***
На следующий день, все еще прокручивая в голове события во всех отношениях идеального дня рождения, Эйден спустилась из своей спальни к Римусу. В общей комнате никого не оказалось, и они сели около камина. Эйден думала, что они начнут читать переведенный ею роман, однако Римус вдруг жестом попросил ее подсесть поближе и прошептал: — Я хочу тебе кое-что показать. Только обещай, что это останется между нами. — с этими словами он протянул ей свёрток пергамента. Эйден взяла его в руки и принялась разворачивать. Вопреки ее ожиданиям, листы оказались пусты, и она изумленно подняла глаза на друга. Римус достал волшебную палочку и коснулся пергамента. На нем вдруг начали проступать очертания каких-то комнат, ходов, лестниц и этажей. Изображения на листах двигались, у Эйден разбегались глаза. Спустя пару минут, когда все части страниц покрылись изображениями, она вдруг заметила знакомые надписи: «Большой Зал», «Кабинет Филча», «Гостиная Пуффендуя», и многие другие. Между локациями медленно плавали маленькие флажки, подписанные различными именами. Многие были незнакомы ей, но уже через пару мгновений она вдруг наткнулась на флажок «Илайн Тёрнер» на поле для квиддича. — Это карта Хогвартса, — прошептала Эйден, не сводя глаз с движущихся имён. Она вдруг заметила ещё два знакомых флажка: «Римус Люпин» и «Эйден Эверетт», прямо здесь, посреди гриффиндорской гостиной. — Со всеми людьми в нем! — она подняла глаза на Римуса, он довольно улыбался. — Это потрясающе! Где ты достал ее? — Я ее сделал, — тихо ответил он, заливаясь краской. Ситуация уж больно походила на ту, когда Эйден призналась, что сама перевела его подарок с французского, — То есть, Джеймс, Сириус и Питер занимались исследованием замка и сбором информации, а я перенёс ее на бумагу. — Ты шутишь, — Эйден не могла поверить своим глазам, — Да это же первоклассная магия! Римус рассмеялся: должно быть, восторг Эйден казался ему детским. Но она в действительности заворожено наблюдала за учениками Хогвартса, блуждающими по коридорам замка, даже не подозревающими, как он огромен на самом деле. Она и сама любила прогуляться в отдалённых частях старинной школы, но глядя на эту карту Эйден понимала, что не была и в десяти процентах мест, которыми она была богата. Девушка продолжала вертеть пергамент в руках, и ее восторг улавливался без слов. Римус терпеливо ждал, когда Эйден насладится бесконечным перелистыванием, разглядыванием каждого закоулка. Наконец, она снова подала голос: — И что вы будете с ней делать? — Полагаю, Джеймс и Сириус будут использовать ее, чтобы тайно проникать туда, куда не следует, а я буду делать вид, что не знаю об этом. А потом, кто знает, может, передадим ее потомкам? — Здорово, — выдохнула Эйден, — Это действительно драгоценное наследие для будущих шалопаев Хогвартса! Римус снова тихо рассмеялся, коснулся карты палочкой, и рисунок начала растворяться. — Стой, а любой может коснуться ее и прочитать? — вдруг спросила Эйден. Римус растерянно пожал плечами. — Получается, что так. Но мы будем бережно хранить ее. Да и кто догадается, что это не обычный пергамент? — Разве не лучше заколдовать его от чужих глаз? — Как, например? — Ну, не знаю, — Эйден пожала плечами ровно так, как это сделал Римус секундами ранее: она постоянно обращала внимание на то, как они невольно копируют привычки и манеры друг друга. — Может, что-то вроде особых слов, фразы? Римус отвёл взгляд куда-то в сторону и задумался. Эйден молча наблюдала за тем, как уголки его губ поджимаются, пока он размышляет о чем-то, и даже брови немного хмурятся, образуя маленькие морщинки на лбу. — Знаешь, это действительно хорошая мысль, — каким-то мечтательным тоном произнёс он. — Есть идеи для фразы? Придумаешь что-нибудь? — Я? — удивилась Эйден, округляя глаза. По виду Римуса она сразу поняла, что он не шутит. — Конечно! Предлагаю