57

      Ваня удивляется, когда в день ее тринадцатилетия по всему телу появляются крошечные надписи. Сначала это были неизвестные для нее формулы, выведенные аккуратным почерком, а после слово «черт» стало все чаще прорисовываться на бледной коже. Этот почерк был знаком ей с раннего детства, и сомнений быть не могло, Пять — ее соулмейт.       Ване почти четырнадцать, и пропасть между ней и Пятым растет с каждым днем.       Он не замечает ее присутствия, лишь изредка бросает пронизывающие взгляды, беззвучно шевеля губами, и сразу после на теле девчушки появляются новые надписи. Ване обидно. Ее избегает самый дорогой сердцу человек, она роняет бесшумные слезы по вечерам, закрывшись в своей комнатке, и играя на скрипке. Только в музыке она дает полную волю чувствам, так и вырывающимся из грудной клетки.       Ваня не знает, что в эти моменты Пятый сидит у нее под дверью, касаясь подушечками пальцев витиеватых узоров на руке.       Приближается Рождество, и Седьмая решает подарить брату записную книжку. Она долго мнется, прижимая к груди кожаный переплет, не решаясь отвлечь Пятого от чтения научной энциклопедии. Он замечает ее колебания и вскидывает бровь, откладывая фолиант.       — Это тебе, — девчушка протягивает подарок, пряча глаза за челкой, у нее впервые в жизни от волнения трясутся ноги.       Пять удивленно моргает, но подарок принимает. Бережно проводит пальцами по корешку и благодарно улыбается.       — Прости, я не приготовил тебе подарок, — Пять извиняется, но в голосе нет и капли раскаяния.       — Не страшно.       Ваня бросает на него робкий взгляд и убегает в свою комнату. Ей просто хотелось порадовать своего соулмейта и снова услышать низкий с хрипотцой голос. В этот вечер она не играет на скрипке и опаздывает к ужину.       Слово «черт» стало появляться все чаще и чаще, вгоняя четырнадцатилетнюю девушку в настоящую апатию. Она была уверена, что Пять проклинает тот день, когда узнал, что их судьбы крепко переплетены. Седьмая чувствовала себя не только беспомощной, но совершенно одинокой. Даже родственная душа — дар свыше — отказалась от нее. Это угнетало, погружая душу во тьму. У нее шалили гормоны, тело менялось, как и характер.       Детский, еще живой огонек в теплых карих глазах, окончательно затухал. Роговицы тускнели, как и желание приблизиться к Пятому. Теперь уже она избегала его, не желая лишний раз сталкиваться в огромном доме.       Ваня подружилась с Диего, шокировав остальных братьев и сестру. Второй и Седьмая с детства напоминали кошку с собакой — им сложно было ужиться вместе, потому что Диего тайно нравилась скромная Ваня, и он не находил иного способа привлечь ее внимания, пока оба не повзрослели и не пришли к перемирию.       Пятый провожал беззаботно болтающих родственников недовольным взглядом и упрямо поджатыми губами.       В один вечер он не выдержал. Диего крутился вокруг Вани, пекущей имбирное печенье, не смешно шутил и показывал трюки с ножами. Пятый, зашедший на кухню, чтобы сделать себе сандвич, закатил глаза и стал раздраженно намазывать арахисовую пасту на хлеб. Ваня пожала плечами и вернулась к своему занятию, напевая под нос новогоднюю песню.       Пять доделал себе перекус и телепортировался с кухни прямо под дверь сестры. Он сел на пол и принялся ждать. Ему не нравилось. Ему ни черта не нравилось происходящее. У него есть родственная душа, которую он так и не смог вычислить, и есть Ваня, симпатизирующая уже долгое время, и есть заикающийся братец, влезший со своими чувствами. Он представил, что Второй и Седьмая связаны, и аппетит окончательно исчез.       Пятый засучил рукава и уставился на свои руки. Они были почти чистые. Фразы появлялись крайне редко и никак несвязные по смыслу. В основном это были слова сожаления, горечи и обиды. Ему казалось, что родственная душа отвергает его существование, и отчасти он был этому даже рад, ведь тогда у него больше шансов признаться Ване. Внутри боролись противоречивые чувства. Он отталкивал родного человека ради сомнительного будущего с неизвестностью, и кажется облажался по полной.       Пятый не заметил появления сестры, и поэтому вздрогнул, когда прохладная рука убрала челку с лица.       — Ты мне нравишься, — заявил он, отбросив все предрассудки, — но у меня есть родственная душа. Черт!       Ваня молчала около минуты, пораженная услышанным. Ее глаза округлялись по мере того, как мозг обрабатывал информацию.       Так значит…       Она села на колени перед Пятым, бросив беглый взгляд на его руки. Эти фразы принадлежали ей, она хорошо знала каждую, брошенную в момент отчаяния. Ваня засучила рукава, обнажая собственные метки.       Пять молчал, изучая тонкие девичьи запястья, сплетения вен и черные надписи, словно выведенные его собственной рукой. Какой же он идиот.       — Это была ты… Это всегда была лишь ты.