Хранитель

Пройдя сквозь священное древо, Чжао Юньлань узнал гораздо больше, чем надеялся. И унёс с собой не только Кисть Добродетели. У этого дерева имелась с горой Куньлунь древняя, нерушимая связь, завязавшаяся ещё на заре времён более десяти тысяч лет назад. Оказавшись внутри, Юньлань словно угодил в другое измерение. Он попытался отшатнуться, но вместо ветки, которую только что отпустил, нашёл только лишь пустоту. И с каждым шагом всё безнадёжнее утопал в плотном густом ничем. Здесь не было ни единого лучика света. Нетронутый ветром, здесь стоял мёртвый, вечный штиль. И всё вокруг заполняла непроглядная темнота. Прищурившись, Юньлань присмотрелся и среди всей этой тьмы нашёл взглядом слабое мерцание: даже не искра, а всего лишь крошечный светлячок. А подойдя поближе, он понял, что это была Кисть Добродетели: она сжалась до размеров обычной кисти для каллиграфии, словно и в самом деле была сделана из волоса ласки и фисташкового дерева. Чжао Юньлань потянулся к ней — и, к своему удивлению, не встретил никакого сопротивления. Сомневаясь в успехе, он вскинул брови: найти сокровище не может быть так просто, ведь так?.. Однако, стоило ему прикоснуться к гладкой рукояти, и Кисть Добродетели с недюжинной силой потянула его вперёд. Умом Юньлань прекрасно понимал, что должен был схватить её и поскорее вернуться назад, но всё равно послушно пошёл дальше. Даже просто потянуться к этой святыне было ошибкой: почуяв его присутствие, она мгновенно заманила его в ловушку. Сложно сказать, сколько времени Юньлань провёл в кромешной темноте. Он в совершенстве владел сразу несколькими способами сотворить свет, но ни один из них не сработал. В конце концов, ему ничего не осталось, кроме как опуститься на землю. И ждать. Ни темнота, ни уединение его нисколько не пугали, и потому поначалу окружение не слишком досаждало Юньланю. Однако постепенно бескрайняя тьма просочилась к нему под кожу. И это была непростая тьма: отчего-то Юньланя больше не волновало, что он так беспечно угодил в ловушку: какая-то неотъемлемая часть его существа теперь верила, что оказаться здесь и погрузиться в навеянную темнотой дрёму было предназначено Юньланю судьбой. Тьма навалилась на него ватным одеялом, стремясь задушить, и Чжао Юньлань зевнул, стремительно проваливаясь в сон. И в этот момент прямо рядом с ним раздался оглушительный треск, и бесконечное ничто с грохотом развалилось на части в ослепительной вспышке света. Вскочив на ноги, Юньлань отшатнулся: свет теперь разливался повсюду, слепил глаза, заставляя щуриться, но Юньлань всё равно разглядел огромный топор, разрывающий тьму над его головой. Откуда-то из-под земли раздался глухой рокот, и разлом, оставшийся от чудовищного удара топором, раздался в ширину, разделяя пространство ровно посередине. Надо всем этим хаосом возвышался огромный мужчина с топором в руках. Его голова упиралась в небо, а ноги попирали землю; волосы трепал ветер, а разинутый рот исторгал разъярённый рёв, отчего всё вокруг мучительно сотрясалось. Все чистое и легкое поднялось вверх и образовало небо, а из грязного и тяжелого получилась земля. Побоявшись, что они опять сольются вместе, Паньгу уперся ногами в землю, а головой в небо. Каждый день земля становилась толще, небо выше, а Паньгу рос вместе с ними, и так прошло восемнадцать тысячелетий, прежде чем Паньгу вырос окончательно. Потому люди и верят, что от земли до неба — девяносто тысяч миль. А после пришли три правителя. Но Паньгу, создатель мира, был первым. [1] Открыв глаза, Чжао Юньлань мог только беспомощно наблюдать, как Паньгу в изнеможении падает на землю. Его топор разломился надвое: рукоять обратилась горой Бучжоу, а лезвие — горой Куньлунь. Из конечностей Паньгу выросли пять священных пиков [2], поднявшись от земли в небеса и пронзив их своими вершинами. Следом пролились реки, взошли солнце с луной, и появились цветущие долины. В небе же разлился