Сказки или...

На местах силы росли города, собиравшие в себе выдающихся людей, новые сущности, значимые события. В деревне, где жила Грай, не было ничего из перечисленного, но она с детства считала, что ее дом тоже стоит на месте силы. Они жили в такой глуши Умерщвленных территорий, что про них наверняка все позабыли, да и имени у деревни не было. Но разных существ сюда будто волоком тащили. Кладбище за деревней кишело могильными феями. Каждые похороны для них были пиром, о чем живые предпочитали не думать. Увидеть могильную фею, рыскавшую по свежей взрытой земле, было сродни проклятью, однако никто не брался разогнать мелких тварей. Но когда могильных фей становилось слишком много, за них брался только один человек – Охотник. Деревенские не видели, что он делает. Но после его вмешательств феи-разорители затихали на долгое время. Грай не понимала, почему люди нуждаются в Охотнике, почему не желают мириться с соседством могильных фей. Ведь последние помогали деревне, освобождая место в земле для новых захоронений, не давали кладбищу разрастись. В хвойном лесу водились волки, огромные, с черной шерстью, в переливах которой отражались звезды. Ночью они выходили на край леса и смотрели на деревню немигающим взглядом. Лязг их железных зубов был отчетливо слышен в ночной тишине. Когда возвращались волки, уходили все другие звери, и охотиться было не на кого, и тогда тот самый Охотник вновь принимался за работу. Он делал капканы из железных зубов таких же волков и выходил на ловлю их новых сородичей. Волки выли, когда на их лапах смыкались зубы их погибших собратьев. В такие ночи Грай плакала, жалея черно-звездных зверей. Никто не обращал внимания, что с приходом волков исчезали медведи, рыскавшие по дворам в поисках съестного, что не показывались над землей могильные феи. В осенние дожди змей, обитавший в самом глубоком месте реки, сбрасывал старую кожу. Шкура была толстой, тяжелой и бесконечно длинной, с каждым годом все длиннее, потому что змей рос, занимая все больше места на дне реки. Его кожа плыла до мелководья, где цеплялась за камни, перекрывала течение, и река, подпитываемая проливными дождями, грозила затопить всю округу и деревню Грай. Пока другие качали головами, не решаясь приблизиться к плавающей на поверхности шкуре змея, Охотник доставал массивные крючья на цепях и уходил на реку. Выуженная из воды кожа и тогда внушала деревенским ужас. Грай удивлялась, почему никто, кроме Охотника, не принимает дар речного змея. Этот человек использовал ее для плащей и ремней, для сбруи своей лошади, для навесов и вместо ставней. Шкура не была ядовитой, без остроконечных чешуек. Однажды Грай тайком трогала ее, чтобы понять, почему никто другой к ней не прикасается, то так ни в чем и не разобралась. Все воротили от нее нос. Бывали и другие существа, вносившие сумятицу в привычный уклад деревни. Всех их влекло в эту глушь, в уголок леса, за который люди держались руками и зубами, не желая делить его с прочими сущностями. К их собственной удаче, у них был Охотник. Многие подозревали, что он тоже был обладателем нечеловеческой сущности, но никто не осмеливался проверить это предположение. Грай с детства жалела Охотника, как и его добычу, сочувствуя одинокому обитателю ее деревни, у которого не было ни одного друга. У Охотника был лишь один помощник – дядюшка Грай. В отличие от Охотника, молчаливого, прятавшего лицо под капюшоном, как он выглядит, дядюшка Грай был человеком открытым, жизнерадостным. Грай надеялась, что дядюшке удается разговорить Охотника, хотя бы когда никто из деревенских их не видит и не слышит. Она пыталась спрашивать об этом у дядюшки, но в такие моменты ее одергивала матушка: знакомство с Охотником было не в чести, пусть он и приносил пользу деревне. Не стоило вспоминать о нем лишний раз. Когда для Охотника находилась новая работа, он покидал деревню первым. Чуть позже, бросая извиняющиеся взгляды на сестру и племянницу, следом уходил дядюшка, притворяясь перед всей деревней, что у них с Охотником не одно дело на двоих, пусть все и знали, куда он ускользает. Становясь старше, Грай не раз пыталась отыскать их в лесу, чтобы остановить, убедить не наносить вред очередному существу, но и Охотник, и дядюшка будто растворялись. Она видела только, как Охотник возвращается все так же первым, волоча на себе, за собой или перекинутую через седло очередную диковинную добычу. Он, не глядя на Грай, скрывался за высокой оградой своего клочка земли и долго не показывался никому на глаза. После появлялся дядюшка, уставший, но