Сказки или...

Название Умерщвленных территорий, может, и пугало , но Стивстен знал наверняка, что края лучше этого не сыскать во всех землях Пяти Океанов. Почва тут была плодородной, всюду были разбиты сады и пашни, урожаем делились и с соседней Прогнившей частью, где и росло-то только человеческое отчаяние, и с дальногорными городками и деревнями. Земля здесь благоволила своим детям, позволяя им жить безбедно. Пускай она и была веками такой богатой и плодородной, потому что похожие на кости скалы, разбросанные всюду, когда-то действительно были останками Самого Большого Из Живших На Свете Людей. Кому со стороны скажешь, что у тебя во дворе лежит позвонок, который используется как сарай, так не поверят, а местные только покивают и спросят, из шеи позвонок или спины. Главное, что здесь из любой голой ветки или уже окаменевшего семени, воткнутых в землю, в скором времени обязательно что-нибудь вырастало. Умерщвленные территории-то и называли так благодаря когда-то почившему гиганту, владевшему всем этим краем, и посторонним незачем было знать, что территории, по правде говоря, были сама жизнь. А Стивстен все это знал. Но он ничего не выращивал, никого не разводил. Он был мастером воска и только творил. Стыдно было вспоминать, мастерство его пробудилось в то время, когда ему пришлось признать суровую правду: он сгубил родительское наследство, дело всей жизни нескольких поколений. Отец его, и дед, и прадед, и невесть сколько еще предков были пчеловодами, и улья на их земле стояли от хозяйского дома до самых далеких границ с соседями, жившими в вечной бдительности. Пчелы строили соты в своих деревянных дворцах, несли сладкий мед, никогда не оставляли без внимания соседские цветы. Семью Стивстена уважали во всей округе, хоть и шутили, что пчеловоды были сродни тихим полководцам жужжащей и жалящей при угрозе армии. Но однажды Стивстен остался один. И ему не было дела до пчел, он искал себя, хватался за пустые воспоминания и зыбкие планы. Пчелы будто это осознавали. Он не замечал изменений, а соседи, привыкшие к мерному гудению, вдруг обнаружили, что вокруг стоит оглушительная тишина. Без любви и внимания пчелы целыми ульями умирали каждый день, крошечными тельцами усеивая землю, забивая соты. Соседи пошли к Стивстену с упреком, а тот только пожал плечами: они же жили в Умерщвленных территориях, чего еще ожидать от этой местности, кроме как неизбежного и скоротечного конца. Стивстена не волновали пчелы. Он думал лишь о том, что остался один, и не знал, чем себя занять. В один день он вышел из дома и увидел мертвых пчел даже на крыльце, как будто они до последнего мгновения тянулись к хозяину. Пчелы удобрят землю. Не в том ли секрет плодородия Умерщвленных территорий? Стивстен пожал плечами, говоря сам с собой. Предки любили болтать с пчелами. А у Стивстена был лишь он сам. Он дошел до ближайшего улья и выудил пластину сотов. Долго вглядывался в ряды аккуратных многоугольников, пустых и теперь бесполезных. В задумчивости смял в кулаке угол пластины, насилу вызывая в памяти детство, когда пчелы еще вызывали его интерес. Разжав пальцы, он вместо комка желтоватого воска обнаружил на ладони пчелу. Сперва Стивстен испугался и тряхнул рукой, чтобы скорее сбросить насекомое, но то безвольно упало в траву, и не думая нападать. Замерев, Стивстен смотрел на лежавшую на земле пчелу болезненно-желтого цвета и ожидал, когда та взлетит, чтобы непременно ужалить обидчика. Но прошла минута, другая, а пчела все так же неподвижно лежала среди травинок в окружении таких же уже давно погибших полосатых собратьев. Тут-то Стивстен заметил, что у нее никаких полос на тельце не было: пчела была сплошь желтой, точь-в-точь как соты. Он аккуратно поднял ее с земли и поднес на раскрытой ладони близко к глазам. Пчела была слеплена из воска, сомнений не было. Затаив дыхание, Стивстен отломил еще один кусок ненужных теперь пчелам сотов, снова сжал в кулаке и задумался, блуждая взглядом по окрестностям. Кругом, куда ни глянь, торчат опостылевшие ульи, привлекают к себе последнее внимание и не дают