***
Годы брали свое, и утомительный путь вверх по многочисленным лестницам давался намного тяжелее, чем в пятнадцать лет, так что Эйден пришлось как следует отдышаться, прежде чем подойти к человеку, которого назвала Макгонагалл. Высокий мужчина в синей мантии с задумчивым лицом стоял к ней спиной, наблюдая за атакой на купол. Взглянув в окно из-за его плеча, Эйден поняла, что защита скоро будет прорвана: битва начнётся с минуты на минуту. — Мистер Бруствер, — окликнула она его. Он медленно обернулся. — Я мракоборец, присланный из Франции на подмогу Ордену Феникса. Мне сказали, вам нужны люди. — Определенно нужны, — закивал он, — В восточном коридоре потребуется ещё один волшебник. Безусловно, Эйден не была никаким мракоборцем. Сказать по правде, она годами не использовала волшебную палочку не по бытовым целям. Однако она боялась, что Кингсли Бруствер направит ее в другую часть замка, в то время как у нее было стойкое ощущение, что ей нужно находиться именно здесь. Она не знала, с чем было связано это предчувствие, но не решалась оспаривать его сама с собой. Пройдя в указанном направлении, Эйден сперва увидела лишь двух высоких рыжеволосых близнецов. До ее ушей долетел их короткий разговор: — Ты в порядке, Фредди? — Да. — Я тоже. Они не обратили внимание на ее приход, зачарованно наблюдая за трещинами, растекавшимися по поверхности купола. Эйден тоже залюбовалась этим зрелищем, позволив себе на мгновения забыть, как страшны и опасны будут его последствия. Вскоре ее отвлекло странное навязчивое чувство: на нее кто-то смотрел. Резко обернувшись, Эйден встретилась взглядом с незнакомой парой глаз. Но уже через мгновение по телу расплылось иное ощущение: на нее смотрели самые родные глаза из всех. Смех у подножия озера, сон на его плече, обращения в Воющей Хижине, прогулки по Хогсмиду за руку, перечитывание французской классики, его руки на ее талии, его губы на ее. Эйден почувствовала тепло чужого тела, обнимающего его, вспомнила его пальцы, смахивающие надоедливые пряди волос, лезущие в глаза, вспомнила смелость, с которой он защищал ее, и любовь, с которой на нее смотрел. Она наконец сумела вспомнить, почему этот человек был настолько важен. Но что самое важное — был и остался. Поэтому она была здесь. Поэтому ее неустанно тянуло на родину. Ее тянуло к нему. Было важно защитить его во что бы то ни стало: от Хизер Эверетт тогда, много лет назад, и от темных волшебников здесь и сейчас. Перед ней стоял Римус Люпин. Как и она сама, время прибавило ему немало возраста: ее любимые мягкие волосы поредели и слегка покрылись сединой, шрамы на лице умножились и углубились, заживая в неровные рубцы, лицо осунулось, а старые поношенные вещи висели на высоком истощенном теле. Но взгляд оставался тем же. Даже сейчас, находясь в исступлении, он смотрел на нее так, как больше никогда не посмотрит никто другой. Он помнил ее. Более того, он никогда и не забывал. Забвение, которое подарили Эйден, и за которое она, казалось бы, должна была быть благодарна, безусловно терзало ее, но совершенно не так, как Римус, вероятно, переживал очередные лишения в своей и без того не самой счастливой жизни. Прямо сейчас перед глазами каждого мелькали счастливые школьные годы. Вот только место, зародившее и воспитавшее их любовь, теперь могло стать их могилой. Они молча смотрели друг на друга. Глаза Эйден наполнились слезами, и за ними она не смогла бы разглядеть, что Римус тоже пустил слезу. Он не верил своим глазам так же, как Эйден с подозрениями относилась к своим воспоминаниям всего пару минут назад. Она сделала робкий шаг вперед, намереваясь обнять его и вновь почувствовать то, чего была лишена долгие двадцать лет. Сейчас он прижмет ее к себе, поцелует ее волосы, она вдохнет его запах где-то в районе шеи, и все станет по-прежнему, так, как должно быть, пускай и совсем ненадолго. Но Римус отвернулся от нее: его окликнули сзади. Молодая волшебница с причудливым цветом волос неуклюже бежала к нему навстречу, и он раскрыл руки, принимая ее к себе. — Ты не должна быть здесь, — вздохнул Римус, сжав ее в объятии, — Ты нужна Тедди. -Он проспит до утра, мирно сопя, прямо как его отец, — улыбаясь, ответила волшебница, рукой коснувшись его щеки, — Ты — тот, кому я действительно сейчас нужна. Эйден стояла не моргая. Она глупо уставилась на Римуса, обнимающего незнакомку. И только сейчас порядок вещей стал для нее понятен. Эти