У кромки Чёрного озера

Эйден осторожно подняла голову с пола. Действие далось ей с ощутимым усилием. Подтянув руку, что явно не хотела слушаться, девушка убрала с лица волосы, заметив, что те склеены спекшейся кровью: она шла откуда-то со лба. Очевидно, она приземлилась прямо на этот холодный каменный пол и поранилась. Но вот где она? Понадобилось приложить еще немало усилий, чтобы звон в голове утих и она смогла сесть. С трудом расправив плечи, Эйден осмотрелась. Разглядывать, правда, было нечего, ибо вокруг было по-настоящему темно. Однако холод и запах плесени позволили предположить, что она находится где-то в подвале. Вопрос о том, как же так вышло, ещё не успел прозвучать в голове, как Эйден случайно коснулась рукой чего-то на полу. Сперва испугавшись, она быстро поняла, что это тот самый блокнот, коснувшись которого она и оказалась здесь. Можно было бы бесконечно перебирать варианты произошедшего, но девушка без лишних сомнений остановилась на следующей теории: кто-то выкрал подарок Римуса, превратил в портал и подбросил ей. И если портал этот работал лишь однократно, что и доказывали ее тщетные попытки ухватиться за него и вновь перенестись к Чёрному Озеру, то и список возможных похитителей заметно сужался. Прежде чем догадка громким эхом отдалась в сознании, своё присутствие обозначил человек, появление которого никогда не сулило Эйден ничего хорошего. — Что ж, это было легко. Ее голос не был хриплым и грубым, скорее, даже наоборот — удивительно певучим. Он отражался от стен и возвращался к ушам таким же бархатистым и убаюкивающим, совершенно не подходя своей хозяйке. Ее чёрная мантия была слегка поношенной, но эта женщина смогла бы носить с достоинством самые видавшие виды одежды, придавая им благородный и солидный вид. Она медленно двигалась к центру подвального помещения, и если бы стук каблуков не был отчётливо различим в царившей тишине, можно было бы подумать, что она плыла по воздуху. Это была Хизер Эверетт. Именно такой, какой Эйден ее помнила. Разве что волосы выглядели иначе: кудри и завитки торчали в разные стороны так хаотично и небрежно, что отчётливо выдавали безумие, рвущееся наружу из головы, что их носила. И все это было в ее глазах: зелено-карих, ясных, смотрящих насквозь, пугающих. Эйден даже не заметила, как съёжилась, неспособная оторвать от неё взгляда. Ей снова было пять, и она боялась опустить глаза, увидеть у ног матери труп маленькой птички. В одно мгновение все ее самые сумасшедшие страхи слились в один и оправдались во всей полноте: Хизер действительно стояла перед ней, глядя сверху вниз с нескрываемым отвращением, а в руках ее была та самая палочка с внушительным драгоценным камнем на рукояти, которую она, безусловно, пустит в ход сразу, как только Эйден даст ей повод. А для этого девушке вовсе ничего и не требовалось делать. — Если бы я знала, что ты настолько глупа, то не стала бы тратить время на такие изобретательные планы, — Хизер не требовался ответ. Она ухмылялась собственным словам, медленно обходя Эйден по кругу, наслаждаясь тем, как та вздрагивает от каждого шага. Эйден давно разучилась чувствовать ярко. Это забирало слишком много сил, а те давно иссякли в попытках не просто убедить себя жить, но и переживать каждый новый день, который не становился легче предыдущего, но ужесточался в реалиях войны. Ее пожирала внутренняя пустота, и та, она полагала, была единственным оставленным ей эквивалентом страха: так долго сражаясь, она боялась остаться ни с чем, а дыра засасывала и без того много. В конце концов, разве Эйден не представляла такой исход? Разве она не видела сотни кошмаров, где происходит именно это? Разве она не ждала, что они рано или поздно встретятся, чтобы утомительное ожидание наконец увенчалось победой или трагедией? Такое аморфное утром, но такое реальное сейчас — это чувство разливалось по ее венам, и кровь в них вскипала так, словно в эту самую секунду ей грозит смертельная опасность. Что, впрочем, было правдой. — Рада меня видеть? — Хизер наконец остановилась. Она смотрела Эйден прямо в лицо, улыбаясь, явно забавляющаяся тем, что та не бегала глазами по полу, но смотрела на неё в ответ, — Впрочем, вряд ли. Уверена, ты была счастлива, когда нас отправили в Азкабан. — Я вас не сдавала, — неожиданно для самой себя ответила Эйден. Даже лицо Хизер изменилось: голос одиннадцатилетней девочки, что она ещё помнила, совсем не походил на тот, что повис в воздухе секунду назад. Эйден заглянула в глаза матери с ощутимой к ее собственному удивлению уверенностью, словно бы эти слова могли сработать подобно заклинанию, что обращали боггарта во что-нибудь смешное. Она разыгрывала этот разговор в своей голове так много раз, что вряд ли бы отличила такой сон от реальности, поставь кто-нибудь перед ней такую задачу. И что бы Хизер ни ответила, эта реплика зазвучит лишь отголоском той, что уже когда-то являлась к ней в одном из кошмаров. Эта готовность придавала ей сил, которые в сложившихся обстоятельствах было не на что тратить. В конце концов, она просто хотела, чтобы Хизер знала: из всех грехов, что она могла бы повесить на дочь, этот, как минимум, был лишён всякой подоплеки. — Теперь это неважно, — ответила Хизер, и насколько едва ощутимой оказалась дрожь в ее голосе, настолько разрушительным оказался взрыв в сознании Эйден: версия матери из ее головы никогда не считала заточение чем-то неважным. Обычно, она пускала в ход Круциатус. Но настоящая Хизер Эверетт была ещё страшнее — она улыбалась, — Всего через несколько дней это все навсегда потеряет значение. Нам нужно просто ждать. Позволив эхо стуков каблуков проводить ее, Хизер оставила дочь сидеть на ледяном полу в полном исступлении.

