У кромки Чёрного озера

Эйден опомнилась, когда перестала чувствовать ноги и руки от холода. Она осторожно осмотрелась вокруг, каждое движение закоченевшего тела доставляло ей сильную боль. Однако несравнимую с той, что бушевала у неё в груди. Вокруг было так темно, что ей пришлось использовать люмос, чтобы без травм сойти с берега. Очевидно, отбой был уже несколько часов назад. Эйден наложила на себя заклинание невидимости, и оно вышло на удивление хорошо, хотя она даже не старалась. Но оно не делало ее полностью невидимой взгляду, так что в спальню она шла чрезвычайно медленно, избегая источников света. Она разминулась с Филчем на одном из лестничных пролётов и подозрительно легко добралась до портрета Полной Дамы для человека, чья голова была лишена каких-либо мыслей. Женщина на портрете с подозрением оглядела Эйден, назвавшую пароль, но пропустила внутрь молча. Хотелось верить, она не расскажет завхозу о том, что видела. Даже в общей гостиной Эйден не спешила снимать с себя заклинание и ускорять ход. Она сделала несколько шагов к центру комнаты, как вдруг увидела в свете догорающего камина фигуру, перепутать которую было невозможно: Римус медленно поднимался по лестнице в одной пижаме. Когда он поднялся ко входу в спальню мальчиков, Эйден увидела его расстроенное лицо в профиль. Кажется, он все это время ждал, что она вернётся. Но Эйден не хотела его видеть. Она поднялась в спальню, разделась, сняла заклинание и наконец закрыла глаза. Сна не было ни в одном глазу. Девушке казалось, что она - заложница в собственной голове. Она блуждала по закоулкам мест, вырисовываемых сознанием, но так или иначе приходила к поместью Эверетт. Она мысленно обходила высаженные вдоль ограды деревья, засиживалась в саду, где не было слышно ни пения птиц, разговор с которыми у ее матери был короткий, ни жужжания насекомых, полакомиться которым здесь было нечем: Хизер Эверетт не любила цветы. Выходит, это и садом нельзя было назвать. Наконец, она подошла к входным дверям. Не став стучать, Эйден отворила дверь и оказалась в пыльном мало освещённом холле с внушительной старинной лестницей, ведущей на второй этаж. Казалось, что наверху горит свет. Эйден ступила на лестницу и содрогалась каждый раз, когда ступенька под ногами предательски скрипела. Поднявшись на второй этаж, она прошла по длинному коридору, устланному темно-синим ковром. Слышались знакомые, но отнюдь не родные голоса. Она оказалась на пороге своей спальни: пустые полки, заправленная кровать, наглухо задёрнутые шторы. В кресле у опустевшего шкафа сидела Хизер, над которой возвышался Дункан — отец Эйден. Они оба обернулись на звук, явно разочарованные увидеть того, кто являлся его источником. — Оставлю вас, — хриплым голосом сказал отец, — Ты знаешь, что делать. Он кивнул головой в сторону Эйден и вышел из комнаты, даже не задев ее. Девушка медленно повернулась к матери. — Полагаю, ты довольна нынешним положением дел, — Хизер медленно поднялась из кресла, расправляя подол платья и укладывая косу обратно на плечо, — Ты ведь так хотела сбежать отсюда, зажить иной жизнью. Ну как, удалось? — она повернулась лицом к Эйден, на ее лице была ухмылка, которую она и не пыталась скрыть. Скорее наоборот, желала подчеркнуть. — Нет, — честно ответила Эйден. Она знала, что все это происходит у неё в голове. Какой смысл ей доказывать подсознанию то, что и так очевидно? — Неудивительно, — Хизер посмотрела куда-то перед собой, — Ты другого и не заслуживаешь. — Почему ты меня ненавидишь? — прошептала Эйден, голос которой дрожал от слез. — Ненавидят кого-то, Эйден, а ты — никто, — несколько слезинок скатились по щекам девушки, она опустила голову, давая эмоциям ход, - А вот слёзы я действительно ненавижу. Они выглядят жалко. Хватит. Эйден закрыла лицо руками, уже неспособная унять накатившие эмоции. Она ждала, что мать закричит на неё, ударит, но тишина длилась до одури долго. — Круцио! — наконец крикнула Хизер и Эйден рухнула на пол, ее тело сводили судороги, она не могла вдохнуть. Нельзя было представить себе боль сильнее, а, возможно, ее и не существовало: словно тысячи иголок впились в каждый сантиметр твоего тела, ты сгораешь заживо, пока твои органы пытаются найти выход наружу. Прошла целая вечность, прежде чем Хизер на секунду опустила палочку, но лишь чтобы сказать слова, после которых она наложила заклятие снова. — Ты не заслуживаешь даже этой боли.

