Хранитель

Забравшись в такси, Чу Шучжи сообщил водителю свой адрес и откинулся на заднем сидении, закрыв глаза. Не зная, что делать, Го Чанчэн потихоньку наблюдал за ним всю дорогу: лицо Чу Шучжи словно густо присыпало пеплом. С закрытыми глазами он напоминал серый камень, затёртый временем: холодный и лишённый любых эмоций. Заплатив водителю, Го Чанчэн вспомнил указания Да Цина, подхватил забытую сумку Чу Шучжи и поспешил за ним. Жил Чу Шучжи где-то в конце небольшой улочки, и по дороге их настиг беспощадно холодный ветер: дёрнул Чу Шучжи за воротник и раздул его куртку, словно собираясь унести его в небеса. — Братец Чу, — беспомощно позвал Го Чанчэн. Чу Шучжи остановился и обернулся, чтобы смерить его взглядом. — Почему ты идёшь за мной? — зловеще низко произнёс он. — Разве ты не знаешь, что я не человек? Го Чанчэн замер в трёх шагах от него и вытаращил глаза: — Но тогда… Кто ты такой? В мгновение ока Чу Шучжи оказался рядом с ним и вырвал у Го Чанчэна свою сумку. Пальцы у него были ледяными, а глаза жутко светились изнутри. — Слышал когда-нибудь о зомби? Тех, что пожирают человеческую плоть. Знаешь, какова она на вкус? Нежная и жирная, сухожилия приятно похрустывают на зубах, а от внутренностей так и несёт свежей кровью. Если рвануть их наружу, от них будет валить пар, как от варёного мяса. — Чу Шучжи злобно сощурился. — Я и есть зомби. Го Чанчэн поёжился, но не от ужаса, а от холода: ему стоило бы испугаться, но страха отчего-то не было. Может, он слишком долго проработал бок о бок с Чу Шучжи, чтобы его потусторонняя натура что-то изменила в их отношениях. Вместо того, чтобы паниковать, Го Чанчэн подумал: неудивительно, что братец Чу не ест зелёный горошек. Чу Шучжи разжал руки и развернулся, чтобы уйти, но звук нерешительных шагов упрямо последовал за ним. Го Чанчэн прямо встретил его разъярённый взгляд. — Желаешь последовать за зомби в его гроб? — уточнил Чу Шучжи, вскинув брови. — Я… — промямлил Го Чанчэн. Чу Шучжи пошёл дальше. Го Чанчэн быстрым шагом припустил за ним. — Лучше отъебись, пока я не разозлился, — сквозь зубы предупредил Чу Шучжи. — Да Цин, — жалобно выдохнул Го Чанчэн, — велел мне убедиться, что ты доберёшься до дома, а ты ещё не… Чу Шучжи схватил его и с силой впечатал в стену, не позволив закончить, и железной рукой стиснул шею. Ноги Го Чанчэна медленно оторвались от земли, и он всем весом, краснея и задыхаясь, повис на твёрдой руке, что вцепилась ему в глотку. Чу Шучжи смотрел на него без тени сочувствия: вблизи стало заметно, что радужка его глаз отливает серым пеплом. При свете дня это казалось особенно жутким — словно Чу Шучжи окружала аура смерти. Го Чанчэн дёрнулся, пытаясь вырваться, но всё было без толку: задыхаясь, он вцепился обеими руками в предплечье Чу Шучжи, но не смог разжать его хватку. — Я никогда не отрекался от указов небес и земли. Я отбывал своё наказание в течение трёх сотен лет. Каким бы ни был мой грех, я искупил его своим потом и кровью. Кем они себя возомнили, чтобы указывать мне, уходить или оставаться? — Глаза у Чу Шучжи стали совсем мёртвыми, и следующие слова он выдавил сквозь стиснутые зубы: — Раз они считают меня преступником, так может, мне совершить настоящее преступление?.. У Го Чанчэна отчаянно слезились глаза. Он всегда был плаксой — что угодно могло вызвать его слёзы. Удивительно, что такой мямля и слабак дожил до своих лет: в его теле словно напрочь отсутствовала сила. Однако в его глазах — неверящих, умоляющих и удручённых — не было злости. Его губы шевельнулись, пытаясь что-то сказать, но Чанчэн не сумел выдавить из себя и звука. «Братец Чу…» Чу Шучжи разжал пальцы, и Го Чанчэн мешком свалился на землю. Медленно убрав руку, Чу Шучжи холодно проследил взглядом, как Чанчэн скорчился на земле, заходясь в лихорадочном кашле. Этот мальчишка в последнее время вовсе не отлипал от него: вечно таскался следом и записывал что-то в своём дурацком блокноте. Даже записи его