У кромки Чёрного озера

Если бы Эйден услышала эти слова всего около полугода назад, они бы, безусловно, произвели на неё впечатление, но совершенно не так, как это случилось в итоге. Если бы ситуацию представлялось возможным описать метафорично, вышло бы примерно так: некогда пустующая засушливая почва в самом жарком из возможных мест вдруг получила достаточно влаги и впервые увидела дождь. Песок постепенно сменился зелёным ковром, давшим жизнь целому саду. Вскоре посреди этого оазиса стал возводится уютный домик: ещё хлипкий, немного жалкий на вид, но по-настоящему подающий надежды. Владелец когда-то бесполезной земли наконец вдыхает полной грудью и представляет себе счастливую жизнь в доме, которому предстоит стать крепким и притягательным одновременно, предзнаменуя счастливую спокойную жизнь. Но в один момент тучи сгущаются прямо над домом, молния бьет в его крышу, не оставляя от нее и дощечки, хрупкий каркас обмякает под разразившимся ливнем, и когда этот произвол наконец подходит к концу, на поредевшем зелёном островке остаётся лишь обугленный скелет яркого и тёплого воспоминания. Именно так сейчас себя чувствовала Эйден: от ее едва выстроенного дома остались лишь обвалившиеся балки, да торчащие гвозди. Она не сразу заметила, как крепко сжимала плечи Аттикуса, впиваясь в кожу ногтями сквозь ткань одежды. Девушка продолжала смотреть ему прямо в глаза, боясь даже моргать, надеясь, что брат или возьмёт свои слова назад, объяснив сказанное неудачной попыткой пошутить, или вовсе растворится в воздухе, заставляя Эйден проснуться. Потому что иначе происходящее было сумасшествием. — Что? — наконец произнесла она настолько хрипло, что никто кроме Аттикуса не услышал бы ее, даже если бы захотел. Парень переступил с ноги на ногу, погладил лицо сёстры рукой, которую ещё не успел убрать, и как можно мягче продолжил свой ужасный рассказ. — Вчера вечером кто-то из Министерства помог им сбежать. Мы полагаем, это кто-то из тех, кто был их пособником раньше, но избежал суда. Все силы мракоборцев сейчас призваны найти их и проконтролировать, что Азкабан вновь неприступен. Эйден молча смотрела на брата, неспособная ослабить хватку. По щекам одна за одной начали стекать слёзы, к горлу подступил ком, но она была далека от настоящей истерики. — Ты не сказал самое важное, — ворчливо бросил Бестер. Эйден заметила, что Аттикус хотел было огрызнуться, но вовремя взял себя в руки. — Да, ещё кое-что, — сказал он мягче, и слегка испугано. — Дункан погиб. Молния ударила снова, угодив в дерево. Разносимые ветром, искры метнулись вниз с самых крон, коснувшись травы и мгновенно превратив зелёный океан в огненный. Так оно и было: ревущее пламя под тяжелыми каплями дождя, горящее безудержно и вопреки. Эйден отпустила брата, уронив руки. Она медленно сползла спиной по колонне, растекшись на ступенях, ведущих к столу директора. Аттикус присел рядом с ней, пытаясь вновь взять ее лицо в руки и заставить ее взглянуть на себя, но девушка уткнулась взглядом куда-то перед собой и не желала слышать даже его родной голос. Она представляла, как проживает эту эмоцию, тысячи и тысячи раз. Когда кошмары, непременно возвращавшие ее в поместье Эверетт, не оставляли и живого следа на и без того израненной душе девочки, ей ничего не оставалось, как представлять, что ее родители получили по заслугам. Она представляла их наказание во всей красе, порой настолько жестокой, что увидь эти сцены Распределяющая Шляпа, она бы всерьёз задумалась о том, куда действительно стоило определить одиннадцатилетнего ребёнка. Даже повзрослев и скорее почерствев, нежели озлобившись, Эйден часто представляла, что родители мертвы. Во всяком случае, это было куда