тебе внести лепту в создание Карты Мародёров, раз уж ты посвящена в ее тайну! — Карта Мародёров? Так вы ее прозвали? — Эйден улыбнулась, а затем сложила руки на груди. — Что ж, к такому громкому названию нужно не менее пафосное вступление... — Это должно быть что-то, что мог бы сказать кто-то из нас, что-то неочевидное, — продолжил Римус, тоже принявшийся ломать голову над им же поставленной задачей. — Но в то же время соответствующее духу затеи. — Ну и запросы у тебя! — Эйден поднялась и принялась расхаживать по комнате, перебирая варианты. — Может, что-то вроде клятвы? — Серьезно? И как это будет звучать? «Торжественно клянусь, что замышляю только шалость»? — Эйден рассмеялась, вскидывая руки, пока произносила эти слова. Однако Римус не смеялся, он пристально смотрел на неё, как будто смаковал название. — Что-то в этом есть, — наконец сказал он, поглаживая подбородок. — Брось, Римус, я же пошутила! — Нет, правда! — он подскочил с дивана, приближаясь к ней, — С помощью этой фразы можно будет проявить карту! Тогда что-нибудь в духе: «Шалость удалась» заставит ее исчезнуть! Его глаза светились от восторга, он взял Эйден за руки и легонько встряхнул их, словно стараясь вбить в неё гениальность их общей идеи. — Я расскажу об этом ребятам, ты не против? Может, у тебя найдётся ещё парочка полезных идей! Честно говоря, Эйден не считала свою идею такой уж выдающейся. На самом деле, она лишь пошутила, но умудрилась попасть своими словами в самое яблочко. Она не стремилась разделять авторство этого изобретения, и была готова сгенерировать еще несколько толковых мыслей только ради того, чтобы видеть Римуса таким воодушевлённым. Однако вскоре она перестала разделять его восторг от происходящего. В голове застряла его фраза: «Джеймс и Сириус будут использовать ее, чтобы тайно проникать туда, куда не следует». У нее было вполне правомочное предположение о том, в каком именно ключе будет использована карта. То ли озабоченное выражение лица было так заметно, то ли Римус научился считывать ее эмоции без ошибок, но уже спустя мгновение он вопросительно смотрел на нее, не понимая резкую перемену настроения. — Ты как-то помрачнела. О чем задумалась? — Интересно, а знает ли он, что случилось в ту ночь? Сказали ли они ему? — Да так, — отмахнулась Эйден, понимая, что придется сказать хоть что-то, и врать ей не хотелось. — Боюсь, кабы Джеймс и Сириус не нашли проблем на свою голову. Иногда они заигрываются в свои авантюры. Римус изменился в лице так же быстро, как она сама минутой ранее. — За это Сириус извинялся передо мной? — Что? — Римус тяжело вздохнул и рухнул на диван напротив Эйден. — Весь вчерашний день он то и дело повторял, что он всегда хотел для меня только лучшего, что ему жаль, если он обидел или разочаровал меня. Я столько раз пытался спросить, в чем же дело, но они с Джеймсом только как-то виновато опускали глаза. Вот оно что. Им хватило совести, чтобы извиниться, но не смелости, чтобы объяснить, за что. Кто бы мог подумать, что она станет упрекать в недостатке храбрости самых типичных представителей факультета Годрика Гриффиндора! Выходит, парни не придумали ничего лучше, как оставить Римуса в неведении. Эйден так поступить не могла. Если не сказали они — придется ей. Ложь рано или поздно всплывет наружу. Она села напротив него на пол, и потихоньку начала рассказывать о событиях той ночи, стараясь выбирать самые мягкие слова из всех, что удавалось находить, сглаживая самые острые углы действительно жутковатой истории. Римус мрачнел с каждым словом, но Эйден уже не могла забрать сказанное назад. Когда она закончила, он долго смотрел ей в глаза, а затем резко подорвался, опустился к ней и задернул штанину брюк. Его взору предстала еще не зажившая нога. Римус поперхнулся, закрывая лицо руками и сползая вдоль дивана. — Ты не мог