— Соберусь с духом и станцую, — сказал он таким тоном, словно грозился повеситься.
Мариам Петросян — Дом в котором
— Что здесь происходит? — произнес недоуменный голос со стороны входа в гостиную. Спина мгновенно закаменела, руки непроизвольно дернулись, а чашка неожиданно громко стукнула о клацнувшие зубы. После вчерашней «тренировки» Гарри, честно говоря, не особенно представлял, как себя вести, и поскольку само событие действительно задело его за живое, предпочел сделать вид, что ничего не было. Бросив на семью предостерегающий взгляд, Гарри повернулся к Эдварду и сверкнул настолько ослепительной улыбкой, что Локонс удавился бы от зависти. — И тебе привет, Эд. — Так вот он какой, единственный и неуловимый, — влез Джордж, прежде чем тот успел хоть что-то ответить. — Счастлив, наконец, познакомиться. Ошарашенный, Эдвард автоматически ответил на рукопожатие и только после в его глазах промелькнул огонек узнавания. — Джордж Уизли, я полагаю? — ответил он с любопытством и, смерив визави явно оценивающим взглядом, неопределенно хмыкнул себе под нос. — И Луна, пока еще Лавгуд, — улыбнулся парень, как ни в чем не бывало указывая в сторону своей подруги. За те секунды, что выиграл для него Джордж, Гарри успел взять себя в руки. Ничего особенного ведь и не произошло. Да, он наконец признался себе, что глубоко и безнадежно влюблен в своего друга. И да, после того, как тот использовал его для тренировки предстоящих поцелуев со своей настоящей девушкой, этот самый друг вытер ладонью рот. Всего-то. Но решение уже было принято. Ведь, когда выбор между «сказать или смолчать» вставал перед ним, Гарри всегда выбирал первое. Предпочтение сожалеть о содеянном, а не об упущенном шансе, въелось в него накрепко еще во времена раннего детства. Поэтому, вздохнув, Гарри поднялся с уютнейшего в мире дивана и, направившись вон из дома, поманил Эдварда за собой. *** — Гарри, что не так? — спросил Эд сразу же, как только они оказались за пределами дома. Разумеется, он заметил отсутствие красок, как и любых других проявлений доступных телепатам, и его это не то чтобы слишком радовало. А Гарри в это время пытался утихомирить бушующий внутри ужас. Повернувшись к своему другу, он смотрел на пляшущие в его волосах отблески лунного света. На обеспокоенные глаза, сведенные брови и немного поджатые губы. Губы, которые только вчера целовал с таким отчаянием, что едва не осыпался на земь сгоревшим в эмоциях пеплом. — Я… — горло пересохло, не давая продолжить мысль, но разлившаяся по венам паника неожиданно остудила голову. Чего он, собственно, боится? Они слишком хорошо знакомы, чтобы его не поняли. — Я, кажется, подхватил чувства, — повторил он слова Джорджа, только вот с какой-то совсем другой интонацией. — Говорят, это не смертельно, но что-то не слишком верится. — И? — удивился Эд. — Что в этом такого трагичного? У нее уже есть пара? — Есть, — кивнул Гарри. — Это ты. — Я?! — ужаснулся тот. Комично расширившиеся глаза и приоткрывшийся рот очевидно доказывали, что вся глубина ситуации до Эда еще не дошла. — Ты влюбился в Беллу?! От такой перспективы Гарри нехило так подавился воздухом. Закашлявшись, он изо всех сил замахал руками, стараясь опровергнуть этот кошмар, но эмоции, и так подтачивавшие плотину его самоконтроля, победили, и он все-таки заржал. Хрюкая и заикаясь, Гарри держался за живот и совершенно некультурно подвывал от смеха. В какой-то момент он все же нашел в себе силы посмотреть на лицо Эдварда, но при виде отвисшей вампирской челюсти, с новой силой согнулся пополам. В его смехе было что-то истерическое, как будто он не знал, что ему делать: хвататься за голову или продолжить нервно ржать где-то в сторонке. — Гарри, — обеспокоенно протянул Эд, кладя руки ему на плечи и помогая выпрямиться. — Гарри, мы все решим, но не пугай меня так, пожалуйста… — Ха, ха-ха… — продолжал икать он, вытирая слезы рукавом. — Ой Мерлин, только не Свон, ха-ха, ик, ха… — Но тогда при чем здесь я? — прозвучал гениальный вопрос и Гарри, наконец, перестал смеяться. Сделав глубокий вдох, он скептически уставился в недоуменные желтые глаза. Через целую бесконечность ехидного молчания во взгляде напротив все же родилось понимание. — Ты же не хочешь сказать… — Что тот, к кому я «привязался» — это ты? — продолжил Гарри. — Не хотел бы, но именно это я и пытаюсь сделать. — Нет. Атмосфера дружеского веселья мгновенно схлынула. Серьезность, с которой был произнесен отказ, больше походила на жестокость и болезненно удивляла. Гарри почувствовал, как у него снова перехватывает дыхание, только уже далеко не от смеха. Эдвард смотрел на него так, словно он вдруг начал плеваться слизняками — с жалостью и легким отвращением. — Что, нет? — спросил он, уже зная, что ответ ему лучше не слышать. Главное он уже все-равно понял — прочитал по лицу, по позе. Да и многое ли нужно, чтобы узнать выражение лица, с которым тетя Петунья смотрела на пару молодых парней, гуляющих по парку аттракционов, с нежностью держась за руки. — Гарри, это неправильно. Сердце предательски сжалось. Не хотелось признавать, что он проиграл столь важный бой. Не хотелось признавать, что человек, теперь знающий о его чувствах, не просто не принял их, но делал ещё больнее. Неужели это так приятно — убивать себя в других? — Гарри… Он уже не слышал. Отвернувшись, Гарри смотрел вслед трепавшему листья ветру. Отсветы полуночной луны красиво плясали на подрагивающих кронах, оставляя за собой серебристые следы. Слишком красивое место для такого разговора. Слишком болезненная компания, чтобы продолжать дышать. Говорят, когда человек встречает первую в своей жизни волну, она сбивает его с ног. Тащит по острым камням, выбивая из легких воздух и заполняя их соленой, как наждак, водой. Как только он приходит в себя и встает на четвереньки, его накрывает вторая и тащит вглубь, крутит в разные стороны так, что он больше не может понять, где есть верх и где глубина. Третья волна подхватывает его безвольное тело и уносит в открытое море. И только когда он будет готов потерять сознание от ужаса и невозможности что-либо изменить —только тогда он наконец-то учится плавать. И делать это Гарри умел даже слишком хорошо. — Ты — лучшее из моих сожалений, Эд, — сказал Гарри в пустоту, кажется, перебивая монолог, которого не слушал. — И ты всегда им будешь.