проще, чем хотя бы иногда задумываться о том, что именно в этот момент времени они, наверное, получают свой скудный паёк где-то за тысячи миль отсюда в самой, как казалось, охраняемой магической тюрьме. Эйден казалось, что ее родители погибли еще пять лет назад. На самом же деле, один из них сейчас был ближе, чем можно было бы себе представить, а с другим ее разделяло нечто большее, чем понятие расстояния. Боггартом Эйден был не Дункан Эверетт. Но именно его бездыханное тело, вероятнее всего, сейчас попросту лежит где-то там, пока мракоборцы не придумают, что с ним делать. — При побеге им удалось увильнуть от большинства мракоборцев и летящих в них заклятий, но одно все же угодило в цель, отскочив, — тихо сказал Аттикус, а затем продолжил, словно этот факт сейчас был самым важным. — Бабушка и дедушка возвращаются во Францию. Они намерены забрать Дункана и похоронить на родине Эверетт. Эйден не помнила родителей отца: они были в их доме ещё более редкими гостями, чем радость и тепло. Их тяготил серый дождливый Лондон, и они всегда мечтали вернуться туда, откуда им не посчастливилось убежать пару десятков лет назад. Эти люди не сделали ничего плохо ни Эйден, ни Аттикусу, чего уж там говорить, девушка даже не слышала, чтобы они говорили о детях что-то плохое. Их было не за что ненавидеть, и для семьи Эверетт это было чем-то удивительным. Что же, раз они мечтали вернуться во Францию, пусть так оно и будет, но жаль, что по такому поводу. Эйден было больно. И она не знала, что врезалось осколком в сердце глубже: потеря отца, или сам факт того, что его смерть для неё что-то значила. Ей так отчаянно хотелось его ненавидеть, но сейчас, когда это чувство вдруг лишилось адресата, испытывать его стало невыносимо, и сердце заполнила тоска. Дункан не был хорошим отцом. Однако он не был тираном, которым предстояло стать его жене. Он никогда не поднимал на Эйден руку, ни за что бы не стал использовать круциатус на собственном сыне, но был готов закрывать на это глаза, когда Хизер брала все в свои руки, действительно презирал магглов и не брезговал держать их в заточении в собственном доме, обрекая на смерть в ходе чудовищных обрядов. Да, это не Дункан заставил Эйден накормить единорога отравленным мясом, не он принуждал Аттикуса становиться соучастником Непростительными заклятиями, но именно он молча разворачивался и уходил, когда дочь кричала ему вслед, умоляя остановить мать, именно он равнодушно швырял в камин гербарии брата, на которые тот тратил невероятное количество времени и сил, и, наконец, Дункан точно так же смотрел бы на распределённую в Гриффиндор Эйден с неподдельным отвращением, поправляя галстук зелёного цвета с серебряными заклепками с крошечными змейками на стойке воротника. Все познаётся в сравнении, и оттого Дункан казался лучше. Особенно теперь, когда ему бы уже не удалось сделать Эйден больно. Однако сознание девушки не ликовало, лишившись одного из мучителей. Оно крошилось в пыль, заставляя воспоминания всплывать одно за другим. Вот Дункан сидит с ещё совсем юным Аттикусом в пустеющем саду Эверетт, рассказывая, какие растения смогли бы вырасти на этой почве, если бы кто-то предоставил им должный уход, и какие чудотворные зелья вышло бы из них сварить. Вот он сажает Эйден на ее первую крошечную метлу, поражаясь тому, как уверенно малышка держит равновесие. Тогда девочка застала один из редких разов, что слышала смех отца. Вот он собирает детей вокруг себя у пускай и горящего, но все ещё холодного камина, заставляя прижиматься к себе, и вслух читает французские романы, лишь изредка отвлекаясь, чтобы перевести совсем непонятные слова. А вот он со спины обнимает Хизер, заплетающую длинные