заразить меня, да и нога уже почти не болит! — Эйден пыталась убедить друга, что все хорошо, и даже не врала ему, но Римус был полностью потерян. Она чувствовала, что в этой мудрой не по годам голове сейчас не находилось нужных слов. Она выждала долгую паузу, прежде чем очень тихо сказать. — Я обещаю за всех нас, что подобное больше никогда не повторится. Мы усвоили урок. Об этой ночи никто не узнает, все осталось в прошлом. — Северус может рассказать, — хрипло ответил Римус, не открывая лица. Когда он открыл его, Эйден заметила, что глаза его выражают нечто среднее между злобой и отчаянием. — Не станет, — совершенно уверенно ответила Эйден. — Зачем ему это? Раскрыть, что сам нарушил правила, желая вам отомстить, что обязан мне за спасенную жизнь? Это не в его духе. Да и если бы хотел, уже рассказал бы. Довод был веский, Римус согласно кивнул. Лицо его вдруг сделалось таким старым и изможденным, что было тяжело смотреть. Эйден прекрасно понимала, чем вызвано такое выражение, и все равно не смогла не отвлечься на мысль о том, что даже таким он кажется ей привлекательным. Было так неуместно думать об этом сейчас, но черт, как же он ей нравился! — Все же я хочу, чтобы они объяснились передо мной, - глухо сказал он, прервав долгое молчание. — Извиняться им действительно есть за что. Они превзошли в наглости самих себя. Эйден согласно кивнула, думая о том, что Римус сейчас чувствует. Он не помнит и мгновения после своего превращения, а теперь узнает, что чуть не убил людей, своих друзей. Неужели этому доброму юноше мало поводов ненавидеть себя помимо неподвластной ему природы? Она не могла перестать думать о том, что заветной мечтой Римуса всегда будет излечение, и даже обретя все, что только можно загадать, он не сумеет почувствовать себя по-настоящему счастливым. — С этим точно совсем-совсем ничего нельзя сделать? — еле слышно спросила она. Римус вздохнул. — Нет, это не лечится. Мои родители пристально следят за всеми известными исследованиями, да и Дамблдор дал бы мне знать, стоило бы разработкам только появиться. Сколько бы она отдала, чтобы забрать его боль или найти способ помочь ему! Эйден была достаточно осведомлена о многих сферах наук и точно знала, что не существует проклятия, которое нельзя было бы обратить, ведь необратима только смерть. И пока Римус жив, остается шанс найти лекарство. Но сколько лет пройдет, прежде чем какой-нибудь гений облегчит его ношу? Будь ее воля, Эйден сейчас бы отправилась изучать все книги о зельях, что хранятся в школьной библиотеке, собирать ингредиенты и готовить снадобья, вот только она ничего не смыслила в травах. Вдруг ее осенило: зато она знает, кто смыслит.***
Римус проводил ее до башни факультета и направился на дежурство. Переждав за портретом Полной Дамы пару минут, Эйден проскользнула обратно на лестницу и устремилась в библиотеку на запланированную встречу. Вся затея была авантюрой чистой воды, но, почему-то, придавала ей сил и буквально внушала энтузиазм. Добравшись до библиотеки, она застала Рида Герберта на том же месте, где некогда произошел не самый продуктивный диалог. — Не думал, что тебе потребуется так много времени, чтобы сформулировать вопросы для него, — усмехнулся парень, принимая из рук Эйден запечатанное письмо. — Если ты меня не обманываешь и мы действительно говорим об одном и том же человеке, то я очень прошу тебя доставить ему это письмо. Это очень важно, — Рид окинул конверт оценивающим взглядом. — Проси взамен что хочешь. — У тебя все равно нет ничего из того, что мне бы пригодилось. — скучающим тоном ответил он. — В любом случае, я передам письмо. Он давно его ждет. Обратно в гостиную Эйден возвращалась потерянная, хоть и довольная. Либо Рид продолжает дурить ее, и тогда он уж слишком заигрался в свой розыгрыш, либо он действительно может как-то связаться с Аттикусом. Она