настроиться на другие мысли. Сдавшись, Стивстен посмотрел на свою руку. На ладони лежала миниатюрная копия аккуратного пчелиного домика, квадратного, на четырех ножках. В свою удачу, не удачу даже, а подарок судьбы в самый отчаянный момент Стивстен верил с трудом. Подумывал уже сжечь и дом, и ульи, и усеянные мертвыми пчелами поля, чтобы больше не иметь с ними никаких дел, а оказался мастером воска. Дед его любил вечерами вырезать восковые фигурки, но делал каждую подолгу, возился с ними, используя ножи и острые палочки. А ему, Стивстену, достаточно было прикоснуться к воску, и тот податливо менял форму, превращаясь в зверей, людей, чудовищ и прочие сущности, сам облеплялся вокруг фитилей, чтобы стать свечками. Ремесло захватило все его время, и к каждому творению он относился, как к своему дитя, бережно осматривал на свету, упаковывал в бумагу или солому, выставлял на полках в доме или прижимал к сердцу, радуясь, что нашел свое призвание. Стивстен обошел все ульи. Разбивал каждый из них, топчась по пчелам, сносил деревяшки в сарай, чтобы после отапливать ими комнаты, а соты нес прямо в дом, заваливая липкими пластинами весь первый этаж. Ближайшие соседи, поглядывая на него через забор и из окон домов, печально вздыхали. Последний в уважаемой всей округой семье сошел с ума после гибели своих пчел, не иначе. Скоро и он сгинет, такова обратная сторона успеха Умерщвленных территорий. Чуть споткнешься, и все накопленные богатства покинут тебя. Вот и Стивстен где-то оступился, оставил пчел без внимания, а теперь чахнет над опустевшими сотами. Каково же было удивление соседей, когда Стивстен явил им свои творения! Свечи, безукоризненно ровные, или закрученные по спирали, или с вырезанными узорами; фигурки для украшения и игрушки для ребятишек: звери, рыцари, моряки, русалки, небесные люди, рогатые тауры. И все создано из узнаваемого воска, которым иногда предки Стивстена делились при продаже вместе с медом. Но за восторгом и первыми покупками, наконец принесшими ему средства для жизни, пошли и пересуды. Почему же он раньше не демонстрировал свои умения? Неужто не знал? Конечно, и отец, и дед заставляли его возиться с медом и живыми пчелами, когда ему было проверять свои способности. Или же он обо всем знал и выжидал, когда пчелиное наследство достанется ему, чтобы заняться своим делом? Вдруг он специально погубил каждую пчелу, позволил всем ульям опустеть, чтобы разбогатеть на своем мастерстве? Так что же он не попытался совместить два дела? Почему не нанял рабочих? Те следили бы за пчелами, а он бы знай себе мял этот воск. Фигурки эти хороши, никто таких из местных никогда не видел и не сделал бы никаким инструментом. Ими можно любоваться, да и только, если это не свеча. Фигурка сломается, и что с ней делать, Стивстену нести, чтоб починил? Свеча даст свет и тепло, мед можно в пирог добавить или так выпить, а фигурку эту? Засмотреться на нее до дыр? Странным делом Стивстен занялся. А еще говорил что-то про Умерщвленные территории, мол, здесь все и так помирает! Стивстен этих разговоров не слышал. Да ему и не нужно было, он все понимал без слов, сказанных в глаза или за спиной. Восторг и похвала его открывшимся талантам сменились угрюмым молчанием и подозрительными взглядами. Дети смотрели на него с опаской, припоминая наставления запугавших себя родителей: Стивстен уморил пчел, гляди, и до людей доберется. Перестали покупать даже свечи. Но Стивстен не отчаивался. Соседи прежде назойливо гудели над ухом, а теперь разом смолкли, точно унаследованные им пчелы, и тем лучше. Сгрузив лучший товар в повозку, Стивстен отправился к портовым городам. Когда-то его предки так же складывали бочки и банки с медом, чтобы везти их на торговые суда, а заколдованная повозка катилась сама по себе, потому что никакого зверя, ни обыкновенного, ни тем более говорящего невозможно было убедить даже приблизиться к пчелиной ферме. И Стивстен начал разъезжать между портами, продавая свечи, фигурки, которые лепил тут же, в воске повторяя стоявших перед ним капитанов и матросов, а на дне повозки