Хранитель

Палач Душ сел на землю и быстро восстановил своё обычное присутствие духа. — Столп Природы стоял здесь несколько тысяч, а то и миллионов лет. Когда Сан Цзань стёр имена заключённых в нём призраков, они должны были обрести свободу, но кто бы мог подумать… Обычно призраки не умеют плакать. А эти воют так громко, что разрушают самих себя изнутри. Никто из нас не способен выдержать мощи этого плача; сами горы могут обрушиться. Юньлань смотрел на него в молчании. — Произошедшее выходит за рамки моих ожиданий, — признался Палач Душ. Не успел Юньлань ответить ему, как его часы ярко вспыхнули, и белый прозрачный туман упрямо ринулся к Столпу Природы. Однако прежде, чем Ван Чжэн полностью выбралась из часов, Юньлань живо обвил её тонкой нитью, словно паутиной, надёжно удерживая на месте. Ван Чжэн обернулась, едва сдерживая слёзы, но Чжао Юньлань только сощурился и холодно произнёс: — Однажды ты уже от меня сбежала. Если позволю тебе провернуть тот же трюк во второй раз, можешь отрезать мне голову и использовать её в качестве баскетбольного мяча. Ван Чжэн только сжалась и опустила глаза, не выдержав его сурового взгляда. — Хранитель, — напомнил ему Палач Душ, — тебе следует держать себя в руках. Не время злиться понапрасну. Юньлань кивнул: своих сотрудников он мог попрекать, сколько вздумается, но Палачу Душ возражать не стоило. — Думаешь, духи возрадуются, если ты принесёшь себя в жертву? — спросил он у Ван Чжэн. — Объясни, ты правда веришь, что «вера может сдвинуть горы», или тебе просто не терпится покончить с собой? — Его снова накрыло волной злости. — Или ты просто дура? Шрам на шее Ван Чжэн засиял ярче, и талисман на её лбу затрепетал в воздухе. Выглядела она словно зомби из плохого фильма ужасов, над которым никому не хочется смеяться. Чжао Юньлань избавился, наконец, от скопившегося гнева и, успокоившись, пересел поближе к Палачу Душ и мягко предложил Ван Чжэн: — Ты тоже присядь. Шёлковые нити взметнулись в воздух и образовали небольшой стульчик, вполне по размеру для хрупкой девушки. Может, на неё слишком многое навалилось — в жизни и после неё — но Ван Чжэн никогда не отличалась свойственным её людям упрямством: она всегда казалась отстранённой, расстроенной и тихой. И сейчас она только склонила голову, пряча лицо за волосами. — Есть кое-что, — произнёс Юньлань, старательно придерживаясь ровного тона, — о чём чужаки могут только догадываться. Знаешь, о чём я говорю? Ван Чжэн молча вскинула на него глаза. — Судьба, — вздохнул Юньлань. — То, что произойдёт, несмотря ни на что. Невозможно изменить судьбу. — Как ты это понял? — тихо спросила Ван Чжэн. — Достаточно взглянуть на Сан Цзаня. Люди веками оставались рабами, и до его появления никто даже не думал о восстании. Столь необычный и храбрый человек, он даже в смерти оставался бесстрашным, но никому не мог позволить задеть свою гордость. А гордость мужчины не имеет ничего общего со славой и богатством: всё сводится к тому, чтобы защитить свою жену и детей и обеспечить их на всю жизнь, не правда ли? Услышав его слова, Палач Душ не удержался от вопроса: — Хранитель говорит о себе? — Моя судьба мне неподвластна, — пожал плечами Юньлань, недоумевая, почему Палача Душ может интересовать столь простой вопрос. — Но если кто-то по велению сердца последует за мной, будет заботиться и беспокоиться обо мне, а я не смогу защитить этого человека… Зачем тогда всё это? Никогда себя не прощу. Палач Душ спрятал руки в рукавах и стиснул кулаки, не справляясь с эмоциями. — Хранитель — настоящий романтик, — его голос упал на пару тонов, — остаётся только гадать, кому именно настолько повезёт с партнёром. — Что? — Юньлань взглянул на него с искренним удивлением и тихо хохотнул. — Вы льстите мне, Ваша Честь. Вон, даже мурашки по коже. Палач Душ слегка рассмеялся, но ничего не ответил и сменил тему: — Ради своего племени и свободы своих людей Сан Цзань совершил тяжкое преступление, но оно принесло ему победу: его желание стало реальностью, но вряд ли он мог вообразить, что за этим последует. — Будь я на его месте, — сказал Юньлань, — и моя любовь