долгие годы, проведенные Эйден в попытках вернуть себе прежнюю жизнь, в борьбе за право знать, чего она была лишена и по чьей воле, в результате в одно мгновение вспомнившая свои юные годы, другие люди параллельно ей жили свои собственные жизни. Она не знала, где был и чем занимался Римус. Помогал ли он Ордену Феникса? Стал ли учителем, как хотел? Где он жил, с кем общался? Как сумел пережить гибель друзей? Был ли он в эти моменты одинок? Эйден рисковала никогда не узнать ответы на эти вопросы. Но одно она знала точно: поставив в центр своего существования Римуса, она совсем забыла о том, что лишившись ее, он будет жить совсем не так, как она того ожидала. Она видела, как он переживал за женщину, что сейчас держал за руку, слышала, как они говорили о ребенке. Сейчас она разглядела кольцо, украшавшее его безымянный палец. Ну конечно. Римус не был обязан прождать ее всю жизнь, бороться за нее там, где расплатой за упрямство была бы смерть от проклятия. Это цена, которую Эйден предстояло уплатить в одиночестве. Она больше не имела права значить что-то невероятно важное в жизни, давно идущей где-то далеко от нее. Вот только сердцу нельзя объяснять логически, оно обречено не понимать этот язык. И прямо сейчас, в момент, когда сердцу Эйден предстояло научиться проживать осознание того, что ее любимый человек любит другую, одно мощное заклинание ударило в купол с такой силой, что трещины не стали затягиваться, а лишь расползлись дальше. Его осколки рухнули вниз, растаяв в воздухе. В восточном коридоре повисла тишина. Спустя несколько мгновений десятки егерей и магов ринулись на мост. Прошло совсем немного времени, прежде чем мост взлетел на воздух. Битва за Хогвартс началась.***
Заклинания с грохотом отскакивали от стен, поражали цели, испепеляли то, что сотни студентов искренне называли «домом». Бой, развернувшийся у главного входа в замок, по-настоящему ужасал: на обломках арок ползали гигантские акромантулы, великан размахивал сопоставимой его росту дубиной, оборотни пили кровь погибших, волшебные палочки буквально стреляли молниями. Ближе к башням, там, где бой приняла Эйден, ситуация была куда спокойнее: переместившись к самым балконам, она встала спиной к неизвестному волшебнику, и они принялись охранять два противоположных входа. Мало кто из Пожирателей Смерти успел добраться в такие глубины замка, так что большую часть времени Эйден выпускала заклинания в тех из приспешников Темного Лорда, что перемещались по воздуху. Некоторые из них замечали мракоборцев на балконах, отражали их заклинания обратно, выпускали собственные, и когда одно из них поразило крышу, а обломки рухнули вниз на Эйден и ее безымянного напарника, она вдруг поняла, что ситуация напоминает квиддич: вернее, тот самый раз, когда в толпу зрителей был отбит бладжер всадника метлы. Вот только в квиддиче было трудно погибнуть, ведь все ложе усеяно профессорами, непременно спасущими твою жизнь. Здесь же, в самом сердце битвы, до тебя никому нет дела. Она потеряла Римуса из виду. На самом деле, это было к лучшему, ведь иначе собственная безопасность ее бы мало волновала. В своих отчаянных попытках защитить саму себя — неопытную, ослабшую, скудно обученную, — ей было бы некогда прикрывать спину члена Ордена Феникса. Во всяком случае, Эйден надеялась, что его супруга займет место за его спиной, не пропустит ни единого заклятия. Очередной удар пришелся на черепицу над головой Эйден, и слетев вниз, рухнула, откинув ее в сторону. Балкон завалило, напарник оказался по другую сторону коридора. Эйден вскочила на ноги, а затем бросилась к выходу, ведь если ее застанут здесь, она окажется в ловушке в столь узком помещении. Оказавшись на лестнице, она побежала на ожесточенные звуки схватки, игнорируя любые шансы разработать стратегию или примерный план действия. Запал внутри горел с такой силой, что ясно было только одно — она хотела сражаться. Эйден совершенно трезво понимала, как самонадеянно было это желание, ведь любой маломальски обученный егерь мог лишить ее жизни. Но события последних часов сдавливали ее и душили подобно дьявольским силкам, и принять риск казалось самой здравой идеей, чтобы вновь почувствовать себя принадлежащей себе. Заклинание за заклинанием, уворот за уворотом. Помощь другому подняться на ноги, вовремя применить защитные чары, магией удержать обломки стен замка над чьей-то головой. Секунды неумолимо