У кромки Чёрного озера

Удивительно, какими спокойными и беззаботными смогли оказаться недели, обещавшие стать самыми тяжелыми за долгие и долгие годы.        Хизер Эверетт, как казалось, залегла на дно: о ней ничего не было слышно. Аттикус предполагал, что она могла бежать из страны, но Эйден такой вариант казался маловероятным. Скорее всего, она нашла потаенный уголок, где смогла скрыться от чужих глаз, и уже готовила страшную месть во всех деталях. Эйден и представить себе не могла, в какой мать, должно быть, ярости. Девушка боялась ее гнева задолго до того, как был осуществлен побег из Азкабана, но теперь, когда она лишилась Дункана, было по-настоящему страшно представить, на что была способна женщина, потерявшая любимого человека. Как бы это ни было странно, Хизер не умела любить только собственных детей, ведь мужа она обожала. Они оба составляли действительно гармоничную и красивую пару, которая бы вдохновила любого романтика, покуда он не знал темных деталей, упрятанных в подвале их поместья. Встретившись еще совсем юными, они без памяти влюбились друг в друга: талантливый и харизматичный выпусник Шармбатона, не так давно переехавший с семьей в Лондон, говоривший по-английски неуверенно, но с притягательным акцентом, и образцовая выпускница Хогвартского Слизерина, видная красавица и очень способная колдунья. Ее очаровали его манеры и ухаживания, а он не мог вдоволь насладиться ее зелено-карими глазами и глубокими познаниями в алхимии и зельеварении. Их объединяли не только перспективы выгодного брака, но и помешанность на неизведанных областях магии, идея превосходства представителей чистокровных волшебников и стойкая убежденность в необходимости реорганизации Министерства Магии, причем как в Лондоне, так и в Париже. Пускай ни носившая в девичестве фамилию Эттвуд, ни француз Эверетт не относились к священным двадцати восьми, они были глубоко убеждены в правильности избранных этими фамилиями взглядов на магическое сообщество. Обычно так и бывает: безумная идея, дремлющая в голове одного, вдруг заражает сознание близкого второго, особенно укрепляясь, если в его сознании уже жила своя похожая идея. Дункан стремился изучить древние магические ритуалы и понять природу загадочных артефактов, а Хизер надеялась найти стоящую сферу для применения ее недюжинных талантов. Когда заключение этого союза состоялось, пути назад уже не было: для них обоих в мире теперь существовали лишь они. Определенно беспринципные и безумные, но без сомнения влюбленные друг в друга подобно тому, как оно сложилось еще много лет назад. Эйден было особенно больно принимать тот факт, что именно она оказалась в наибольшей немилости, ведь даже непутевый в глазах матери Аттикус все же добился определенных успехов и в школе, и позже в Министерстве, а хоть и пытался избежать участия в подпольной деятельности родителей, но все же оказался менее строптивым, нежели его сестра. И, в конце концов, именно ему предстояло продолжить род Эверетт, закрепив эту фамилию в британских волшебных кругах. В этой непростой ситуации у Эйден было много общего с Сириусом, который так же считался выродком в своей семье, по большей частью, матерью. Но если в его жизни светлой полосой можно назвать хоть и редкие, но заботливые проявления матери Джеймса, то для Эйден так и осталось загадкой, каково это — быть любимым ребенком. Она могла бы смириться с этой участью, если бы событий прошлого месяца попросту не существовало. Но теперь она знала, что где-то там за ней может наблюдать женщина, которая ненавидит ее хотя бы за то, что она сама осталась одна. Эйден невольно вспоминала большой портрет, висевший в гостиной над большим камином: стройная высокая Хизер с непременно аккуратно убранными волосами, фарфоровой