***

Осознание необходимости действовать вернулось к Эйден не сразу. Она не могла толком отследить момент, когда снова пришла в себя и позволила сотне неутешительных мыслей хлынуть в голову леденящим душу потоком, перебивая один другой. Она поднялась, нервно похлопала по карманам мантии и брюк, совершенно не удивившись тому, что ее палочки в них не оказалось: даже если Хизер и считала дочь бездарной волшебницей, не идущей с ней самой ни в какое сравнение, оставлять ей какое-никакое оружие было попросту опрометчиво. Убедившись, что кроме небольшой раны на голове и чертовского испуга она в полном порядке, Эйден принялась на ощупь обходить помещение, чтобы понять его размеры, определить источник воздуха и минимального света, и найти путь, ведший наружу. Отыскав дверь, девушка осторожно обхватила увесистую ледяную ручку, скорее машинально дернув ее. Та, конечно, не поддалась. Паника подступала к самому горлу, заставляя глаза потихоньку жечь, а руки трястись, но она проглотила это чувство, задержала дыхание и закрыла глаза. Ей потребовалось повторить ритуал еще пару раз, прежде чем пульсация в голове усмирилась, вернувшись в предназначавшийся ей район груди. Вернув руку к двери, Эйден предприняла отчаянную попытку, собрав из осколков израненных больным сознанием воспоминаний картину, где Римус в ходе очередного урока боевой магии пытался обучить ее искусству применения заклинаний без палочки. Ничего не вышло, ровно как и тогда. Римус успокаивал ее тем, что такая магия особенно сложна и неподконтрольна, ведь энергия волшебника выплескивается наружу без транзита, способная не только проигнорировать изначальную волю волшебника, но и даже навредить ему самому. Прежняя Эйден, еще помнившая, как почти овладела отнюдь не простым заклятием невидимости, согласилась бы с тем, что упорство и концентрация позволили бы ей если не овладеть, то хотя бы частично постичь эту отрасль магии, но нынешняя Эйден видела свой выход лишь в отчаянии: уже давно вещи начали поддаваться ей только тогда, когда она теряла всякую надежду и предпринимала обреченную, казалось бы, попытку. Но дверь не поддавалась, сколько бы раз она ни старалась, сколько бы заклинаний ей ни удавалось вспомнить. Возможно, та не отворилась бы, даже будь у нее в руках палочка. А, возможно, ее отчаяние еще не было так уж велико. Всего пару минут назад ей казалось, что ее окатили ледяной водой, а после и вовсе принялись топить в ней, заставляя холод разливаться по телу, захватывая каждый его сантиметр. Сейчас чувство было обратным: ее вытащили на берег и привели в чувство. Впервые с тех пор, как в кабинете директора на нее вновь взглянули знакомые глаза брата, а с его губ сорвались те роковые слова о побеге родителей, с которых и началась ее медленная смерть. В кромешной темноте, по праву владеющей ее маленькой тюрьмой, Эйден словно смотрела на саму себя, наконец, узнавая. В момент, когда потерять себя окончательно казалось простым и логичным исходом, она умудрилась себя отыскать. Белый шум сменился ясностью, неизвестные голоса умолкли, ураган мыслей рассеялся. Прежний хаос из букв, беспорядочно складывавших в бессмысленные слова, сменился разворотом книги, где каждому знаку отводилось строго определенное место, вплоть до запятой. Эйден зачарованно блуждала по закоулкам сознания, пораженная тому, что уже не может заблудиться. Чужая голова вновь стала ощущаться домом. По щеке скатилась одинокая слеза. Девушка почувствовала такое облегчение, словно впервые по-настоящему проснулась от кошмара. Эйфория от нахождения себя медленно перетекла в уныние от осознания того, что вокруг предстоял развернуться не меньший ужас.