все еще не могла объяснить себе, почему предпочла действовать через малознакомого слизеринца, чем через Дамблдора, но решение ей, почему-то, казалось правильным. В конце концов, письмо было не просто написано по-французски, но и своеобразным двуязычным кодом, авторами которого брат с сестрой выступили сами, когда боялись разозлить родителей своей детской болтовней: даже если Рид не передаст письмо, сам он его все равно не поймет. Она пыталась понять, в какой момент ее жизнь поменялась настолько, что при первой же попытке связаться с братом спустя столько лет она не стала спрашивать его о том, куда он пропал, где был и чем занимался, не стала рассказывать о том, как ей пришлось выживать в одиночестве, как она скучает и как мечтает вновь его увидеть. Добрая часть письма отведена просьбе бросить все силы на поиски лекарства от ликантропии. Девушка была уверена на все сто процентов, что ее брат посвятил жизнь странствиям и изучению травологии, от которой всегда был без ума. Если кто-то и может начать исследования в области оборотней, то это именно он – влюбленный в науку и эксперименты горящий яркий ум Аттикуса Эверетт. Последующие дни она провела в перманентном мандраже ожидания, портящем ей аппетит и сон. Она прекрасно понимала, как глупо себя ведет, вопросительно вскидывая брови каждый раз, видя Герберта в школе, получая в ответ едва заметный отрицательный поворот головы. С чего она взяла, что письмо дойдет до Аттикуса? Что он действительно занялся изучением растений? Что он достаточно умен и талантлив, чтобы найти лекарство, над которым не первый десяток лет бьются известные ученые? В конце концов, откуда ей известно, что ему вообще не наплевать на какого-то Римуса Люпина? Но она знала. Просто знала. И продолжала ждать, не рассказывая ни единой душе о том, что провернула за спиной лучшего друга. Вскоре ожидание стало излишне ее утомлять. Она и не надеялась, что Аттикус на следующее же утро пришлет ей чудотворную настойку совой посреди завтрака, но мечтала, чтобы ее слезливая просьба стала для него мотивацией заняться данным вопросом. Допуская, конечно, что он вообще жив.***
Прошло несколько недель с тех пор, как Эйден подписалась на бессонницу и нервотрепку, вот только теперь ей досаждали также усилившиеся по мере приближения СОВ упреки и запугивания учителей. Времени, проведенного над учебниками, становилось все больше, и Эйден давно перестала обращать внимание на время суток за окном: перед глазами были только бесконечные строчки текста, которые нужно было знать наизусть. Римус учился бок о бок с ней, и это, надо признать, намного облегчало задачу, ведь парень буквально был ходячей энциклопедией с невероятно быстро работающей головой, находящей ответы еще до того, как Эйден удалось бы сформулировать вопрос. И вот однажды вечером, когда она только заканчивала свою домашнюю работу, с вечернего дежурства Римус вернулся озадаченным. — Тебя вызывает Дамблдор. Эйден подняла на него удивленный взгляд, ожидая, что уже спустя секунду он признается, что разыграл ее. Но его лицо не менялось. Она растерянно поднялась, вытирая вспотевшие руки о школьную юбку. — Ты что, все-таки говорила с ним о Герберте? — Нет, — честно призналась Эйден. — По правде сказать, не припомню, когда я вообще видела Дамблдора в школе в последний раз. — В любом случае, — настороженно начал Римус, — Он велел мне передать тебе это, и почему-то наказал не сопровождать тебя до кабинета. Тебе не кажется это странным? — Да, очень, — тихо ответила Эйден, медленно направляясь к выходу на главную лестницу. Она почти не запомнила дорогу до кабинета директора: ноги вели ее машинально. Она остановилась у входа и едва слышно произнесла: «Сливочный пирог», приведя статую в движение. Не будь у нее такого странного предчувствия, она бы успела оценить необычный пароль, но сейчас ее мысли