целый океан звёзд, и вместе с ними что-то отозвалось в сердце Чжао Юньланя необъяснимой тоской. Ведомый этой печалью, он попытался было взглянуть поближе на умирающего гиганта, с которым их связывала кровь, но мог только лишь наблюдать, как в полной тишине тот растворяется в воздухе. Обернувшись, Юньлань вновь обнаружил себя в бескрайней пустоте, и тысячи лет промчались мимо него в одно краткое мгновение. Он слышал чистый шелест ветра на горе Бучжоу и беспокойную бурную дрожь, затаившуюся под землёй. Но течение времени его нисколько не задело. Где-то там, под землёй, притаились самые искренние, самые жестокие, грубые, жуткие, свирепые существа… Все они были рождены от первобытного хаоса и связаны кровью с истинным Куньлунем. Гора же Куньлунь родилась от небес и земли, и потребовалось каких-то миллион и три тысячи лет, чтобы её душа обратилась живым существом. Так родился владыка Куньлунь. Три властителя тогда были совсем молоды, а пяти императоров и вовсе ещё не было на свете. Мир населяли звери и птицы, а о людях ещё никто и не слыхивал. Чжао Юньлань оказался в плену этого видения: с одной стороны, он держал в руках Кисть Добродетели и прекрасно знал, кто он такой, но с другой… Он словно обратился юным и озорным непослушным божеством. Он наступил на хвост всемогущему Фу Си, а затем спугнул феникса, свившего гнездо на священном дереве: с тех самых пор бедная птица гнездилась только на платанах. Устав от его проделок, Нюйва отыскала где-то новорождённого котёнка и подарила Куньлуню, чтобы хоть ненадолго занять его чем-то полезным. Котёнок оказался так слаб, что на занесённой снегом вершине горы Куньлунь ему постоянно угрожала смерть. Куньлунь никогда ещё не встречал подобной слабости. Собственными руками он расплавил немного золотой пыли и выковал из неё маленький колокольчик, укрепляющий душу и усиливающий мудрость, и повесил его котёнку на шею. Уход за этим несчастным созданием оказался столь кропотливым занятием, что у Куньлуня попросту не осталось времени на проделки. Снова сойти с горы он сумел, только когда котёнок вырос и научился жить самостоятельно. Вместе они спустились на землю — где Нюйва как раз создавала людей из глины. В руках у неё была покрытая глиной верёвка, которую богиня трясла, как ей хотелось, и там, где комки глины касались земли, по её образу и подобию возникали бесчисленные человеческие фигурки. Куньлунь никогда ещё не видел ничего подобного. Улыбнувшись, Нюйва сказала ему: — Куньлунь, как же ты вырос. Куньлунь опустил на землю своего кота и осторожно подошёл поближе, уставившись на одного из только что созданных Нюйвой глиняных человечков. Тот живо вырос из малыша в подростка, который опустился на колени и принялся истово молиться небесам. Не успев подняться, он превратился во взрослого человека, и вскоре волосы на его голове поредели и поседели, а тело высохло, упало на землю и вновь обратилось глиной. Куньлуня окатила волна жгучей зависти, которая неясно откуда взялась: для него время двигалось невыносимо медленно, и обычная человеческая жизнь промелькнула перед ним за одно мгновение, словно падающая звезда прочеркнула вспышкой тёмное небо. — Забавно, — сказал он, взяв комок глины в ладони. — Как они называются? — Люди, — ответила Нюйва. Не задумываясь, владыка Куньлунь продолжил: — Они так прекрасны и так невинны, но каждый из них несёт с собой толику того ужаса, что я слышал из-под земли ещё до моего рождения. На лице Нюйвы в ответ на эти слова отразился истинный страх. Однако Куньлунь был слишком молод, чтобы понять ужас в её глазах. Он только и умел, что дурачиться вместе со своим котом под защитой священного древа; откуда ему было знать, что в это мгновение Нюйве открылось грядущее великое бедствие? Рождённые от земли, люди были заражены тремя «червями», что роднили их с древним злом, живущим в глубинах преисподней. Но пока что они продолжали, словно обезьянки, проживать