***

Весь день Эйден провела, уткнувшись взглядом в пол. Последствия вчерашней ссоры и кошмаров дали о себе знать: девушка была больше похожа на инфернала, чем на саму себя. Казалось, что за весь день она ни разу не подняла глаз, ни разу не сказала ни слова. Вернувшись в спальню после уроков, содержание которых она бы не вспомнила, даже если бы приложила все усилия, она тупо уставилась в тетрадь, совершенно не понимая, что следует писать. Всё-таки взяв в руки перо, она начала хаотично водить им по бумаге, надеясь, что узоры как-нибудь сами сложатся в слова. Так прошёл день. Затем второй. Третий. Потом Эйден потеряла счёт. В какой-то из них она вдруг очнулась в Больничном крыле: медсестра много говорила о том, что нужно больше спать и не голодать, заставила выпить какую-то настойку, но Эйден не слушала ее и ничего не запомнила. Лекарство не дало эффекта, и она покинула палату в том же состоянии, в котором, очевидно, и попала в неё. На секунду ей показалось, что кто-то вёл ее в Больничное крыло, кто-то сидел на соседней кровати, но она не знала, кем был этот человек, и на самом ли деле он вообще там был, или ей лишь почудилось. Она была пленницей невидимого пузыря, своего рода вакуума, со взглядом, прикованным к ботинкам.

***

Через несколько дней ей стало лучше. Она стала испытывать голод, слышать и понимать речь людей вокруг, вменяемо писать, и даже пару раз что-то ответила на Травологии. Жизнь потихоньку возвращалась в прежнее русло, и хоть самочувствие пошло на поправку, счастливой, или, как минимум, не такой уж несчастной Эйден себя не чувствовала. На смену поглотившей ее пустоте пришла злоба, срывать которую ей было не на ком, оттого она копилась где-то под рёбрами, спирая дыхание. Настала середина месяца, Хогвартс был украшен в лучших традициях Рождества: пушистые ярко-зелёные елки, оформленные под стать факультетам, снежинки, падающие с потолка в Большом зале, ученики, одетые в уютные большие свитеры, чай с имбирем, теперь обязательно подаваемый на завтрак, покупка и упаковка подарков. Вся эта суматоха проходила мимо Эйден, но радовала глаз. Насколько ее вообще хоть что-нибудь могло сейчас радовать. Она давно перестала обращать внимание, кто находится вокруг неё: просто приходила в нужные кабинеты по расписанию, не вглядываясь в лица. Слишком велика была вероятность встретиться взглядом с самым нежеланным лицом. И самым желанным одновременно. После очередного Зельеварения Эйден поднялась из подземелья и отправилась во двор школы, чтобы отдохнуть в свободное окно до следующего урока. Она забралась в каменный проем арки и принялась разбирать закорючки, написанные ею вчера в полусонном состоянии. В воздухе витал запах мороза и праздника, он приятно колол нос и освежал разум. Призрачная идиллия длилась недолго, потому что кто-то нагло уселся в том же самом проеме, заставив Эйден поджать ноги. Она подняла глаза и увидела Сириуса, приветливо смотрящего на нее. — Привет, Эверетт, — сказал он, но Эйден промолчала и уткнулась обратно в тетрадь. — Пожалуй, не буду ходить вокруг да около. Вы с Римусом поссорились? Эйден вздохнула так, словно слышала этот вопрос тысячу раз и устала на него отвечать. На самом же деле, Сириус был первым, кто заговорил с ней с момента разлада девушки со старостой. Она многозначительно посмотрела на Блэка, надеясь, что тот прочитает ответ в ее глазах. — Слушай, — начал он, подвигаясь ближе к Эйден. — Не знаю, что между вами произошло, но он места себе не находит. Сейчас он снова уехал к бабушке. И знаешь, я его таким грустным никогда не видел. — Какая досада, — вдруг выпалила Эйден, сама удивившись себе: ее голос был хриплый, а горло - сухим от отсутствия надобности в последние дни. Сириус сделал вид, что не заметил сарказма в ее тоне, а затем продолжил чуть тише: — Я давно его знаю. Он никогда не хочет никого обидеть. Он хороший человек, с которым произошло много плохого. Пожалуйста, не вычеркивай его из жизни насовсем. Мне кажется, он скучает. Не дождавшись ответа, парень поднялся и ушёл в противоположном направлении. На глазах Эйден выступили слёзы. Он скучает.

