Сказки или...

Ночь ничем не отличалась от других, прошедших за эту неделю без происшествий. Билл считал эти ночи намеренно, счет давал ему надежду, что все наладится. Пусть в глубине души он и знал, что все уже давно налажено и идет своим чередом. Так, как это заведено в его краях. Билл не раз задумывался, почему судьба распорядилась так, чтобы он родился в семье болотного удильщика, в деревне между Черными Омутами, что в Отобранных землях. Хуже было бы только оказаться сыном старьевщика в каком-нибудь Сломанном городе Прогнившей части. Он еще и получил от природы самую обыкновенную сущность – особенный человек. Иными словами, для всех земель Пяти Океанов в нем как раз не было ничего особенного. Он разбирался в сущностях, тонкостях всевозможных сил, видел больше чудес, чем любой подданный из человеческих королевств. Но толку от этого было мало. Для других сущностей он оставался всего лишь человеком, которому на хлеб нужно было зарабатывать исключительно трудом, умом, может быть, разбоем или по-благородному борьбой с простыми людьми королевств. Хотя, последнее любой отнес бы к выживанию. Любой, но не Билл. Обещавшая быть обычной ночь превратилась в напоминание о том, что именно выживать приходится не только на вечной, заложенной в истоках истории войне с простыми людьми. Между пятым и шестым Черными Омутами кто-то истошно закричал. Билл судорожно вздохнул и натянул одеяло до самого подбородка, вслушиваясь. Кричал мужчина, его одинокий голос заставил смолкнуть всю ночную живность, шуршанием и стрекотом прежде почти убаюкавшую Билла. Сейчас между Омутами разносился только один звук. Кричали надрывно, так, как когда даже самому отважному и уверенному в себе человеку становится по-настоящему страшно. Страшно и очень больно. Когда приходит осознание, что до поселения рукой подать, что его наверняка слышат, но никто и не попытается протянуть руку помощи. Билл воображал, как решительно откидывает одеяло, хватает отцовский крюк удильщика и бежит к шестому Черному Омуту, куда сместились вопли, вызволяет несчастного и ранит его обидчиков. Воображал и сильнее вжимался в подушку, зажмуривался и молился, чтобы крики скорее прекратились. Никто в здравом уме и ноги с кровати не опустит, чтобы посмотреть, кто это так голосит среди ночи. Все прекрасно знали, что происходит за пределами поселения в эту минуту. Какой-то путник, мало знающий об окрестностях, или самонадеянный беглец из разбойничьего городка, или наивный простой человек, что, к слову, само по себе было здесь редкостью, в ночной непроглядной тьме оказался на берегу Омута. Может, он и стоял ногами на твердой земле, но непозволительно близко к кромке воды. Не покусился ни на чьи владения, но объявил о своем присутствии и тем самым подписал себе смертный приговор. А затем прямо из воды показались одна-две хорошенькие женские головки, порождения сладкого сна. Их красивые стройные молодые тела были последним приятным образом, что мелькал в жизни бедолаги, попавшего под их чары и в их руки. Когда чернотки, сестры коварных русалок и вредных ундин, державшиеся особняком и отдельной сущностью, были не сильно голодны или в настроении поиграть, они усыпляли внимание своей жертвы волнующей сердце беседой, томным взглядом из-под опущенных ресниц, тяжкими вздохами, соблазняли, мурлыкали на ухо. Что бы они ни делали, исход был один: страх, боль, крики, остроконечные зубы в плоти, когтистые пальцы на горле, вода в легких. Билл столько раз представлял, что это он идет на дно Омута, в облаке собственной крови и до последнего мгновения чувствует абсолютно все. Человек продолжал кричать. Подозрительно долго тянул одну ноту страданий. Никто столько не кричит, а если и пытается, то уже под водой, где быстрее заканчивается воздух. – Проклятье, быстрее бы уже! Дженни, старшая сестра, перевернулась на другой бок в своей постели и бросила это замечание таким голосом, будто и не проснулась до конца. Билл чуть повернул к ней голову, вытаращив глаза. Невозмутимость Дженни в вопросах соседства с чернотками поражала ее брата. На самом деле, она действительно ладила с ними и была одним из проводников между Черными Омутами, хотя это не освобождало ее от риска угодить к ним на ужин. Говорят, возле одиннадцатого Омута сожрали вообще всех. Но Билл порой думал, что сестра могла бы отрастить жабры и плавники и сама сожрать, кого бы только захотела. Отец говорил, что ему, Биллу, тоже нечего опасаться. Если у Дженни где-то в душе было необъяснимое взаимопонимание с чернотками, то сам он завел дружбу с одной из них, пусть и не по своей воле. Он не хотел этого, но однажды попался на глаза чернотке, которая представилась Нидой, узнала имя Билла и заявила, что теперь они будут дружить. Чернотке нельзя отказывать, даже если в этот момент умираешь от страха и готов бежать прочь. В дружбу с Нидой входили разговоры