лежали ожидавшие своей очереди соты. Из Умерщвленных территорий он перебрался в Прогнившую часть, где в порту Тэй-Та впервые увидел... ламу. Он слышал, что на вершинах Дальних гор в вечных снегах знающие всюду ходят со снеговыми собаками, а поклажу их носят диковинные звери, которых не сыскать больше нигде во всех землях Пяти Океанах. И вот он столкнулся со знающим, который вешал на спину этому зверю поклажу. Не лошадь и не овца, копыта раздвоенные, а шерсть густая и курчавая, длинная шея, длинные уши, вытянутая морда, большие черные глаза полуприкрыты и смотрят с безразличием. Лама беспрестанно что-то жевала, демонстрируя желтые зубы. Стивстен, который в последний раз удивлялся, когда узнал, что обладает мастерством, смотрел на нее с восхищением. Ни говоря ни слова, он подарил знающему восковую фигурку ламы и еще одну тут же слепил для себя на память. Причудливый зверь со странным названием – ла-ма! – запал ему в душу. Надолго в Тэй-Та задержаться не удалось. Далеко на севере между Прогнившей частью и Умерщвленными территориями полегали туманные районы, где непроглядно-белая сырая пелена висела в воздухе почти круглый год. Когда в тех районах жители вдруг ясно видели соседние дома и небо над головой, это означало лишь одно: просветление наступило только на пару месяцев, туманы растеклись вдоль границы двух регионов, побродят то тут, то там, как Пески-Кочевники, и скоро вернутся домой до следующего года. Но в этот раз туман по пути подобрал какую-то смертельную хворь и занес ее в городок Серый Карьер, сбросил болезнь, как лишний груз, и пополз дальше. Но местные жители всполошились и готовились к приходу тумана в домах вплоть до самого берега моря. Путники поговаривали, что в Сером Карьере не осталось ни одной живой души, так кто сейчас захочет впустить туман через открытое окно или даже в щель между порогом и дверью? Сложив все, что не успел продать, Стивстен повернул домой. Одним вечером он даже видел клубящийся по равнине туман, когда их пути пересекались. Возможно, его воображение было подогрето слухами, прибывавшими в Тэй-Та с севера, но Стивстен уже не мог избавиться от ощущения, что туман свернул со своего пути и движется вслед за человеком в повозке. Говорили, у пустыни по имени Пески-Кочевники после веков существования зародился свой разум, поэтому-то она сама и выбирает, где и когда ей оказаться. Но можно ли было то же самое сказать о северных туманах? Стивстен не знал и не хотел проверять. Со временем он убедился, что туман – не целиком, а только клочок – действительно идет за ним по пятам. Стивстен жалел, что заколдованной повозке нельзя приказать ехать быстрее. Хуже стало, когда Стивстен понял, что обрывок тумана не просто преследует его, а зацепился за край повозки, трепыхаясь позади нее, как лоскут воздушной ткани. Стивстен наблюдал за туманом, за своим здоровьем, за обстановкой вокруг. Но ему не становилось хуже, не было ни намека на то, что он вот-вот умрет или что туман затянет все окрестности. Пожав плечами, Стивстен продолжал путь до самого дома. Все-таки туман оказался безобидным и ничем ему не мешал. Стивстен начинал радоваться, что ему пришлось покинуть Тэй-Та: в голове у него уже зрел новый план. Даже самому себе Стивстен ни за что бы не признался, что план этот был сродни одержимости. Он уверял себя, что ему всего лишь понравилась лама. Что же, не мог он неожиданно полюбить какое-то животное? Но никто, ион сам, не сумел бы объяснить, зачем ему потребовалась фигура из воска, слепленная в полный рост. Стивстен собрал все свечи и фигурки, что не успел продать, и принялся за дело. Несколько дней ушло на то, чтобы создать ламу такой, какой она запомнилась ему по короткой встрече в Тэй-Та. Он не только вылепил ее, но и вырезал каждый завиток шерсти и бахрому ресниц и был готов даже изготовить для нее попону. Он и думать забыл обо всем остальном, возился лишь с ламой, пропуская часы на сон и еду. Стивстен не знал, что, пока он был поглощен работой, о нем не забывал оставшийся снаружи дома туман. Если бы Стивстен отвлекся от работы, он бы заметил, как