мчались на бешеной скорости, складывались в такие же неуловимые минуты, те копились десятками. Эйден не знала, сколько времени прошло, как давно идет бой, не могла вспомнить, почему по ее щеке струилась кровь откуда-то со лба, не знала, ранила ли она хоть кого-нибудь, принесла ли вообще какую-либо пользу соратникам. Она заметила Римуса со спины этажом ниже. Рванув, что есть силы, Эйден вдруг с грохотом рухнула вниз на лестнице, когда кто-то поразил ее заклинанием со спины. С трудом приподнявшись и обернувшись, она увидела человека, о котором успела забыть. Высокий мужчина с длинными черными волосами, темно-синими глазами и острыми скулами. На его лице красовалось несколько свежих порезов, общий вид источал безумие и одержимость. Он не сводил с нее палочки, медленно спускаясь к ней. Быстро поднявшись на ноги, Эйден наконец рассмотрела его лицо поближе. Сквозь разорванный рукав мантии приступала Черная Метка. — Не думал застать тебя здесь, — заговорил он, и любые сомнения рассеялись, — Что, разонравилась Франция? Это был Аттикус Эверетт. Постаревший, немало сошедший с ума, и, очевидно, искренне преданный стороне, за которую сражается. — Неужели ты все вспомнила? — с этими словами он запустил в нее заклинание, словно приводя в чувство, и Эйден успела его отразить. — Некоторые вещи я бы предпочла забыть безвозвратно, — ответила она, и Аттикус расплылся в болезненной пугающей улыбке, — Зачем ты это сделал? Выражение лица брата говорило громче его слов. На нем читался вопрос: «Разве это не очевидно?». Вероятно, Аттикус Эверетт всегда знал, кем являлся, но умел талантливо притворяться, сумев обвести немало людей вокруг пальца. — Чтобы ты наконец не путалась у нас под ногами, — рявкнул он и принялся колдовать одно заклинание за другим. Желтые, красные и зеленые всполохи осветили школьный коридор, и Эйден с трудом успевала применять нужные защитные чары. Одно из заклинаний она все же упустила, удар пришелся на ноги, и она свалилась вниз, почти выронив свою палочку. Аттикус возвысился над ней, занося палочку снова. — Мы были обязаны отомстить за твое предательство, — ещё одна вспышка заклинания, и Эйден вновь отлетела в сторону, — Из-за тебя родители могли гнить в тюрьме вечно! — Я не сдавала их! — изо всех сил закричала Эйден, не понимая, как Аттикус может до сих пор верить в подобное. Брат, подошедший почти вплотную, замахнулся и дал Эйден пощечину той рукой, что держала палочку. Острая боль пронзила щеку, и она вновь упала, закрывая лицо. — Остолбеней! — прозвучал третий голос. Спустя мгновение Аттикус отлетел в сторону от чужого заклинания, ударившись головой о стену. Очевидно, удар был столь сильным, что он потерял сознание. Эйден было ринулась в сторону брата, как двое неизвестных ей Пожирателей Смерти обрушили на нее и ее защитника шквал заклинаний, от которых они с трудом успевали уворачиваться. — Протего! — выкрикнул он, защищая Эйден от очередной яркой вспышки. Только сейчас она поняла, что человеком, спасшим ее уже от второго смертельного заклятия, был Римус Люпин. Поймав короткий взгляд Эйден, он слегка кивнул ей, а затем принялся с прежним рвением давать отпор врагам. Она же забыла как дышать, глупо выставив палочку вперед, даже не пытаясь колдовать. Оценив Римуса как более опасного противника, двое Пожирателей принялись ожесточенно атаковать именно его, и Эйден чувствовала себя настолько бессильной, что была готова провалиться сквозь землю. — Уходи, Эйден, уходи! — вдруг крикнул Римус, понимая, что от нее нет толку, а сам он сдаёт позиции. — Я тебя не оставлю, — глухо ответила она, но достаточно громко, чтобы он услышал, — Не снова. Римус резко обернулся к ней. Его взгляд выражал нечто, что Эйден не могла распознать. Сожаление? Скорбь? Понимание? Что бы это ни было, у нее не хватило времени как следует задуматься. Ещё одно заклинание угодило прямо между ними, и чтобы уменьшить урон Эйден, Римус оттолкнул ее к стене. Приподнявшись на локтях, надеясь вновь подняться и помочь ему, Эйден заметила сбоку движение. Аттикус пришел в себя и стоял прямо над ней. — В этот раз я не промахнусь, — прошипел он, не скрывая безумия ни в голосе, ни в глазах. Лишь в последний момент Эйден заметила, что его палочка от удара надломилась, и почти открыла рот, чтобы остановить его, как яркая вспышка ослепила ее, между братом и сестрой прогремел взрыв, и каменная облицовка стены похоронила их под собой.***