кожей и идеальной осанкой, мягко, едва заметно улыбающаяся, пока ее рука покоилась на плече статного, утонченного мужчины с идеально выстриженной бородой и шелковой рубашкой, застегнутой непременно на все пуговицы. Они лишь слегка двигаются, то поправляя на себе одежду, то убирая пряди волос за уши, но каким-то образом с полотна все равно легко считывалось, что они - одно целое. Им не нужно было заключать друг друга в объятия или заглядывать в глаза, чтобы выглядеть влюбленными. То, как они держались рядом друг с другом, выдавало их с головой. Поразительно: отличные супруги, но кошмарные родители. По правде сказать, Эйден никогда не хотела, чтобы ее родители умирали буквально. Ей хотелось, чтобы они усвоили урок, осознали ошибки, постарались извиниться и исправиться. Но такой расклад слишком утопичен, а потому она была бы довольна и тем, чтобы просто вычеркнуть их из своей жизни и научиться жить так, чтобы перенять их лучшие черты, которые, будет лукавством не отметить, у них все же были, минимизировав худшие. Пускай Эйден и тратила много времени на размышления о том, уехали ли бабушка с дедушкой на родину, где на самом деле прячется Хизер, что она задумала и в безопасности ли сама девушка, отсутствие новостей ее успокаивало. Лучшей частью происходящего было то, что Министерство посчитало побег из ранее неприступной тюрьмы дискредитирующим фактом, а потому об этом решили умолчать: в конце концов, беглянка одна, да и то - женщина. Министерство решило, что без мужа-единомышленника она не представляет настоящей угрозы, но все же регулярно организовывало операции для мракоборцев в надежде отыскать и обезвредить ее. Всю историю было решено замолчать не только на уровне печатных изданий вроде «Ежедневного пророка», но и даже на уровне официальной документации. Было важно сохранить для всей общественности убежденность в том, что Азкабан - самое страшное место на всем свете, из которого нет пути назад. Аттикус выступал как постоянный советник мракоборцев и даже выезжал с ними на задания. Эйден страшно переживала за брата, и волнение это достигло пика, когда Аттикуса в качестве наживки на пару ночей оставили в поместье Эверетт, ожидая, что Хизер захочет связаться с сыном. Но даже это не побудило ее выйти из тени, и Аттикус разочаровано, но отчасти с облегчением, вернулся в Хогвартс, где ему позволили занять кровать в Слизеринском общежитии, где он чувствовал себя практически как дома. Эйден проводила с братом каждую свободную минуту, а иногда даже брала Римуса с собой: такие вечера были особенно хороши, потому что они играли в магические шахматы, пересказывали друг другу любимые произведения в дальнем уголке библиотеки, Аттикус хвастался собственноручными гербариями и целыми энциклопедиями, а Эйден блеснула знаниями французского, поведав о переведенном ею романе «В пламени драконьего дыхания», серьезно впечатлив брата. Закономерно, что мародеры заинтересовались личностью Аттикуса, и Эйден пришлось поведать приятелям краткую историю своей семьи. Питер, Джеймс и Лили (которая теперь не отлипала от своего молодого человека, хотя, по правде, было скорее наоборот) молча выслушали историю от начала и до конца, изредко кивая, а Сириус имел неосторожность обронить фразу: «Жаль, что мне с моим братом никогда не видать таких взаимоотношений», о которой тут же пожалел и попросил всех забыть. Как Римус позже объяснил Эйден, Регулус Блэк был классическим представителем своего семейства, всегда ставившегося Сириусу в качестве примера, в то время как последнему в его лице был нужен попросту друг, а не образцовый хранитель чистоты магической крови. Однако затишье не могло продолжаться вечно. И вот под конец апреля всего за пару часов произошло сразу несколько вещей.

