целым. Сердце колотилось, отбивая безумный, рваный ритм, и когда Эд отстранился, Гарри всем своим естеством услышал эту потерю. Он открыл глаза и увидел, как тот, счастливо улыбаясь, вытирает губы тыльной стороной ладони. — Знаешь, а это не так уж и противно, даже при том, что ты мужчина, — сказал тот, кто только что перевернул его мир. Тот, кто разобрал его на мельчайшие детали и с хрустом вставил так, как получилось. Почти не глядя. Мокрые губы Гарри сушило его собственное сорванное дыхание, и он вдруг почувствовал, как сказанные просто так слова перевернули в нем что-то очень важное. Заполошно бьющийся под ребрами кусок горячей плоти ухнул куда-то в живот, и Гарри почувствовал себя абсолютно невыносимо трезвым. Чувствуя, что не может держать себя в руках, Гарри вылез из своего гнезда и пошатываясь направился делать чай. Нужно было занять себя хоть чем-нибудь, даже такой бесполезной, казалось бы, задачей. Даром, что Эдвард чай не пьет, а Гарри сейчас не сможет сделать и глотка без того, чтобы его стошнило на деревянный пол, куда он за целый год так и не нашел подходящего ковра. — Знаешь, Эд, нам не стоило этого делать. Боюсь, тебе лучше уйти, — прошептал он, не доверяя своему голосу. Недоуменно воззрившись в его спину, этот взгляд Гарри почувствовал всем своим существом, Эдвард, стоящий посреди комнаты, заложил руки за спину. — Ты уверен? Все в порядке? — Да, конечно, — ответил он на оба вопроса сразу и выдохнул, старательно прогоняя с лица выражение горя. Развернувшись, Гарри прислонился плечом к стене и перевел взгляд на бежевую водолазку Эдварда, только бы не встречаться с его желтыми обеспокоенными глазами. Когда-то давно, еще на заре их знакомства, Мастер любила говорить, что жизнь — это лодка. Но только сейчас Гарри понял, что она имела в виду абсолютное человеческое бессилие перед чем-то, что гораздо больше нас. Жизнь — это маленькая хрупкая лодчонка. Но с Гарри хватит. Он хочет на берег. — Лучше не бывает, — врет он, с трудом вспомнив, о чем вообще был вопрос. — Просто оставь меня, пожалуйста. Одного. — Ладно, — подозрительно протянул тот, кто не подозревая об этом, разрушил его хрупкую и такую нужную реальность. — Увидимся завтра? — Завтра суббота, — ответил Гарри, чувствуя, что этот разговор пора заканчивать сейчас же, иначе он больше не сможет удерживать подделку, которую показывает вместо себя. — Тогда до понедельника, — кивнул Эдвард и Гарри, как болванчик, кивнул в ответ. Его друг обладал феноменальной способностью читать его чувства по цветам, в которые перекрашивались его мысли. И если Гарри встретится с ним глазами… Несказанные слова щипали язык, но Гарри молча смотрел за тем, как человек, давно переставший быть для него просто другом, неспешно обувается и, помахав на прощание ладонью, исчезает за тихо хлопнувшей дверью. Простояв с минуту с выражением вежливой улыбки, Гарри почувствовал, как медленно сползает по стене на пол и как точно так же сползает с его лица фальшивое выражение. Подделка рассыпалась, оставляя настоящую сердцевину болезненно голой. Настоящий мир встал вокруг него с безжалостным оскалом потерявшего иллюзии человека. Брови дернулись, а зубы оголились в попытке снова улыбнуться, но наверное со стороны это больше походило на болезненный оскал. Бросив бесплодные попытки, Гарри аккуратно прислонился к стене все еще ноющим затылком. Смех, какой-то булькающий и неправильный, потому что совсем не веселый, поднялся из горла и вышел наружу тихим жалобным всхлипом. Проведя рукой по внезапно заслезившимся глазам, Гарри еще раз стукнулся головой о стену и рассмеялся в голос. Захлебываясь хохотом, он не заметил, как посреди комнаты появилась полупрозрачная серебристая сорока и, оглядываясь, поскакала в его сторону.