свою счастливую жизнь: разделённые по велению Нюйвы на мужчин и женщин, они начали образовывать пары и рожать детей. Зачем ей потребовалось использовать именно глину? За создание людей небеса удостоили Нюйву больших похвал, но запрокинув голову, среди миллиардов звёзд она чувствовала присутствие чего-то… ледяного и вечного. Словно невидимая рука, что охватила их всех, людей и богов, и неумолимо толкнула вперёд. И никто не сумел бы ей воспротивиться. Всё было предрешено. И исправить это не представлялось возможным, оставив человечество в живых. Нюйва горевала безостановочно в течение сорока девяти дней. Глиняные человечки уже успели покорить горы и пересечь реки и моря. Сменилось несколько поколений, и Нюйва услышала странный звук: обернувшись, она поняла, что люди начали объединяться в племена вокруг своих маленьких костров. Мужчины и женщины одевались в шкуры животных, а дети играли с детьми: в глазах богов все они выглядели одинаково. Закрыв глаза, Нюйва всхлипнула. Куньлунь и его кот беспомощно стояли рядом, не в силах понять её печаль. Материнский инстинкт не обманешь, и первой матери было невыносимо жаль своих детей. Упросив о помощи Фу Си, она позаимствовала у неба три тысячи звёзд, и тридцать три дня они вдвоём трудились над Великой Печатью, что закрыла землю подобно гигантской сети. Владыка Куньлунь восседал в стороне, держа на коленях своего кота. Он не знал, что под землёй скрывается столько пламени: разъярённое, оно ревело и выло от ярости, но никто ничего не слышал. Те же, кому довелось лицезреть это пламя, понятия не имели о том, что на их глазах произошла битва страшнее, чем те, в которых схлестнутся боги и люди много лет спустя. Наконец, Фу Си сотворил восемь триграмм [3], и с их помощью Великая Печать отрезала преисподнюю от остального мира. А затем Нюйва попросила у Куньлуня ветвь священного древа и посадила перед Великой Печатью, и назвала глубины ада «нечистыми землями». После этого Куньлунь больше никогда не видел Фу Си в живых. Когда преисподняя была запечатана, внутри у лорда Куньлуня образовалась пустота. Древнее зло в глубинах ада пылало подобно лесному пожару и без должного присмотра грозило катастрофой всему живому, но в то же время оно было свободным и страстным, и без него Куньлуня охватила тоска. Не в силах выразить её словами, Куньлунь заплакал, и его слёзы обратились рекой Янцзы. Фу Си пропал, и Нюйва осталась одна: прогуливаясь по своим землям, она наблюдала за течением времени, за своими детьми и их трудностями, и вместе с ними росла и её тревога. А затем она удалилась в уединение, а Куньлунь возвратился на свою гору. Следующую сотню лет, проходя мимо запечатанного входа в преисподнюю, он смотрел на посаженную там сухую ветвь священного древа. Время шло, и Куньлунь взрослел, и со временем понял, что было закрыто за Великой Печатью, и почему Нюйва так поступила. И пусть его и одолевало любопытство, Куньлунь никогда не пытался проникнуть за Великую Печать. Ему было никак не забыть, чем пожертвовал великий Фу Си, чтобы её сотворить. Сколько крови он пролил, создавая восемь триграмм. Нельзя было позволить его усилиям пропасть зря. Однако три «червя», семенами посеянные в человеческом теле, продолжали расти. Люди становились правителями и святыми. За падением Шэнь-нуна [4] последовал восход Жёлтого Императора и его битва с богом войны Чи Ю. Вихрь грядущего бедствия постепенно и неизбежно затягивал всех населяющих мир существ. А с момента исчезновения трёх властителей древние земли больше не видели ни одного спокойного дня. Люди жили благочестиво и стойко, с теплом и радостью, и всё с той же неизбежной потребностью в кровопролитии и войнах, как и любые другие звери. Они были подобны богам — но и демонам тоже. Двойная натура наделила их несравненной способностью испытывать эмоции, и люди изобрели сотни новых чувств: зависть, упрямство, сдержанность… И несовместимые друг с другом