Хранитель

Пусть Чу Шучжи и не горел желанием общаться с Го Чанчэном, но в тех редких случаях, когда это всё же происходило, Чу Шучжи неизменно умудрялся чем-нибудь поразить Чанчэна, оставив неизгладимое впечатление на его юном маленьком сердечке. Шеф в этом деле тоже не отставал, но был гораздо дружелюбнее и со своими шуточками и розыгрышами даже становился похожим на человека. Чанчэну он был словно отец или старший брат: могущественный и недостижимый. Ничего мистического в нём не наблюдалось. А Чу Шучжи… Вот кто действительно был мудрецом, свалившимся из другого мира. Го Чанчэн со всей охотой следовал найденной в интернете инструкции под названием «как вести себя на работе, если ты новичок». Носил с собой маленький блокнотик и хвостом следовал за Чу Шучжи: в разговоры не лез и под ногами не мешался, но всё аккуратно записывал и держал нос по ветру. В дверях больницы их встретил молодой полицейский, проверил документы и проводил их в нужное крыло. Звали его малыш Ван, и по пути он успел поведать: — Наш шеф уже внутри, он связался с господином Чжао по телефону. Дело серьёзное. Семья жертвы сообщила в полицию о том, что кто-то продал им отравленную еду. Жертву привезли сюда, но врачи пока что не могут определить, что это был за яд. — Чем его отравили? — спросил Чу Шучжи. — Фруктами, — сказал малыш Ван. — Пострадавший поздно возвращался с работы вчера вечером, и по словам его семьи, купил вместо обеда апельсин у уличного торговца. А съев его, немедленно отключился, и его примчали в больницу. Я конечно слышал об отравленной воде и вредных химикатах, но чтобы фрукты… Стоило ему открыть дверь в палату, и их оглушил жуткий вопль. Го Чанчэн дёрнулся от ужаса и одним глазом заглянул в палату из-за спины Чу Шучжи. Мужчина лет сорока извивался на постели, и его пытались удержать сразу несколько человек в халатах. Ещё в палате громко плакала женщина: видимо, родственница пациента. Вцепившись в руку одного из врачей, мужчина кричал, давясь слезами: — Мои ноги! Мои ноги сломаны! Мои ноги… От воплей и слёз вены на его шее посинели и вздулись. — Помогите же мне, мои ноги!.. Так больно, больно, кто-нибудь, помогите! — Ноги? — тихо спросил Чу Шучжи у малыша Вана. — Разве у него не пищевое отравление? А с ногами тогда что? — Ничего, — пожал плечами тот, — ни синяка, ни царапины. Рентген тоже не показал ничего странного. Поэтому мы все тут в недоумении. Чу Шучжи подошёл и тронул за плечо медсестру, предлагая ей отойти, и склонился над пациентом. Приподнял мужчине веки, осмотрел зрачки и уши, бормоча что-то себе под нос, а затем резко двинул рукой, словно схватил что-то, стиснул пальцы в кулак и прижал его к солнечному сплетению пострадавшего. И тот сразу перестал дёргаться. — Всё ещё болит? — уточнил Чу Шучжи, не убирая руки. Мужчина, переведя дух, благодарно взглянул на него и покачал головой. Врачи и персонал молча пялились на Чу Шучжи, словно тот был злым волшебником. А Чу Шучжи без колебаний убрал руку и, не обращая внимания на возобновившиеся вопли, сказал Го Чанчэну: — Пошли, здесь нам больше нечего делать. Нужно писать отчёт. Го Чанчэн не нашёлся с ответом. И это всё?.. Что вообще произошло? *** Факультатив, который вёл Шэнь Вэй, проходил поздними вечерами. Дождавшись, пока последние студенты покинут аудиторию, он собрал вещи и вернулся в свою квартиру. А по пути только и делал, что посматривал на экран телефона… Словно боялся куда-то опоздать. Его телефон годился на три задачи: звонки, сообщения и отображение времени. Там ещё были игры, но Шэнь Вэй их никогда не открывал. Откровенно говоря, пользоваться телефоном он не любил: писать от руки было гораздо удобнее. Если присутствует срочность, можно черкнуть быструю записку, а если время позволяет — можно написать целое письмо. Не сравнить с телефонными звонками, где каждая минута стоит денег. Каждый раз, как он думал об этом, Шэнь Вэю беспочвенно казалось, что кто-то безмолвно прослушивает его звонки, следя за каждым словом, и это ему очень не нравилось. С письмами ведь каждое мгновение было наполнено томительным ожиданием. В особенности, если отправитель был тебе дорог. Один лишь знакомый и родной почерк может всколыхнуть нежную, глубинную тоску, а все до единого письма можно сберечь и перебирать, когда просит сердце. Жаль, что Чжао Юньлань к письмам был равнодушен. Даже расписываясь за посылку, он ленился писать своё полное имя и ограничивался одной фамилией. Палач Душ от своей марионетки получал голосовые отчёты. Шэнь Вэй же оказался под плотным обстрелом