были идиотскими: детским кривым почерком Го Чанчэн фиксировал на бумаге всё, что слышал от коллег — даже абсолютную чушь. Чу Шучжи неоднократно видел в его блокноте «глупых людишек» — любимую фразочку Да Цина — и пришёл к выводу, что пацан не опыта пытается набраться, а собирает данные для подробных биографий всех своих старших коллег. И даже сейчас, когда Го Чанчэн корчился на земле, не справляясь с приступом жуткого кашля, от него веяло тёплым светом добродетели. И это сияние разъедало Чу Шучжи глаза. Рука, которая только что чуть не задушила Го Чанчэна, вдруг бережно погладила его по голове, и Чанчэн инстинктивно съежился на земле, боясь продолжения. А Чу Шучжи взъерошил ему волосы, словно ребёнку, и тихо сказал: — Ты, должно быть, плохо учился в школе и ничего не знаешь об «Обида Доу Э»*. А там сказано: вершителю добрых дел суждено прожить свои недолгие годы в бедности, а вершителю зла — в богатстве и славе. Слыхал о таком? Го Чанчэн краем уха и правда слышал когда-то эту присказку. Однако учёба никогда не была его сильной стороной: стоило ему попытаться вспомнить содержание учебника, и мозг поспешно избавлялся от всей усвоенной информации, словно начисто стирал жёсткий диск. Всё ещё красный от усилий, Го Чанчэн виновато взглянул на Чу Шучжи снизу вверх, держась за распухшее горло. Чу Шучжи присел с ним рядом и взял Чанчэна за подбородок, чтобы внимательно посмотреть ему в лицо. — Лоб у тебя не широкий — плохой знак для твоих родителей. Уши мелкие и мягкие, что значит — трудности при взрослении. Переносица с горбинкой — к тридцати годам ты лишишься поддержки родственников и остаток жизни проживёшь в нищете. Твоя незавидная судьба легко читается по лицу. Столько добродетели, а толку? Ничего, кроме бедности, она тебе не принесёт. Не будь глупцом и наслаждайся жизнью, пока ещё можешь. Всё-таки осталась ещё у тебя в запасе парочка сытых дней. Го Чанчэн непонимающе моргнул. — Ты действительно просто наивный ребёнок, не так ли? — горько усмехнулся Чу Шучжи. — Возвращайся и доложи коту, что волноваться не о чем. Я никто. Бессильная кукла. Никому не причиню зла и не собираюсь покончить с жизнью. Но если никто не против, я бы взял пару выходных. Скажи ему, что я выйду на работу после пятнадцатого. С этими словами Чу Шучжи растворился в воздухе — просто исчез, словно облачко серого дыма. Улочка была совершенно пустой — слишком пустой для первого дня года — и на ней пахло серой, как будто кто-то баловался тут с фейерверками. Го Чанчэна настиг холодный ветер, растрепал ему волосы, и Чанчэн, шмыгнув носом, утёр слёзы и тяжёлым шатким шагом направился домой. Неизвестно, зачем весь этот разговор нужен был Чу Шучжи, но Го Чанчэну его слова казались несправедливыми. Что с того, что ему предрешена тяжёлая судьба? Какое отношение это имеет к его поступкам? Го Чанчэн никогда себя ни во что не ставил и искренне считал, что зря занимает место и тратит еду и воду на земле. То, чем он занимался, можно было назвать благотворительностью, а можно — простой добротой, но только оно приносило Чанчэну настоящую радость и чувство собственного достоинства. И ему никогда и ничего не требовалось взамен. И всё же… Жутковатое предсказание Чу Шучжи заставило его глубоко задуматься. *** Попрощавшись с матерью Юньланя, Шэнь Вэй выдохнул с облегчением: ему казалось, что ещё немного, и он не выдержит пристального внимания, которым его удостоили в этом доме. Он так старался предстать идеальным партнёром без единого недостатка, а мама Юньланя всё продолжала посматривать на него, словно видела насквозь. В машине Шэнь Вэй устало откинулся на спинку и потёр переносицу. — Я чем-то себя выдал? Твоя мать весь вечер не сводила с меня глаз. Вместо Юньланя ему ответил Да Цин, который обхаживал коробку рыбы на заднем сидении: — Старик Чжао раньше ничего не стеснялся, в том числе своих любовных побед. Вот его мама и волнуется теперь о каждой мелочи. Шэнь Вэю эти слова не понравились, и