любовь и ненависть. Тех, кто жил в этих краях с самого их рождения, больше нигде было не видать. Именно тогда владыка Куньлунь понял, чего так боялась Нюйва, несмотря на звонкую похвалу небес. Когда Паньгу разрубил своим топором первозданный хаос, тот распространился по вселенной и остался в ней, претерпевая постоянные изменения. Великая добродетель, зло, мудрость, доблесть: все придут в этот мир, высокомерно задрав нос, а уйдут — в тщету и пустоту. Столбы дыма возвестили о начале войны в тот же миг, когда на небесах собрались облака: птица Пэн [5] улетела на запад и больше никогда не возвращалась. Это была первая великая война между богами и демонами, но Куньлунь предпочёл остаться в стороне и невольно предрёк этим собственную судьбу. Миллионы лет он оставался в стороне от мира, и его сердце было незамутнённым и чистым, но теперь он впервые в жизни ощутил всплеск горя и невыносимого одиночества. Чи Ю, приняв своё неминуемое поражение, явился к подножию горы Куньлунь. Владыка Куньлунь закрыл перед ним врата и отказался с ним видеться, но великий [6] бог войны пошёл напролом, собственным лбом проложив себе дорогу на склонах заснеженной горы. Одежда его износилась, а следом тянулся кровавый след, и в конце концов Чи Ю выглядел словно цветок галсана, способный прорасти и выжить даже среди вечных снегов. Своим подвигом он надеялся умолить Куньлуня вспомнить о гоблинах и волшебном народе, рождённом на этой горе, и защитить их, когда его не станет. Но Куньлунь всё так же отказывался его видеть, и Чи Ю тем же путём вернулся обратно к вратам у подножия горы. Бога гор это не тронуло. Куньлунь слишком много времени провёл в мире льда и снега, и его сердце обратилось таким же промёрзшим камнем, что устилали тропы его горы. Однако его чёрный кот принадлежал одному из волшебных народов, и его неумолимо тянуло к прародителю. Подобравшись поближе, кот лизнул окровавленный лоб Чи Ю. К тому времени, как владыка Куньлунь об этом узнал, было уже слишком поздно. Величественного бога гор, как и Нюйву, ждала судьба, который он всем сердцем желал избежать. Но и ему было не под силу сойти с тропы, первый шаг на которой уже свершился. _____________________ [1] Вольный перевод классического текста «Исторические летописи Трёх и Пяти» (имеются в виду три властителя и пять императоров — легендарные правители древнейшего периода истории Китая, относящегося к третьему тысячелетию до нашей эры). [2] По китайской легенде пять священных пиков, вместе с четырьмя сторонами света, возникли от туловища с конечностями Паньгу — первого человека на Земле. [3] Восемь триграмм (кит. упр. 八卦, пиньинь bāguà, багуа; рус. «восемь гуа») — этап исходного космогенеза в представлении китайской философии. Восемь триграмм гуа используются в даосской космологии, чтобы представить фундаментальные принципы бытия. Триграмма — особый знак гуа, состоящий из трёх яо — линий, сплошных или прерывистых. Все возможные комбинации трёх яо образуют восемь триграмм. [4] Шэнь-нун (кит. упр. 神农, пиньинь Shénnóng, божественный земледелец) — в китайской мифологии один из важнейших культурных героев, покровитель земледелия и медицины, один из Трёх Великих. Его называют также Яньди (кит. 炎帝, «огненный император») и Яован (кит. упр. 药王, пиньинь Yàowáng) — «царь лекарств». [5] Пэн (кит. 鵬) — гигантская птица в древнекитайской мифологии. Впервые упоминается в книге философа Чжуан-цзы (IV век до н. э.), где описано её происхождение от исполинской рыбы Кунь (кит. 鯤) путём метаморфозы. Крылья Пэна подобны дождевым тучам, величина его спины — несколько тысяч ли (более тысячи километров). После превращения Пэн улетает в небесный пруд страны Наньминь («южный мрак»), при этом ветер, поднимающийся от взмаха его крыльев, вздыбливает волны на три тысячи ли (около 1,5 тысяч км). [6] В оригинале «трёхголовый и шестирукий» — идиома, обозначающая обладание огромными силами или способностями.