***

В ночь полнолуния Римус настоятельно просил друзей в этот раз воздержаться от походов в Воющую Хижину в обличии зверей, чтобы составить ему компанию, потому что теперь эта доля должна была выпасть Аттикусу. Тот вызвался сам, решив подменить медсестру мадам Помфри, которая вряд ли знала, что делать в случае, если экспериментальное зелье поведет себя не так, как от него ожидали. Кому в таком случае расхлебывать последствия, если не автору противоядия? Тем не менее, было абсолютно очевидно, что отпускать Аттикуса одного к оборотню при том условии, что он никогда не видел их обращенными, попросту опасно, и следовало также пойти тому, кто не просто имеет подобный опыт, но и здорово ладит с ними обоими. Эта роль, конечно же, досталась Эйден, но абсолютно негласно. Осознавая, что без практики ее заклинание невидимости стало паршивым, девушка не придумала ничего умнее, как спросить Джеймса о той таинственной вещи, что укрывала мародеров под собой еще тогда в библиотеке много месяцев назад. Парень был совсем не рад делиться секретом, и лишь факт того, что Эйден делала это ради его друга, сумел убедить его. Эйден была тайком приглашена в мужскую спальню в башне Гриффиндора, где Джеймс открыл чемодан, хранившийся под кроватью, и извлек из него ничто иное, как обыкновенную мантию. Однако когда девушка так ему и заявила, Поттер возмутился со всей присущей ему экспрессией, и расставил все по своим местам, надев мантию: парень испарился в воздухе. Эйден доводилось видеть такую мантию в доме родителей, но она работала заметно хуже, и время ее действия было ограничено. Но мантия-невидимка Джеймса была исключительна во всех отношениях, так что девушка пообещала отнестись к вещи со всей осторожностью. В условленный день Римус встретился с Аттикусом в Больничном Крыле, где его заранее осмотрела медсестра, и где он выпил волчье противоядие, как и каждый день предшествующей превращению недели. Эйден, чье присутствие для Римуса было сюрпризом, поскольку тот точно был бы категорически против и закатил бы настоящий скандал, сквозь мантию-невидимости наблюдала за тем, как друг морщится, выпивая жидкость, от которой исходил голубоватый дым. — Мерзкое? — смеясь, спросил Аттикус, на что Римус кивнул. — Прости, приятель, на вкус никак нельзя повлиять, чтобы не изменить его свойства. Ты ведь помнишь, что при неправильном приготовлении зелье может сработать как яд? «Умеет поддержать!» — язвительно подумала Эйден, слегка толкнув Аттикуса в спину. — Ну, если оно может меня убить, то, может, стоит рискнуть и добавить пару ложек сахара? — к счастью, Римус смеялся, а не дрожал от страха. Правда, он здорово умел скрывать свои эмоции, и Эйден могла лишь догадываться, какой ужас может бушевать у него внутри. — Не бойся, эта версия зелья изумительна. Я проверил его с десяток раз. Все пройдет отлично, вот увидишь. И вот все трое отправились к Гремучей Иве под покровом ночи, стараясь привлечь как можно меньше внимания. Преуспевала в этом, правда, только Эйден, поскольку двое парней то и дело шутили и поражались тому, что заканчивали друг за другом фразы. Ей однако нравилось, что они здорово поладили. — Иммобилус! — прошептал Римус, и дерево, к которому они уже успели подойти, замерло. — Иву можно было зачаровать? Надо признать, застывшая она пугает не меньше, — удивился Аттикус. — Да, мои товарищи тоже узнали про заклинание не сразу: я пару месяцев наблюдал за тем, как неуклюже они с ней сражаются, прежде чем сжалился над ними, — усмехнулся в ответ Римус. Путь до Воющей Хижины показался утомительно долгим, не будучи сопряженным со смертельной опасностью, как в прошлый раз. Эйден печально брела за неожиданно спевшимися товарищами, лишь изредка слушая, о чем они говорят. Кажется, сейчас они обсуждали бесполезность квиддича, который оба не слишком-то и любили. Разговор затянулся и продолжился уже в комнате, где им предстояло провести ночь. — Правда, стоит признать, если бы не квиддич, мы бы с Эйден не подружились, так что у меня одной причиной меньше ненавидеть этот