всегда находивший улыбку для Грай. Он только с ней и ее матушкой делился короткой, сухой историей о том, кого они с Охотником ловили в очередной раз. Со временем Грай осмелела и, не сдерживая слез, уже открыто обвиняла и дядюшку, и Охотника в жестокости, в неумении и нежелании найти иной путь, чтобы установить мир со всеми существами, липнувшими к их деревне. После каждой охоты она горько плакала по загубленным жизням тварей, которые, возможно, при встрече едва ли пожалели бы ее с таким же рвением. Дядюшка молчал, обмениваясь тоскливыми взглядами с ее матушкой. Одним ясным весенним днем Охотник как всегда первым снова показался на краю деревни. Его лошадь тащила на привязи чью-то огромную тушу, и на этот раз Грай не желала оставаться в стороне. Она выскочила на дорогу, преграждая Охотнику путь. По-прежнему ничего не говоря, он стоял в ожидании слов или действий юной девушки, чей взгляд полыхал гневом ярче огня в очаге. В глубине души Грай надеялась, что Охотник вытолкнет ее с дороги, подтвердив свою нелюдимость, или что дядюшка окликнет ее, выходя из леса следом за Охотником, но ничего не происходило. Вздернув нос, Грай обошла его и приблизилась к убитому существу. Связанная за ноги, на земле лежала пепельно-серая свинья, такая большая, что стоя могла бы загривком достать до макушки Грай. Обломанные клыки торчали из ее пасти, круглые глаза, выпирающие из-под век, будто светились. Грай показалось, что покатые бока свиньи едва-едва перестали вздыматься от тяжелого дыхания. Со стоном она опустилась на колени и осторожно прикоснулась к морде животного, медленно провела от клыка к глазу. Шкура под ее ладонью была еще теплой, а веки – горячими, как только начавшие остывать угли. Первые слезы упали на морду свиньи, и Грай шумно вздохнула, заметив, что бессмысленно гладит веки зверя, будто сама греется от их тепла. Она скользнула пальцами дальше, вверх по голове, между ушами. Она уже почти коснулась серой щетины на загривке, что до сих пор воинственно топорщилась во все стороны, когда услышала у себя за спиной: – Не… Прежде Грай никогда не слышала голоса Охотника и была уверена, что тот будет грубым и хриплым из-за долгого молчания. Но вместо этого голос его был мягким, встревоженным, и Грай решила, что это, скорее, дядюшка нагнал Охотника и теперь стоит у них за спиной. Грай повернула к нему голову и увидела только Охотника, все так же державшего лошадь под уздцы в стороне от девушки и своей добычи. В замешательстве Грай развернулась к нему всем телом и опустила руку на загривок свиньи, чтобы не потерять равновесие. В тот же момент, когда пальцы дотронулись до щетины, она ощутила острую боль, пронзившую всю ее кисть. Грай одернула руку и с тихим вскриком прижала ее к груди. Щетина свиньи была похожа на торчащие острием кверху ножи. В мгновение ока Охотник оказался подле нее и рванул Грай на себя за раненую руку. Вся ладонь от пальцев до запястья была залита кровью, бегущей из глубоких порезов. Слезы по убитой свинье сменились плачем от боли и страха. – Глупая девчонка! Он вытащил нож, закрепленный на поясе под плащом, и отрезал лоскут от ее платья. Грай хныкала, не сводя глаз с бегущей по руке крови. Не замечая, как Охотник наспех перевязывает ее кисть, она завороженно следила за кровавой струйкой и гадала, испытывала ли тоже боль свинья, о чью щетину она только что порезалась: она не заметила на животном никаких ран, будто огромная свинья всего лишь уснула. Грай очнулась, только когда услышала бормотание Охотника, суетившегося вокруг нее. – Зачем ты пришла? Зачем ты всегда приходишь? Зачем я разрешил тебе подойти? Эти «зачем» крутились в голове Грай снова и снова. Когда Охотник оттолкнул ее от свиньи, когда она плелась домой, размазывая слезы по щекам окровавленной ладонью, когда матушка промывала ее глубокие порезы, когда вернувшийся наконец дядюшка с порога бросился обнимать ее, когда она неделю за неделей рассматривала незаживающие раны, когда утратила всякую способность пользоваться вечно перевязанной рукой. Но она думала не о том, как несладко ей пришлось. Она видела в происшествии некую справедливость. Все эти несчастные существа столько страдали от рук Охотника, от страхов и предрассудков целой деревни, что полученное Грай увечье едва ли могло уравнять их мучения. Рука не заботила Грай. Но каждый раз, когда она на нее смотрела, она вспоминала растерянность Охотника. Зачем, зачем, зачем? А зачем он вновь и вновь уходил из деревни, ловя и убивая всякое существо, с которым деревенские даже не пытались уживаться? Зачем ему