***

Надежда, которую разбудили в Эйден слова Сириуса, очень быстро сменилась злостью. Скучает, значит? Ну, конечно. Это ведь у него друзья в дефиците. Это же от него скрывали правду. Это же ему выдумывали невнятные истории в лицо. Это же ему разбили сердце острыми словами. Если бы Эйден так много значила для Римуса, как считает Сириус, он бы не позволил случиться тому, что произошло. Но поскольку все сложилось так, как сложилось, вывод был прост: для него она — лишь такая же гриффиндорка и подопечная, как и любой другой студент. Злость заметно оживила Эйден, хотя это явно не тот факт, каким стоило бы гордиться. На спаренном с Пуффендуем уроке Трансфигурации она даже несколько раз ответила, чем заслужила похвалу Макгонагалл, которая, казалось, просто была рада, что девушка пришла в себя после пассивной комы, в которой находилась. Эйден все так же не замечала людей вокруг себя, зато успевала писать аккуратные и содержательные конспекты, что очень помогало ей в освоении программы к СОВ. Выйдя из кабинета одной из последних, Эйден наткнулась на Фостера и его шайку, выглядящих так, словно они ее поджидали. — Смотрите-ка, кто это: наш прорезавшийся голосок! — нарочито пискляво запел Фостер, заставляя своих товарищей наигранно хохотать. Эйден лишь смерила его пронзительным взглядом и направилась было к выходу во двор, как капитан Пуффендуйской команды преградил ей путь. — Что, перестала наконец варить сомнительные зелья и вернулась с небес на землю? — Пошёл прочь, — вдруг отрезала Эйден, взявшая с себя обещание никогда не вступать в полемику с этим человеком ещё два года назад. Нарушение устоявшегося правила заметила не только она. — Ну надо же, ты теперь и со мной разговариваешь, — он склонился ближе к ней. — Твой дружок научил тебя смелости? Несколько других прихвостней одобрительно заржали, наслаждаясь тем, как Эйден меняется в лице. — Ой, совсем забыл, вы же с твоим драгоценным разругались! Видишь, Эверетт, даже гриффиндорский терпила тебя не вынес. В следующую секунду Эйден сделала то, что никак не могла от себя ожидать: она выдернула свою волшебную палочку и уткнула ее Фостеру в живот. — Я сказала: пошёл прочь. — Стерва! — за секунду он отпрыгнул назад, вынув свою волшебную палочку. Теперь они стояли напротив друг друга, каждый из которых был готов нанести удар первым. Гриффиндорцы и пуффендуйцы встали по кругу, ожидая дуэль. — Ну что, нападешь первая? Или тебе смелости хватило только на то, чтобы показаться в Хогвартсе после того, как твои родители угробили с дюжину магглов? — Эверте статум! — крикнула Эйден и Фостера отбросило на несколько метров назад, сбив с ног. Он подскочил, чертыхаясь, готовый нанести удар. — Гриффиндорская дрянь! — он замахнулся, и Эйден была готова использовать защитные чары, как вдруг между ними возникла третья фигура. — Протего! — Римус отбил заклинание Фостера, и прежде, чем успел что-то сказать, тот нанёс ещё одно, попавшее в цель. Римус не потерял равновесие, но ухватился рукой за плечо. Фостер снова поднял волшебную палочку на Эйден, но староста его опередил. — Экспеллиармус! — палочка Фостера вылетела из его рук, затерявшись в траве. — Что здесь происходит?! — оба факультета обернулись к показавшейся во дворе Макгонагалл. Она быстрым взглядом окинула присутствующих, без вопросов поняв, что произошло. — Я непременно сообщу вашему декану об этом, Фостер, и можете не сомневаться, он предпримет меры, — Пуффендуец поднял свою палочку, бросая в сторону Гриффиндора озлобленный взгляд, — А вы меня просто разочаровали. Особенно вы, Люпин. Староста, как я полагала, должен помнить, что дуэли между учениками в Хогвартсе строго запрещены. Сегодня вечером вам обоим назначено наказание в Зале наград. Народ начал медленно расходиться, разочарованный тем, как быстро закончилось веселье. Фостер что-то рассказывал своей шайке о том, как собирается отомстить. Эйден убрала волшебную палочку и почти развернулась, чтобы уйти, как услышала знакомый голос. — И что, довольна теперь? — она резко обернулась, увидев Люпина в непривычном для него виде: он был зол. Эйден отметила, что он снова выглядит хуже, чем обычно, исхудавший и болезненный. Она ничего не ответила на его слова, и он продолжил. — Ты ещё не заметила, что каждый раз, когда ты реагируешь на его выпадки, страдают люди вокруг? — А, так ты за себя переживаешь, — не менее зло произнесла Эйден, чувствуя, что не может промолчать, хоть и очень хотелось. — Тебя никто не просил лезть в чужие разборки. — Я староста, если ты забыла. — Да как тут забудешь, если ты повторяешь эту заученную фразу чаще, чем вообще задумаешься над другими своими словами. — Эйден покинула двор, заранее ненавидя предстоящий вечер.