мгновенными сообщениями. Бездушный шрифт этих сообщений ничем не отличался от оповещений, которые ему присылала телефонная компания. Ни одно из них Шэнь Вэй не удалил, но до сих пор не мог к ним привыкнуть… А теперь и не к чему было больше привыкать. С тех пор, как они вернулись с гор, Чжао Юньлань совершенно перестал его беспокоить. И может, это и к лучшему, думал Шэнь Вэй. Продолжительность жизни у обычных людей — всего несколько десятков лет. Для него они пролетят в одно невыносимо краткое мгновение. Человек умирает, как прогоревшая дотла свеча, и оставляет позади всё, что с ним происходило. Когда придёт время, Чжао Юньлань снова забудет о нём. Шэнь Вэй отворил дверь в спальню, которую всегда надёжно запирал, и свет внутри загорелся сам собой. В его спальне не было ни постели, ни стола, ни кресла: только множество рисунков на стенах. По потрескавшимся рамам можно было судить об их почтенном возрасте, и все они были портретами одного и того же человека: спереди, сбоку, вблизи и издалека. По его одежде было видно, как идёт время: одеяния сменялись вместе с династиями и столетиями. Но человек оставался тем же: его лицо, острый взгляд, разлёт бровей и изгиб губ оставались прежними на каждом из портретов совершенно разных эпох. А за портретами следовали фотографии: большие и маленькие, выхватывающие мгновения юности, взросления и старости… Человек на них улыбался, хмурился, с кем-то болтал и дурачился; на одной фотографии он возмущённо орал на чёрного кота, сидящего у него на шее. Этим человеком был Чжао Юньлань. Всегда только он один. Шэнь Вэй понимал, что кое-что доступно только ему самому, и кое-что может помнить только он сам. Когда придёт его время, он снова исчезнет; снова останется один. Будет лучше, если никто этого не заметит… В конце концов, само его существование было ошибкой. А пока это время не наступило, можно позволить себе аккуратное скрытое наблюдение. Шэнь Вэй временами поздней ночью пробирался к Юньланю домой, но не мог задержаться надолго: Юньлань слишком чутко спал. К счастью, многочисленные посиделки с друзьями нередко задерживали его допоздна, и домой Юньлань приходил сонным и пьяным. Тогда Шэнь Вэю удавалось оказаться чуть ближе к нему. Он приходил и исчезал без единого звука. Окинув целиком занятую портретами стену нежным взглядом, Шэнь Вэй исчез в облаке чёрного тумана. Он устремился к вратам ада и вскоре явился к Мосту Судьбы, где над собравшимися стражами преисподней заседал судья. Все они, включая Быкоголового и Лошадиноголового, грозных привратников Ада, ждали явления Палача Душ. Судья, бледный и полный человек средних лет, слегка улыбался, а увидев Шэнь Вэя, и вовсе обратился в воплощение вежливости: — Ваша Честь, вас ожидают десять королей преисподней. Среди этих пустынных земель выражение лица Шэнь Вэя поражало прохладой. Кивнув стражам преисподней, он вежливо сказал: — Благодарю вас. Судья заметил, пристально наблюдая за ним: — Прошу прощения, Ваша Честь, послать Хранителю Книгу Жизни и Смерти было большой оплошностью с нашей стороны. В результате ваша личность едва не оказалась раскрыта, и это только наша вина. Шэнь Вэй взглянул на него с убийственным спокойствием, и судья невольно покрылся холодным потом. — Но поверьте, всё, что имело отношение к лорду Куньлуню, было стёрто. Гарантирую вам, ничего не осталось, ни малейшей ниточки. Хранитель теперь живёт среди людей, и если Призрачная Маска не станет вмешиваться, ему никогда не добраться до истины. К тому же, Хранитель слишком чист и благороден, чтобы грязная тварь вроде Призрачной Маски посмела к нему приблизиться. Шэнь Вэй холодно усмехнулся, но ничего не сказал. Нечего было говорить: ни одного приличного слова. Судья сухо засмеялся и утёр рукавом потный лоб. Послать Чжао Юньланю Книгу Жизни и Смерти и впрямь было слишком очевидным и чересчур идиотским решением со стороны преисподней, но что с этим сделаешь? Решение принимал не он. Над ним стояли десять верховных богов, от которых пришёл приказ втайне разузнать, что у Палача Душ на уме, на чьей он стороне, и можно ли его переубедить. Несмотря на отчётливое нежелание быть многословным, вежливость и благородство Палача Душ многим казались слабостью. Однако, желающих надавить на него напрямую не находилось. Самому старому судье вовсе не улыбалось испробовать остроту клинка Тёмного Палача на своей шкуре. А когда пробудится тот, кому суждено пробудиться, на чью сторону он встанет? Разве много лет назад его не изгнали как раз за то, что воспротивился подобному ходу вещей?..