о жизни на суше, под водой, подарки в виде выловленных из болот и очищенных безделушек для Ниды и что-нибудь из карманов добычи черноток для Билла. Эти обмены заставляли сердце Билла заходиться в дикой пляске, а руки – дрожать, когда Нида намеренно касалась его пальцев, чтобы отсыпать ему горсть монет очередного бедолаги или передать ремень со сверкающей пряжкой. – Трус, – презрительно говорила ему Дженни, – искренность чернотки – самый большой дар, это благословение, а ты трясешься, как кролик. Ты думаешь, она не видит твоего страха? Думаешь, ей не обидно? Подари ей этот гребень, загладь вину. Иногда Билл думал, что сестра родилась среди черноток и как-то смогла навсегда остаться на суше. Избавилась от жабр на шее и плавников на руках, срезала длинные ногти, сточила зубы, изменила цвет волос с черно-какого-угодно на русый и убедила родителей Билла, что она тоже их ребенок. Чем еще объяснить эту симпатию к мучительницам из Черных Омутов? Крики за окном прекратились так же резко, как и начались, и Билл с облегчением выдохнул. Пока кто-то захлебывается водой и кровью там, он жив и дышит здесь. Но стоило затихнуть одному крику, как свой черед взял новый, на этот раз женский, визгливый, истеричный. Обиженный. Билл отбросил одеяло и вскочил на ноги, подбежав к окну. Дженни села, повернувшись к нему. – Что там? – сдавленно прошептала она. – Ничего не видно, – так же тихо ответил Билл. Отец говорил, что, какие бы разногласия и вражда ни лежали между сущностями и соседями, обязательно настанет мгновение, когда появится общая угроза, которая заставит всех сплотиться. Биллу показалось, что это было то самое мгновение. Но в остальном ничего не изменилось. Нигде не зажегся свет, в окне не мелькнул ни один силуэт, никто не вышел на улицу. Даже в родительской спальне было тихо. Там, на шестом Омуте, умирающий дал отпор чернотке, но никто не спешил ей на помощь. Не вмешиваться так не вмешиваться. Вот только Билл узнал голос раненой чернотки. – Это Нида, – сказал он, не то обращаясь к сестре, не то подтверждая догадки самому себе. Он вылетел из дома босиком, в чем спал, помчался к шестому Черному Омуту, чтобы... помочь? Увидеть все своими глазами? Разве от него как от друга не требовалось быть рядом в минуту опасности? Скользя по мокрой гальке, он остановился у самой воды, освещаемой только луной. На поверхности Омута, раскинув руки, лицом вниз плавало тело чужака. Его никто не терзал, не тянул на дно в свой городок или тоннели между Омутами. Они утратили интерес к своей добыче. Возле самого берега две чернотки удерживали на плаву третью, и Билл содрогнулся, знав в ней свою Ниду. Тонкое белое платье, обшитое водорослями, было залито кровью, впрочем, их охота всегда была кровавой. Но сейчас все было иначе: это кровь Ниды толчками вытекала из ее раны на шее. Забыв об осторожности, Билл шагнул в воду и приблизился к черноткам. Из горла Ниды, запутанный в ее же длинных черно-зеленых волосах, торчал гребень, который ей подарил Билл. Нида дергалась, кровь продолжала идти, слепляя волосы, заливая жабры, мешаясь с водой. Чернотки пытались удержать сестру на плаву и не решались вытащить гребень. – Билли. Его имя булькающими звуками вырвалось из ее горла, Нида резко выгнулась и замерла, глаза остекленели. Это отрезвило Билла. Он стоял по пояс в воде, окруженный чернотками, рядом безразлично плавал мертвец. Билл прежде не заметил, как много черноток оказалось вокруг него, пока он наблюдал за предсмертной агонией Ниды. Сейчас все они разом взвыли, скорбя по сестре, и только ледяной ужас удержал Билла от того, чтобы зажать уши. Ему казалось, что кричат во всех семнадцати Черных Омутах одновременно. – Это все ты, – вдруг сказала одна из черноток, что до сих пор придерживала тело Ниды за плечо. Она смотрела на Билла. – Это ты дал Ниде гребень. – Я ее н-не убив-вал, – пролепетал Билл. – Ее убили твоим гребнем. – Это был подарок, о-он нравился ей, – Билл вдруг подумал, что ему не поможет никакое оправдание. Его уже приговорили. – Я бы никогда не причинил ей боль. Глупо было говорить такое. Билл сотню раз представлял, как сражается с чернотками, заставляя их отступить и больше не вредить людям. Он представлял себя героем Черных Омутов. Представлял, как великодушно позволяет Ниде убраться прочь, не тронув ее. Потому что на самом деле он до одури боялся одного ее пристального взгляда. – Ее убили твоим гребнем, – повторила чернотка. Будь проклята Дженни за идею сделать Ниде такой подарок. Будь проклят отец, выудивший гребень из болота. Будь проклята каждая чернотка. Будь проклят он сам, оказавшийся здесь в этот час. Кто-то схватил его за плечи и с головой окунул в холодную воду. Билл успел подумать, что прежние его представления не имели ничего общего с действительностью. Ночь была слишком темна, чтобы можно было разглядеть облако собственной крови.