туман все плотнее облепляет дом и скапливается по краям оконных рам, будто заглядывает и хочет просочиться внутрь. Стивстену не приходило в голову, что туман тоже может ждать, когда фигура будет завершена. Долгие, изнурительные часы работы были окончены. В пустом зале, откуда уже давно был вынесен обеденный стол и свернуты ковры, на голых досках стояла восковая лама. Даже без искры жизни она выглядела надменной, отстраненной от остального суетного мира вокруг себя и, казалось, через мгновение начнет пережевывать несколько травинок. Ее шерсть выглядела мягкой и пружинистой, зверь готов был переступить с ноги на ногу. Стивстен смотрел на свое творение с благоговением, не веря собственному успеху и развивавшимся способностям. Он любовался дальногорной ламой, как в день, когда повстречал ее вживую, и не позволял подобраться поближе мысли, что теперь нужно с ламой что-то сделать, куда-нибудь ее поставить. Пожалуй, ее можно было бы выставить на крыльце, чтобы редкий случайный гость мог по достоинству оценить его мастерство. Стивстен отошел от ламы на несколько шагов, чтобы окинуть ее придирчивым взглядом и убедиться, что ничего к ее образу добавлять не нужно. И в этот момент наглухо закрытое окно треснуло и осыпалось, заставив Стивстена подскочить на месте. Через разбитое окно на пол комнаты начал затекать белесый туман. Даже не обратив внимания на отшатнувшегося в сторону Стивстена, туман белым ручейком двинулся к восковой ламе. Он поднялся с пола, обвив ногу фигуры, а затем ее шею, как змея, и наконец достиг головы. В следующее мгновение поток тумана словно оборвался, и, хотя за окном все еще стояла белая пелена, ручеек в зале иссякал, продолжая собираться у головы ламы. Стивстен прищурился и ахнул. Туман не растворялся в воздухе, а сквозь воск просачивался в голову фигуры, которая впитывала его, как губка. Следующее Стивстен готов был объяснить уже и собственным помешательством и усталостью. Лама вдруг повернула к нему голову. Подняла ногу и с мягким стуком опустила ее на землю. Сделала первый неуверенный шаг к своему создателю. Она медленно закрыла восковые глаза и запрокинула голову назад. Стивстен готовился, что оживший зверь набросится на него. Но вместо этого лама снова обратила к нему живой бледно-желтый взгляд и заговорила. У нее не было имени, не было памяти. Только образы, мелькавшие перед внутренним взором. Дом, взгляд на комнату с уровня постели, разговоры о хвори и постоянный плач, чужой и собственный, кто-то лежит рядом и то и дело кашляет, из-за двери доносятся стенания, северный туман сырыми клочками висит под потолком и за окном. Что-то сильно давит на ребра изнутри: не то рвется наружу кашель, не то душа страстно желает продолжать жизнь любым возможным способом. Лама продолжала сбивчиво говорить, иногда повторяя какие-то слова вновь и вновь, заставляя Стивстена хвататься за голову и держаться из последних сил, чтобы не заткнуть уши и зарыдать от осознания, что его мастерство привело к созданию вещи с душой. Произошедшее походило на безумие. Несчастный человек, отчаянно цеплявшийся за свою жизнь, оставил после себя лишь душу, которая смешалась с туманом, принесшим в Серый Карьер хворь. И душа эта нашла новый сосуд для своего существования, оживив собою ламу из воска, чего хотели бы и другие, не оставшиеся со своими телами, но теперь ожидавшие помощи снаружи дома. Стивстен вздрогнул и осторожно взглянул на пелену за окном. За край его заколдованной повозки ухватился не клочок тумана, а спутанный клубок душ, искавших новое пристанище. Лама ни о чем его не просила вслух, но Стивстен знал, что должен продолжать работу. Он все так же опустошал ульи, перепроверял те, что уже разломал, собирал со всего дома предметы, которые лепил из воска, тренируясь в первые недели после обнаружения у себя способностей. Раньше он думал, что предметы эти будут служить ему напоминанием, с чего он начал и чего добился бы в будущем. Но как он мог отложить что-то для последующих лет, если его помощь требовалась прямо сейчас? Он и не подумал лепить какое-то другое животное