***
Прошло две недели, и Эйден чувствовала себя как никогда хорошо. Ей казалось, словно она сняла с глаз повязку и вдруг увидела, как красив мир вокруг, как пестрит красками, каким тёплым он может быть, даже когда на улице сугробы буквально по колено, как ослепительно светит Солнце, какими яркими могут быть ароматы, привычная школьная форма мягкой, а пергамент приятно хрустящим. Она помнила это чувство из детства, и оно прочно было связано с Аттикусом: его красивейший гербарий с самыми необычными растениями, украшенный лентами, зарисовками, подписями и энциклопедическими данными, его любимый темно-серый свитер крупной вязки, пропахший самим братом — какао и корицей, его тихое пение неизвестных песен, возможно, сочиненных им самим, его крошечный шрам на безымянном пальце левой руки от укуса ворона, когда Аттикусу едва исполнилось десять, его тонкая аккуратная волшебная палочка из тиса, слегка квадратная в сечении, с закрученной рукоятью. Брат всегда ассоциировался у Эйден с уютом и безопасностью, он безоговорочно любил ее, хоть они были совсем не похожи ни характерами, ни внешностью: Аттикус во многом походил на отца с его жесткими темно-русыми волосами, спадающими прядями на изогнутые брови, почти скрывающие глубоко-посаженные темно-синие глаза, высокий нос и широкий рот, характер же его был спокойным, вдумчивым, немного медлительным. Эйден, к своему собственному сожалению, слишком много унаследовала от матери: иссиня-черные сильно вьющиеся волосы, которые она, в отличие от Хизер, не пыталась выпрямлять заклинаниями и заплетать, курносый нос с едва различимыми веснушками, миндалевидные зелено-карие глаза, выраженные скулы и пухлые губы, а вместе с тем непоседливость, любовь к спорам, упрямство и сила воли. Эйден мало изменилась с тех пор, разве что, волосы она теперь носила длиной по плечи. Она сидела у окна в спальне девочек, разглядывая гладь Чёрного озёра и верхушки деревьев Запретного леса, отмечая, как красива ночь в свете полной Луны, гадая, как сейчас мог бы выглядеть Аттикус, где он странствует, изучает ли растения, как всегда и мечтал, влюбился ли он в кого-нибудь, счастлив ли он в той новой жизни, что не отягощена травмами прошлого? Эйден тоже когда-то хотелось сбежать куда-нибудь далеко и начать все заново, взять новое имя, придумать себе хобби и больше никогда не страдать за ошибки своих родителей. Ей всегда просто хотелось быть счастливой и свободной, и сейчас она впервые ощущает это здесь, в Хогвартсе. Удивительно, как всего лишь один хороший человек, с которым ваши пути по случайности пересеклись, может так сильно изменить твою жизнь. Эйден была благодарна Люпину за каждую минуту, за каждое слово, за каждое прикосновение, потому что ему удалось сделать с ее жизнью то, с чем она годами не могла справиться сама. Ее благодарность как будто можно было пощупать, такой огромной и материальной она была. Девушке отчаянно хотелось отплатить ему тем же, защитить его от любых возможных бед, помочь всем, на что она вообще была способна. Она вдохнула холодный воздух из окна полной грудью, совершенно довольная тем, как же, всё-таки, здорово — иметь друга.***
Эйден не видела Люпина уже третий день. Он отсутствовал на всех занятиях, ей не удалось отыскать его в гостиной Гриффиндора, а медсестра выставила ее с вопросами за дверь, потому что ей и без того хватало забот. Компания старосты выглядела беззаботно, словно потерю бойца никто не заметил: они все так же шумели за задними партами в кабинетах, играли в плюй-камни на переменах и занимались в общей гостиной чем угодно, но не уроками. К исходу третьего дня тревожность Эйден достигла апогея, и она решила действовать наверняка: нужно было прямо спросить, куда делся ее друг. Лучше всего было бы спросить у профессора Макгонагалл, но той не оказалось в ее кабинете, а любопытство и страх были сильны настолько, что терпения дожидаться декана Гриффиндора теперь просто не нашлось. Эйден бегом вернулась в башню факультета и застала невероятно удачно сложившуюся картину: Джеймс куда-то ушёл, Питер посапывал в кресле, а Сириус упражнялся на языках пламени в камине. Эйден осторожно подошла к последнему и присела на корточки, чтобы быть на одном уровне глаз с Блэком. Сириус тотчас заметил ее, и девушка поняла, что не застала его врасплох: в его взгляде не было удивления или вопроса, он словно знал, зачем она подошла и что собирается спросить: — Где Римус? Эйден сама не заметила, как все ее тело покрылось мурашками: она впервые назвала старосту по имени. Все предыдущие пять лет он был никем иным, как Люпином, но сейчас его имя вертелось в ее голове снова и снова, она ощущала его на кончике языка, смаковала, поражаясь тому, какое оно красивое, как чертовски ему подходит. Римус. — Он уехал навестить бабушку. Она страшно больна, — Сириус сказал это тихо, должно быть, чтобы не разбудить Петтигрю, а затем снова отвернулся к камину. — Ты не знаешь, когда он вернётся? — Нет, мы и сами гадаем. — Что происходит? — сзади прозвучал голос Поттера. Эйден поднялась на ноги и смело развернулась, встречаясь практически нос к носу с круглыми очками. — Я искала Римуса. — Его уже как три дня нет, только сейчас спохватилась? — Эйден решила не отвечать на очередную выходку, но у неё это не вышло бы, даже если бы она захотела, потому что Джеймс вдруг повернулся к остальным и громко сказал, — Эй, Питер, вставай, лежебока ты эдакий! И ты поднимайся, Бродяга, нам пора идти. Ты забыл? Троица быстро поднялась по приказу своего негласного лидера и устремилась к выходу из гостиной, молча пройдя мимо Эйден. Что ещё за «бродяга»? И куда они направились за час до отбоя?