***

Римус пытался отдышаться, вглядываясь в гладь озера. Не найдя девушку на Карте Мародеров, он надеялся заметить хоть какие-то подсказки у кромки воды. Он знал, что Эйден была здесь: на это указывала не только записка, найденная им в той самой книге, написанная чужой рукой, — он мог буквально почувствовать остывающий след ее недавнего присутствия. Возможно, сказывалось и положение Луны на небе, но ему казалось, словно он еще слышал аромат ее волос. Берег был абсолютно пуст, и ничего вещественного не могло подтвердить, что девушка вообще покидала замок. Подоспевший за Римусом Аттикус, запыхавшись, спросил: — Никаких следов?       Римус отрицательно покачал головой. Сперва Эверетт уткнулся взглядом в каменный берег, а затем издал такой протяжный болезненный крик, что староста вздрогнул. Аттикус сложился пополам, жадно хватая воздух в перерывах между всхлипываниями. Римус почти подошел к нему, чтобы поддержать, хоть и сам бы хотел того же, как вдруг Аттикус вытащил волшебную палочку и принялся выпускать заклинания одно за одним. Он просто размахивал палочкой, поражая то дерево, то камни, то гладь воды. Римус не боялся, что тот может его задеть: в конце концов, будет враньем сказать, что ему не хотелось точно так же перевернуть здесь все вверх дном. Сердце сжалось так сильно, что голове пришлось напомнить легким, как правильно дышать. Римус продолжал потерянно смотреть на озеро, слушая, как Аттикус рыдает, нанося вред всему вокруг себя. И он тоже заплакал, когда в голове вдруг всплыла мысль, пугавшая его больше всего на свете. «Я ее потерял».