были заняты бесконечными вопросами. Отворив тяжелую дверь, Эйден встретилась глазами с директором, сидящим в своем кресле прямо напротив. Перед ним сидели люди, которых девушке не удалось опознать со спины. Посмотрев на одного из них, Дамблдор вдруг сказал: — Полагаю, вы давненько не виделись. Из кресла поднялся молодой человек. Он медленно обернулся к Эйден. Темно-русые волосы, синие раскосые глаза, мягкая улыбка. Он переминался с ноги на ногу от волнения, смотря на Эйден изумленным взглядом. Словно столько лет пролетели как одно мгновение. Перед ней стоял Аттикус Эверетт.***
Следующие секунды пролетели так быстро, что совершенно не запечатлелись в памяти: Эйден подбежала к брату и бросилась ему на шею, цепляясь руками изо всех сил. Он обхватил ее в ответ, поднимая в объятиях над землей. Она отчетливо чувствовала, как задыхается. Она хваталась за ткань одежды, словно боялась, что сейчас он растворится в воздухе, касалась волос, которые она узнала бы по торчащим на затылке прядям из тысячи, даже если бы ей завязали глаза. От него все так же пахло корицей и какао. Это был Аттикус. Ее Аттикус. Она громко всхлипнула, наконец перестал сдерживать слезы. Эйден услышала, что Аттикус тоже громко шмыгнул носом. Она отстранилась от него, взяв его лицо в руки, и принялась изучать и без того знакомое лицо сквозь слезы, застилающие глаза. Он тоже плакал, улыбаясь ей. Его мягкие щеки осунулись, обнажив острые скулы, на подбородке ощущалась щетина, а на лбу виднелись морщинки. За исключением этого на нее смотрел все тот же двадцатилетний парень, которого она запомнила с их последней встречи. — Такая взрослая, — вздохнул он, водя пальцами по ее лицу. Эйден улыбнулась и зачем-то активно закивала головой, словно говоря: «Да-да, это я, твоя Эйден!» — Вы ведь не обниматься сюда приехали, верно, Эверетт? — за спиной брата прозвучал незнакомый грубый голос, который мигом разрушил всю атмосферу воссоединения. Эйден взглянула на кресло и увидела мужчину в самом избитом сером пальто, которое только можно себе представить, и черном глупом котелке, губы его были поджаты, а глаза были похожи на рыбьи и словно ничего не выражали. Таких людей француз Дункан Эверетт с толикой издевки называл «типичные чопорные британцы». — Бросьте, Бестер, — мягко начал Дамблдор, — Брат с сестрой не виделись вот уже пять лет. К слову, мисс Эверетт, хотел бы вас поблагодарить за столь пристальный интерес к вопросу ликантропии. — Эйден напряглась всем телом, услышав эти слова: ей совершенно не хотелось обсуждать это с директором, да еще и при незнакомых людях. — Видите ли, ваш брат по действительно уникальному стечению обстоятельств вот уже как несколько месяцев трудился над созданием противоядия. — Эйден вновь взглянула на Аттикуса. Ей не снится? Как все может складываться так хорошо? Не проснется ли она, если сейчас же ущипнет себя? — Иногда бывает, что родственные души приходят к одним и тем же мыслям независимо друг от друга. — Рецепт уже передали школьному зельевару, есть все шансы, что это сработает! — Аттикус слегла встряхнул сестру за руки, явно пребывая в восторге от происходящего. Эйден же продолжала не верить, что все происходит наяву. — Долго вы будете сюсюкаться? Это не то, зачем мы приехали, — Бестер нервно поправил галстук на шее. Эйден заметила, как изменился в лице Аттикус, и ей это совершенно не понравилось. Выходит, все действительно не так замечательно, как ей успело показаться. — Боюсь, повод у нас действительно не радостный, — задумчиво произнес Дамблдор, поднимая глаза на Аттикуса. Эйден поняла, что право сказать ей они возложили на его плечи. — Эйден, — неуверенно начал он, взяв ее за плечи. Ему пришлось набрать в грудь побольше воздуха перед своей следующей фразой, и уж лучше бы он посоветовал сестре последовать его примеру. — Наши родители сбежали из Азкабана.