выпрямленные заклинанием волосы в косу, глядя на своё отражение в зеркале, и вдруг, прервавшись и взяв его руки в свои, она замечает, что черты ее лица смягчились, и она стала выглядеть моложе, почти так же, как когда они впервые встретились и потеряли головы от любви. Где бы они были, не будь Хизер одержима оккультизмом, ритуалами, идеей чистоты волшебной крови и превосходства волшебников? Какая атмосфера наполнила бы поместье Эверетт, если бы любовь этих двоих трансформировалась не в одержимость и клятву на крови, а в настоящий фейерверк чувств и триумф величайшей магии? Ни Эйден, ни Аттикус уже никогда не смогут это узнать. Девушка наконец повернула голову к брату, гадая, сколько просидела, уставившись в пустоту, копоша воспоминания. Он едва заметно кивнул ей и помог подняться. Неприятный спутник Аттикуса со скучающим видом смотрел на брата с сестрой, явно не впечатленный зрелищем того, как дети теряют родителей. — Боюсь, есть ещё кое-что, — загадочно заговорил Дамблдор, но Аттикус прервал его непривычно холодным для него тоном. — Не сейчас. Эйден открыла было рот, чтобы возмутиться, но обнаружила, что у неё не осталось сил. Она обмякла в руках брата, который принялся уводить ее из кабинета директора, пока последний давал напутствия в спину уходящим. — Проводите мисс Эверетт до самой спальни и убедитесь, что она хорошенько отдохнёт. Дни предстоят непростые. Эйден не хотелось сейчас думать о том, что Дамблдор имел в виду, а потому просто следовала за братом, ещё, очевидно, достаточно хорошо помнившим устройство Хогвартса. Однако ближе к парадной лестнице он растерялся и тихонько спросил у сестры: — Где именно вход в вашу гостиную? Эйден взяла его руку крепче и отправилась в сторону седьмого этажа, наблюдая за тем, как брату очевидно непривычно подниматься вверх, а не спускаться вниз на пути в общую комнату. Полная Дама, судя по всему, была уже предупреждена о чужаке, а потому без проблем пропустила Аттикуса внутрь после того, как Эйден назвала ей необходимый пароль. Камин ещё горел, хоть гостиная и почти пустовала. Сам того не заметив, брат отпустил ее руку и принялся восторженно изучать окружение той части замка, что ему никогда прежде не доводилось видеть. За своим изучением гобеленов на стенах он совершенно не заметил фигуру, поднявшуюся с дивана и медленно приближающуюся к Эйден: Римус выглядел не менее истощённым, чем она сама, а их появление в проеме портрета его явно попросту разбудило. Он молча наблюдал за Аттикусом, одними лишь глазами выражая удивление вкупе с исступлением. Когда старший брат наконец насладился обстановкой гостиной, он встретился взглядом с двумя гриффиндорцами, и повисла неловкая пауза. — Что же, Дамблдор пообещал, что медсестра выделит мне комнату, где я смогу переночевать, так что мне пора идти. Ты, как я вижу, в надежных руках, — он кивнул в сторону Римуса, и тот незамедлительно, хоть и не без остатка растерянности, кивнул в ответ. Аттикус покинул Гриффиндорскую Башню, и двое наконец заглянули друг другу в глаза. Эйден видела, как сознание Люпина выкрикивало один вопрос за другим, пытаясь понять, когда и в каком порядке их следует задать. Его даже немного потряхивало от напряжения. Однако он продолжал молчать, очевидно, решив, что Эйден слишком вымотана для каких-либо вопросов, и заговорит сама, когда придёт время. Его способность понимать ее без слов и быть невероятно чутким и внимательным — одна из тех сотен причин, почему Римус значил для неё так много. Она подошла к нему ближе, уперлась головой ему в грудь и обвила руками. Спустя мгновение он обнял ее в ответ, ближе притягивая к себе. Было очень тепло. Из пепелища утраченного оазиса вновь прибился зелёный росток.