***

Стук каблуков, норовивший стать единственным уловимым в подвале звуком, раздался где-то в глубине коридора, запертого дверью, заставив Эйден проснуться. Она не помнила, как давно спит, и не понимала, как ей вовсе удалось уснуть при таких обстоятельствах. Успокаивало ее лишь то, что она пребывала в состоянии абсолютной ясности, по которому, пока она даже не подозревала, успела страшно соскучиться. Дверь отворилась от вспышки какого-то заклинания, и на пороге появилась Хизер ровно в том виде, в котором прежде покинула комнату. В руках у нее был поднос. Она опустила перед Эйден тарелку чего-то, отдаленно напоминающего кашу, с двумя кусочками засохшего хлеба. Прежде голодная девушка вдруг поняла, что вид этой, с позволения сказать, еды, отбил у нее весь аппетит. Заметив отвращение дочери, Хизер удивительно спокойным тоном сказала: — Я никогда не умела готовить, — она сделала пару шагов назад к двери, а затем сползла по ней спиной вниз, оказываясь на одном уровне с Эйден. Пускай девушка и знала, что мать держит палочку при себе, ее поза была расслабленной и не представляющей никакой угрозы. И даже во взгляде не было вчерашней неприязни, — Но я бы никогда не позволила грязным эльфийским рукам готовить к моему столу. Эйден не испытывала животного страха, но с трудом гасила нарастающую тревогу: Хизер вела себя без преувеличения странно, а что самое пугающее - нетипично для нее самой. Это делало ее непредсказуемой. Мать, что сидела в двух метрах от нее, обхватив колени, рассчитывая наблюдать, как Эйден станет есть приготовленную ею еду, отметая опасения насчет того, что пища попросту отравлена, совсем не походила на ту властную высокомерную женщину, запомнившуюся ей из детства и, казалось бы, видимую еще вчера. Высокомерие, конечно, никуда не делось, чего стоил один комментарий в адрес домашних эльфов. Но что-то в ней было другим, и Эйден никак не могла определить источник перемен. — Еда не отравлена, — добавила Хизер, кивнув в сторону подноса. С каждой секундой Эйден все больше казалось, что человек, сидящий рядом - незнакомец, принявший облик ее матери путем принятия оборотного зелья. — Ты выкрала меня ради семейного ужина? — Эйден уставилась на мать, отчетливо представляя, что со стороны ее лицо выглядит уставшим и безразличным. Может, это и заставляло мать вести по-другому: с ее лица Хизер раньше доводилось считывать преимущественно лишь страх. Вот только она не подозревала, как близко ее дочь была к смерти, которой когда-то и боялась, и как давно она бродила вдоль края пленяющей бездны. Хизер ухмыльнулась. Эйден медленно наблюдала за тем, как саркастическая ухмылка не таяла на ее лице, а растягивалась во вполне настоящую улыбку, выглядевшую на удивление искренно. Она не могла оторвать взгляда от лица, чьи мягкость и безмятежность делали его настолько незнакомым, что позволяли вдруг заметить в нем неподдельную красоту. Конечно, на ее лице стало больше морщин, и небрежно торчащие волосы не добавляли аккуратности и утонченности внешнему виду, но оно ей попросту было не нужно: брови оставались прямыми и очерченными, придающими легкости взгляду, не будучи нахмуренными; губы слегла обветрились и побледнели, но сложенные в улыбку, они излучали тепло, чего никогда не делали прежде; под сильно отросшими ногтями виднелась грязь, но пальцы были собраны в замок так элегантно, и так трогательно поддерживали ноги у груди, что вызывали жалость и желание ее обнять. Эйден заново открывала для себя когда-то знакомого человека. Она знала новую Хизер всего пару минут, но она нравилась ей, и она не хотела провожать ее слишком скоро. — Я никогда не видела тебя такой, — прошептала она, отчего-то полагая, что мать ее не услышит. Однако в звенящей тишине даже шепот звучал отчетливо. Хизер повернулась к Эйден, и той показалось, что на глазах матери застыли слезы. — Слабой? — робко спросила она, словно ожидая удара. — Настоящей. Хизер засмеялась. Казалось, Эйден даже и не знала, как звучит ее смех. На смену недавней тревоге к горлу стала подступать тоска. Она поняла, как отчаянно хочет знать эту Хизер Эверетт. Но, увы, утекло уже слишком много времени. — Боюсь, настоящая я умерла в тот день, когда не стало твоего отца, — наконец ответила мать, глядя в пустоту перед собой. Конечно, Эйден знала, как много Дункан для нее значил. И, конечно, она догадывалась, что она будет вне себя от боли. Теперь же эта печаль передавалась и ей. Что, если бы Хизер всегда была вот такой? Смогли ли бы они быть настоящей семьей? Выросли ли бы они с Аттикусом здоровыми, окруженными любовью детьми? Она знала, что уже ничего нельзя вернуть назад. Минутные слабости Хизер не перечеркнут годы издевательств и жестокости, одиночество Эйден и опасные странствия Аттикуса, травмирующее воспоминаниями детство и загубленные мечтания. В конце концов, самого отца уже не вернуть. \ — Мне очень жаль, — сказала Эйден, позволяя слезам наполнить глаза. Она не врала: ей впервые было по-настоящему жаль, что отец погиб. Если для нее он был всего несколькими тлеющими угольками теплых моментов из глубокого детства, то для Хизер он был всей жизнью — целительным эликсиром, что пробуждал ее день ото дня, делал неуязвимой, сильной и живой. Хизер резко взглянула на Эйден, словно наконец услышала то, чего и ждала. В ее глазах заиграли огоньки, природу которых девушке не удавалось понять. Мать приподнялась и заглянула Эйден в глаза, заставляя ту замереть перед лицом обнажившегося безумия. — В это полнолуние мы вернем его, — наконец сказала она, а затем покинула комнату быстрее, чем Эйден успела заметить. Она пыталась склеить воедино фрагменты обрушившегося на нее сумасшествия, и ей совсем не нравилась картина, что у нее выходила.