он невольно нахмурился. — Ты, маленькая жирная тварь, — невозмутимо предупредил Юньлань, — если и дальше будешь нести чушь, я выброшу тебя из машины, понял меня? Да Цин резко выпрямился, размахивая хвостом, словно метроном, и невинно заявил: — Мяу. Юньлань предупреждающе зыркнул на него в зеркало заднего вида и обернулся к Шэнь Вэю. — Не думай об этом. Раньше я… Неважно, чем я раньше занимался, но я никого не приводил знакомиться с мамой. И я изменился, ты же знаешь, отказался от своих вредных привычек! Хотя ничего плохого я и не делал, наоборот, это меня постоянно бросали… Чёртов кот, заставляет меня сомневаться в себе! И мама… Дело не в тебе, я просто случайно совершил перед ней каминг-аут, когда мы готовили обед. Шэнь Вэй невольно порадовался, что едет на пассажирском сидении. — Ах, вот как, — хмыкнул Да Цин. — Да ты у нас настоящий герой, Чжао Юньлань, я горжусь тобой. — Ты… Сказал своей маме, что… — Что люблю тебя и буду любить до тех пор, пока небо не обвалится на землю, а земля не обрушится в преисподнюю. Если она решит поддержать меня, то обретёт ещё одного сына, а если откажется, то потеряет и того, что есть, — пожал плечами Юньлань. — Моя мама — умная женщина, и с математикой у неё всё в порядке, не переживай. — Брось, — мяукнул Да Цин, сбивая его с толку, — ты бы не посмел так разговаривать с матерью. Профессор Шэнь, ты же видишь следы муки на его джинсах? Наверняка ему пришлось на коленях вымаливать прощение, а ведь он ещё и специально убедился, что отца не будет дома. Жалкое зрелище. Юньлань замер в ужасе. — Ты и правда?.. — мягко спросил Шэнь Вэй после долгого молчания. Чжао Юньлань тихо вздохнул и ничего не ответил. В конце концов Да Цину, уставшему от этих двоих, снова пришлось прервать двусмысленную тишину. — Ах да, шеф Чжао, ты ведь помнишь, что действие оков добродетели старика Чу спадёт уже сегодня? — Вот как? — Юньлань помедлил. — Уже триста лет прошло? И что с ним? Он уходит от нас? В любом случае, это хоро… — Ничего хорошего! — оборвал его Да Цин. — Ад ему не позволит. — Почему это? — нахмурился Юньлань. — Понятия не имею. Какая-то глупость, что-то вроде «недостатка добродетели». Линейкой её не измерить, кто знает, достаточно её или нет. Решать так или иначе им. — Почему Чу Шучжи носит оковы добродетели? — спросил Шэнь Вэй. — Ну, — вздохнул Да Цин, — иногда нам не хватает рук, и Хранитель имеет право забрать под свою опеку узника из ада. Предложить отработать срок заключения на пользу обществу. Шэнь Вэй кивнул: — Тогда здесь ничего не попишешь. Большинство заключённых в темницах Ада — обычные духи и призраки, бесполезная мелочь. Что касается тех, кто может принести пользу… За исключением тех, кто сдался сам, их поимка обходится преисподней слишком дорого, чтобы в итоге с ними расстаться. Именно поэтому аду свойственно продлевать действие оков добродетели. На столетие или два. Чжао Юньлань нахмурился ещё сильнее. Чем дальше, тем сильнее ему не нравились порядки ада, но время протестовать ещё не пришло. У каждой стороны были свои планы. Юньлань уже давно не был наивным мальчишкой и прекрасно знал обо всех любимых адом приёмах и схемах. Но пока у них оставались общие цели, можно было стерпеть некий классический уровень коварства и хитрости. Однако в последнее время другая сторона однозначно перегибала палку, и Чжао Юньланя начинало это злить. — Так почему Чу Шучжи носит оковы? — повторил Шэнь Вэй. — Я почти ничего не знаю об этом, — признался Юньлань. — Лучше спроси Да Цина. Да Цин смерил Шэнь Вэя взглядом с заднего сидения: ему было очевидно, что Шэнь Вэй обладает определённой властью, но какой величины?.. Даже Юньланю было недоступно понимание всех неписанных законов ада, так откуда же Шэнь Вэю они известны вдоль и поперёк? Это заставило Да Цина надолго задуматься, но в конце концов он всё же произнёс: — Мне казалось, профессор Шэнь, что вы давно обо всём догадались, но… Чу Шучжи следует пути Нежити.