или создавать человека. Он изготовлял новых лам. Ему казалось правильным, что Номер Один отныне будет окружен компанией таких же существ. Туманный сгусток будто действительно все понимал, и каждая жизненная искра терпеливо ожидала своей очереди, чтобы проникнуть в зал и занять свое место в новой восковой фигуре. Все они наперебой галдели об одном и том же, взывая к последним часам прежней жизни. Но яркие образы не давали им вытащить на поверхность памяти самые главные вопросы: как их звали раньше, чем они занимались. Стивстен, не в состоянии даже по одинаково у всех гудящему голосу определить, была ли душа раньше в теле мужчины или женщины, от безысходности нумеровал лам, и те с готовностью отзывались на выданные им числа, заменившие старые имена. Стивстен стал похож на тень прежнего себя. Он осунулся, похудел, вспоминал о еде, только когда почти падал от голода и слабости. Но сколько он ни работал, творя одну ламу за другой, за окном продолжал висеть туман, клок которого заметно уменьшился со дня, когда Стивстен узнал, что тот состоял из душ. Вокруг его дома паслись уже четырнадцать лам, когда туман рассеялся. К тому моменту Стивстен заканчивал пятнадцатое животное из воска, лепил его из последних крупинок, оставшихся на ферме, их едва хватило, чтобы изготовить фигуру. На каждую ламу уходили целые дни, и уже, должно быть, прошла не одна неделя с тех пор, как он вернулся из Тэй-Та. О приходе новой ночи он узнавал, только когда замечал, что работает на ощупь и уже не может разглядеть рук. Ворча, он разжигал огонь, давая себе отдых в эти незначительные минуты, и снова принимался за лепку. К утру свет проникал в зал, как раз догорали дрова, и Стивстен продолжал дело, ни на что не отвлекаясь. Сущность, превратившая его в талантливого человека, отнимала у Стивстена силы. Среди его знакомых не бывало мастеров, никто не мог рассказать ему, что в работе, выполняемой даже при помощи мастерства, требуется делать перерыв, чтобы не отдавать своим творениям всю жизненную энергию. Как зачарованный, Стивстен не давал себе времени, чтобы восстановиться. Посмотри он сейчас в зеркало, он бы не узнал в обтянутом посеревшей кожей скелете прежнего человека, рассуждавшего о живительной и губительной сторонах Умерщвленных территорий. Но если бы он осознал, во что превратился, он бы непременно отметил, что всецело соответствует краю, в котором живет. Убил целую пчелиную ферму, а теперь отдает собственную жизненную силу, чтобы могли жить другие, почти вечные существа. Едва держась на ногах, он уже по привычке отошел от ламы, стоявшей посреди зала, чтобы осмотреть проделанную работу. Руки его сами слепили фигуру, натруженные стертые пальцы помнили каждый изгиб, каждую деталь, из которых состояла пока неодушевленная лама. Еще минута, и он даст новую жизнь чьей-то душе взамен несправедливо оборвавшейся. Стивстен оперся на оконную раму, в которую так и не вставил целое стекло. Он ослабшим надтреснутым голосом позвал туман, ожидая, что тот немедля займет восковую фигуру. Но ни от кого – ни от чего – не было отклика. Только на вытоптанной лужайке перед домом столпились ламы, неподвижно следившие за своим создателем. Душ было четырнадцать, и он не заметил, что тумана давно нет, не понял, что ему не нужно было лепить последнюю фигуру. Он повернулся к восковой ламе, вспоминая, как вылепил первую из них, только чтобы у него всегда был свой зверь, как у знающих из Дальних гор. Что же, мечта его осуществилась, эту ламу он оставит для себя, если больше не требуется вселять души из Серого Карьера. Он протянул к ламе руку, чтобы погладить ее восковую морду. Не успев коснуться ее, он повалился на пол, потеряв сознание от голода. Снова открыв глаза, он никак не мог сообразить, где находится. Обстановка выглядела знакомой, но будто не принадлежала ему. Он твердо стоял на ногах, но они казались чужими. Он видел перед собой зверей, с любопытством тянувших длинные шеи в комнату через разбитое окно, и был смущен их интересом, который они проявляли в его адрес. Они сказали, что его зовут Номер Пятнадцать.