***

В кабинете Дамблдора стояло несколько мракоборцев и людей из Министерства. Директор сидел на своем законном месте, держа руки перед собой и перебирая пальцы в размышлениях. — Выходит, мистер Люпин, вы не приглашали мисс Эверетт к озеру? — Говорю же, я не писал эту записку. Кто-то подбросил ее, обманув этим Эйден, — Римусу начинало надоедать отвечать на одни и те же вопросы неизвестных ему людей, и только понимающий взгляд Дамблдора возвращал ему равновесие. Возможно, приближавшееся полнолуние будило в нем излишнюю раздражительность, а, может быть, это страх за Эйден начал просачиваться сквозь щелки. — У вас есть догадки, кто мог бы написать эту записку? На нее наложены чары, не позволяющие узнать автора. Может быть, кто-то знал, что вы обмениваетесь заметками через книгу? — Все в башне это знали, — пожал плечами Римус, — Но я ума не приложу, кому бы понадобилось подставлять Эйден таким образом. — Мы не можем допрашивать всех гриффиндорцев, нам не нужна утечка информации, — сказал один мракоборец другому едва слышно. — Это ее мать, — уверенно сказал Римус, перебивая их, — Только у нее есть мотив красть Эйден. — Хизер Эверетт действительно наша главная подозреваемая, — начал Дамблдор, окончательно заставляя умолкнуть людей Министерства, — Но мы не можем утверждать, что она действовала в одиночку. За ней охотится слишком много мракоборцев, чтобы ей удалось проникнуть на территорию замка бесследно. — Мистер Эверетт, вы проверили вещи вашей сестры, как мы просили? — заговорил один из незнакомых мужчин. Аттикус, с потерянным видом сидевший на стуле прямо напротив Дамблдора, неуверенно кивнул, — Вы заметили что-нибудь необычное? — на этот раз он отрицательно помахал головой. — Глупо было поручать это ему, он ведь даже не знает всех ее вещей, — неожиданно для самого себя огрызнулся Римус, и все присутствующие подняли на него изумленный взгляд, — Я имею в виду, он ведь даже никогда не был в ее спальне. Аттикус потупил взгляд, прячась за прядями волос, спадавшими ему на лицо. Он провоцировал у Римуса особенное раздражение: вдруг такой поникший, разбитый и растерянный, когда должен быть серьезным и готовым к действию как никогда раньше. С момента осознания пропажи сестры Аттикус не сумел сказать ни единого внятного слова, и Римусу хотелось его как следует встряхнуть. — А вы, выходит, завсегдатай женской спальни в башне факультета? — отозвался неприятный мужчина с глазами, похожими на рыбьи: Римус помнил его в кабинете директора в тот день, когда вдруг объявился Аттикус. Староста почти огрызнулся вновь, как директор одним жестом приказал им молчать. — Тогда, мистер Люпин, не заметили ли вы что-то странное? — Дамблдор наклонился вперед, задавая свой вопрос. — Да, - опечаленно выдохнул Римус, — Пропал блокнот, который я когда-то дарил ей. Она всегда хранила его в одном и том же месте. Я не сумел его найти. Тишина нарушилась гулом обсуждения. Дамблдор задумчиво поправил очки на крючковатом носу. — Вот и наша первая настоящая зацепка, — сказал директор. Римус согласно кивнул. Он надеялся, что мракоборцы примутся за работу как можно скорее, потому что нельзя терять ни минуты. Он чувствовал, что Эйден в опасности.