погибла бы в результате моих же действий… Я бы возненавидел своих людей сильнее, чем прежних хозяев. — Так и есть, — сказал Палач Душ, глядя на Столп Природы сквозь призрачную стену. — И эту ненависть ничто не способно смыть. От его тона даже Ван Чжэн стало зябко, и она придвинулась поближе к Чжао Юньланю. — Сан Цзань видел, как тебя казнили? — спросил тот. — Они схватили его, — покачала головой Ван Чжэн. — Отец той девушки сказал, что я заморочила ему голову, и они заперли его, чтобы сам себе не навредил. — А после казни он спрятал твоё тело? — уточнил Юньлань. Ван Чжэн кивнула. — Так значит, вся эта сказочка про необходимость нормальных похорон была ложью? Ван Чжэн низко опустила голову и кивнула. Нахмурившись, Юньлань сухо приказал: — Чтобы больше я такого не слышал. — Сан Цзань позаботился, чтобы тебя похоронили в воде? — спросил Палач Душ, чувствуя перемену настроения. — Да, — ответила Ван Чжэн. — В моём племени верили, что горы символизируют плен, а реки — бесконечное полотно свободы и света. Бандитов и преступников казнили в горах, а тела власть имущих спускали вниз по реке. Сан Цзань откопал мою голову и выкрал моё тело, сшил их вместе и поменял местами меня и другую девушку, умершую случайно. Всю ночь он провёл рядом со мной, а наутро моё тело спустили в воду. Пальцами она бережно коснулась ошейника из алых стежков на своей шее. Обычно эта картина казалась пугающей, но сейчас она вызывала лишь жалость. Каково Сан Цзаню было омывать её лицо, прикасаться к ней, уже мёртвой, а после ещё и пришивать её голову к телу? И ему даже не довелось рассказать Ван Чжэн о своих чувствах, спрятанных глубоко внутри. Как абсурдно и жестоко течение времени: стоит тебе замешкаться, и от всей твоей жизни уже ничего не осталось, кроме тоски и разбитого сердца. И пути назад уже нет. Воцарилось молчание: все трое погрузились в свои мысли. — Река унесла моё тело, — наконец, заговорила Ван Чжэн, — но я осталась с Сан Цзанем. Присматривала за ним. А он стал совсем другим человеком. Изначально три человека в племени могли созвать общее голосование: Сан Цзань, тот мужчина, что организовал мою казнь, и один из уважаемых старейшин. Сан Цзань женился на его внучке, и вместе они подставили моего обидчика. Вскоре он был казнён. Юньлань вытащил сигарету и втянул запах табака. — Прошёл ещё год, и старейшина умер: все думали, что от старости, но на самом деле его отравил Сан Цзань. — Брови Ван Чжэн болезненно дрогнули, словно она до сих пор не могла в это поверить. Как храбрый воин, которого она любила, превратился в труса, не гнушающегося ядами? — А затем и свою жену, а потом и сына, что только научился ходить… Собственную плоть и кровь. — Пальцы Ван Чжэн сжалались на её платье. — Каждой своей жертве он втайне отрезал голову и закапывал их на вершине горы, а к телу подкладывал камни, чтобы они опускались на самое дно реки. В конце концов, в племени никто больше не мог противостоять ему, и все искренне поверили, что следуют за ним по собственной воле. Он стал их новым главой. Главой, чьим единственным желанием было уничтожить собственное племя. Однажды отважный и полный добродетели парень превратился в злодея; тот, кто провёл всю ночь у тела своей возлюбленной, стал хладнокровным убийцей… Как и те беспечные люди, что пожелали отрезать голову невинной девушке и навечно поработить её душу. — Через пятнадцать лет после моей смерти разразилась новая гражданская война. Бывшие рабы обратились друг против друга, и потерь было ещё больше, чем прежде. Долину заполонили трупы, рядом с которыми рыдали окровавленные дети. Стервятники кружили в воздухе, не решаясь спуститься… Потому что Сан Цзань привёл всех, кто остался в живых, к Столпу Природы, и их всех поглотил огонь; оказавшись со всех сторон окружённым пламенем, Сан Цзань склонился над каменной табличкой. Все имена, что были стёрты с неё, снова были высечены в камне. А пламя… Оно горело долго, очень долго, пока не выжгло долину целиком. И Столп Природы возвышался над ней, словно напоминание о нашем позоре… Десять тысяч душ не стали бы кричать без веской на то причины.