спорт, — вдруг заметил Римус, и это очень заинтересовало Аттикуса. — Что ты имеешь в виду? — Она не рассказывала? Мы впервые заговорили в Больничном Крыле, когда она пришла проведать меня после того, как запустила в меня бладжер посреди матча. — Что?! Зачем ей было это делать? — возмущение Аттикуса эхом разнеслось по всему темному коридору, и Эйден напряглась, надеясь, что Римус сейчас все объяснит. — Она не специально, конечно же. Эйден хотела сбить игрока противника, но у того, в отличие от меня, хорошая реакция, — старший брат все равно смотрел на Римуса с недоверием, — Я серьезно, это произошло абсолютно случайно. Она бы никогда не сделала мне больно, я это знаю. — Как и ты ей, я полагаю. Вот черт! Эйден прекрасно поняла, какую игру затеял Аттикус. Пользуясь тем, что Римус не знает, что она здесь, братец хотел вытянуть из Римуса что-нибудь сокровенное. Она разрывалась между желанием хорошенько треснуть Аттикуса и банальным любопытством. — Конечно! Она ведь мой друг. — Друг, значит, — протянул Аттикус, пока Эйден была готова провалиться сквозь землю. Этому диалогу стоило закончиться прямо сейчас, а лучше было никогда не начинаться. Но в следующую же секунду брат выдал реплику, за которую мог заслужить самую коварную вредилку из магазина в Хогсмиде, — Она тебя оценила несколько более близким человеком. Эйден пихнула Аттикуса плечом, не сумев удержаться. Изумление Римуса от услышанного быстро сменилось озадаченностью увиденного, и недолго думая, он приблизился к девушке и стянул с нее мантию. — Что ты здесь делаешь?! — он был просто взбешен, и Эйден пришлось приложить все усилия, чтобы усадить его обратно на кровать. — Кто-то ведь должен помочь Аттикусу, верно? Он никогда не видел оборотня при полной Луне, а мне как-то довелось. Зелье обещает сработать как надо, так что не переживай, хорошо? Римус долго спорил и настаивал на том, чтобы Эйден ушла, а лучше ушли они оба, поскольку может случиться что угодно, а он совсем не хочет повторения одной злосчастной истории трансформации, однако уже спустя пару минут он выдохся и признался, что с ней рядом было гораздо спокойнее. Они немного поболтали, сидя на полу, пока виновница торжества не начала медленно выплывать из-за туч, озаряя комнату полуночным светом. Римус велел двоим отойти, а сам зашел за ширму и, судя по звукам, принялся снимать с себя одежду и аккуратно складывать в стопочку на полу: иначе она норовила разорваться прямо на нем. В момент истины Эйден была по-настоящему благодарна за то, что не видела превращение непосредственно перед собой: силуэт, вырисовывавшийся тенью на ширме, был действительно пугающим и жутким: словно все конечности удлинялись, ломались сразу в нескольких местах, волосатая макушка начала подниматься под самый потолок, а знакомый профиль вытягивался в морду. Когда жуткий процесс, по ощущениям длившийся вечность, наконец закончился, в середину комнаты медленно вышел все тот же волк, которого Эйден помнила по прошлому разу: худой, нескладный, угловатый, с редкой шерстью и кривыми пальцами лап. Он вновь выглядел несчастным и жалким, но одна черта все же изменилась — на Эйден смотрели не безумные волчьи, а знакомые ясные глаза Римуса. Волк помотал головой, словно бы изучая сам себя, ведь раньше ему не доводилось иметь возможность оценить свой альтернативный облик, и по одному лишь взгляду было ясно, что он счел себя омерзительным. С трудом обращаясь с хрупкими конечностями, волк сел, как пес, опустив морду вниз. Аттикус убрал волшебную палочку: на лице его читался триумф. И радоваться действительно было чему - это зелье могло совершить революцию. Во всяком случае, хотя бы в одной жизни. Эйден медленно подошла к Римусу и присела к нему, оказавшись на одном уровне. Волк поднял на нее глаза, и она поняла, что он ждет увидеть на ее лице отвращение или страх, а, может, и то и другое. Но в сердце Эйден для Римуса был предусмотрен совершенно другой спектр эмоций. Она медленно, но смело протянула к морде руку, и так же медленно погладила волка. Римус блаженно заскулил.