даны были знания, как совладать с другими сущностями, если он никогда не использовал их во благо обеих сторон? Грай бродила по полю, на котором, как она узнала позже, Охотник убил свинью. К полю за кладбищенской оградой еще в прошлом году размыло дорогу, и чужие сущности облюбовали это местечко, пользуясь опасениями деревенских. Грай помнила, что пришла сюда с кладбища, перебравшись через грубо сколоченный дощатый забор. Но она не помнила, сколько времени провела на поле. Не знала, стоит ли считать часы или дни. Могильные феи, оставив разорение последних человеческих пристанищ, плясали вокруг Грай в визгливых хороводах, в когтистых крошечных ручках несли червей и жуков, выкопанных из могил специально для нее. Железнозубые черно-звездные волки по одному выходили из хвойного леса и вылизывали раненную руку. Иногда у Грай так нестерпимо, жгуче чесалась спина и шея, что хотелось раздирать кожу. Огонь бежал по позвонкам, заставлял кипеть кровь, теплом выходил через сухие глаза. Когда Грай было так больно, что она падала на землю и пальцами впивалась в почву, из ее груди рвался истошный крик, и этому крику вторили железнозубые волки. Грай более не пыталась встать и выпрямить спину. Духи приносили с собой белесый туман и обволакивали горящее от боли тело, даря облегчение. Птица с лысым черепом и окаменевшим клювом садилась ей на плечо и что-то выклевывала из ее хребта. Грай видела, как птица улетает с пучком серой щетины, чтобы построить гнездо где-то в лесной чаще. Она не знала прежде, что разбирает речь могильных фей, что может так же подвизгивать и щелкать языком. А может, это они всегда обладали человеческой речью, да только их никто не слушал? Феи сказали Грай, что деревня уж давно ее похоронила, они сами рылись в ее могиле, но так и не тронули ее тела, раз она их друг. Грай хохотала, улюлюкала и крутилась на четвереньках вместе со своими друзьями. Когда деревенские дети повадились забегать на поле тем же путем, что пришла сюда Грай, она с визгом прогоняла их прочь, защищая свое обиталище. Когда ночью с огнем приходили крестьяне, наивно рассчитывая застать ее врасплох, она из темноты выскакивала на них, головой разбрасывая их в стороны, бросаясь им под ноги. Ее взгляд полыхал огнем ярости, ненависти к этим бестолковым людям. Или то горели сами ее глаза? Грай это не заботило. Ей было интересно лишь одно: как скоро за ней явится Охотник. Рыдающие перепуганные дети, пара покалеченных деревенских, разбитый забор, ненадежно разделявший кладбище и поле Грай, и вот пришел он, человек, решавший за прочие сущности, достойны они жизни или нет. Грай ждала его прихода, как прежде ждала нехитрых домашних празднеств. Она ждала Охотника, чтобы заглянуть ему в глаза, вечно спрятанные глубоко под капюшоном, чтобы наказать его за все загубленные жизни, чтобы еще раз посмотреть на своего бедного дядюшку, наверняка до сих пор ходившего за Охотником. Охотник неизменно пришел первым, в одиночку, разматывая на ходу тонкий шнур, поблескивающий на солнце. Он удавкой одолел ту свинью, поняла Грай, вспоминая животное без единой видимой раны. Грай стояла в отдалении, снизу вверх смотря на спокойного Охотника, надеялась, что дядюшка вот-вот появится и застанет возмездие над самым бездушным человеком в их деревне, поймет, что жестокость Охотника не бесконечна и не всесильна. Но он все не шел, как когда Грай поранилась, как когда обосновалась на поле, гадая, заберут ли ее домой. Она не могла ждать. Она попыталась встать и разогнуться, как ходила прежде, но поняла, что не может. Ноги более не держали весь ее вес, руками более не было трудно опираться о землю. Она попыталась позвать Охотника, но наружу вырвался лишь все тот же оглушительный визг, закончившийся порыкиванием. Эти звуки казались куда правильнее, чем слова, которых Охотник все равно никогда не слышал. Грай встала напротив него, готовая наброситься, она не собиралась сдаваться, как это приходилось делать остальным. Но Охотник вдруг бросил шнур на землю, его руки дрожали. Наверное, деревенскую девчонку он не готов был убить в отличие от тех беззащитных существ. Он медленно стянул с головы капюшон и опустился на колени, сгорбившись. По его впалым небритым щекам текли слезы, спутанные поседевшие волосы падали на глаза. Глаза, которые всегда так тепло смотрели на Грай. Не было иного Охотника, кроме ее дядюшки. Он переставал быть ее дядей, отправляясь на охоту. Он не был дядей, когда она резалась о щетину свиньи. Он не был Охотником, стоя перед ней на коленях. Мотнув головой, Грай сорвалась с места.