Эйден очнулась, совершенно потеряв счет времени. Чьи-то руки касались ее, пытались поднять, били по щекам, приводили в чувство. Она слышала, как люди, что несли ее, облегченно вздыхали, говорили о том, что боялись найти ее мертвой. Голова раскалывалась, мир перед глазами немного плыл, рука заметно почернела и ни на секунду не отпускала в своей навязчивой зудящей боли. Эйден отнесли в Большой Зал. Оглянувшись вокруг, она с ужасом поняла, что место, где студенты некогда собирались вместе на пиршествах, веселились и наслаждались праздниками вроде Рождества, теперь превратилось в морг. Пол был усеян подстилками, на которых лежали накрытые с головой тела. Они покрывали зал так, что их было видно, куда не брось взгляд. Между ними сновали выжившие, но сильно раненные, кому-то оказывалась первая помощь, кто-то безудержно рыдал. Около Эйден, оставленной почти у самого входа, никто не крутился. Она взглянула на угол коридора, где ее нашли среди обломков, и увидела там Аттикуса. Отсюда она не могла разглядеть, как он, но руки и ноги лежали неподвижно, волосы спадали на лицо и не колыхались от дыхания. Что-то внутри оборвалось. Брат был мертв. Тело Пожирателя Смерти не стали уносить, бросив там, где он погиб. Вновь за более чем двадцать лет Эйден вспомнила чувство, когда ты остаешься сиротой. Род Эверетт теперь официально сходился на ней, и она не знала, что делать с этой ответственностью, считать ли это честью. С трудом поднявшись на ноги, Эйден решила помочь раненным, чтобы хоть как-то отвлечься от воспоминаний. Обломки, так удачно не убившие ее, а лишь покалечившие, ввели сознание в шаткое положение из того ненадежного равновесия, что она успела обрести. Вдруг мимо нее прошел парень, чье лицо было покрыто испариной, а в глазах застыли слезы. Она бы не обратила на него никакого внимания, ведь, все-таки, весь замок сейчас полон горюющих детей. Но в нем было что-то особенное, заставившее ее обернуться ему вслед. — Джеймс, — прошептала она прежде, чем успела понять смысл сказанного. Парень резко обернулся, удивленно глядящий на Эйден своими болезненными зелеными глазами. Зелеными. Перед ней стоял Гарри Поттер, сын Джеймса. Он был его точной копией: не узнать эти торчащие во все стороны темные волосы было бы невозможно. Выдавали мальчика лишь глаза. Эйден едва слышно всхлипнула, осознав, что они принадлежат Лили. Растерянный Гарри Поттер попятился назад, а затем в спешке покинул Большой Зал: честь и долг ждали его в другом месте. С ума сойти, Джеймс и Лили пронесли свою любовь через всю жизнь, пускай и столь короткую. Эйден помнила статьи о том, как юные родители мальчика, рожденного на исходе седьмого месяца, трагически погибли, защищая сына. Тогда она читала газеты, не зная, вернее, не помня, что читает о друзьях своих школьных лет. Вдруг, она вспомнила Сириуса. Его безумная истощенная физиономия красовалась на первых полосах всего пару лет назад: он сбежал из Азкабана. Говорили, что он убил Питера Петтигрю. Но как такое возможно? Теперь-то Эйден помнила, кем был Сириус Блэк, и знала наверняка, что он не был способен убить друга. Но его была способна убить родная кузина. Безумство чистокровных семей, или претендующих на подобную славу, было ей хорошо знакомо. Память скользнула к последнему из Мародеров. Сохатый, Бродяга и Хвост погибли. Но где же Лунатик? Мысли Эйден перебил плач в конце зала. Инстинктивно зашагав в ту сторону, она увидела толпу людей с огненными головами — они явно были семьей. Они рыдали, обнимая друг друга и содрогаясь, а на полу, поглаживая такие же как и у нее самой рыжие волосы, сидела женщина, очевидно, мать семейства, над телом собственного сына. Эйден застыла в ужасе, не способная даже моргнуть. Такие похожие, такие родные, и такие разбитые. Парень, мертвым лежащий на подстилке, выглядел мирно уснувшим. К нему вдруг сел другой, невероятно похожий на него юноша, и только теперь Эйден поняла, что это были те самые близнецы, которых она видела на балконе. Каково потерять человека, на которого ты смотришь, как на собственное отражение? Эйден не успела обдумать ответ на ею же заданный вопрос, как взгляд ее упал на два тела прямо рядом с ней. Одно из них — волшебница с волосами причудливого цвета. Другое же… Эйден воскликнула, зажав себе рот руками. Высушенные волосы спадали на серый лоб, шрамы побледнели, рот был слегла открыл, раскрытый пиджак открывал взгляду грудь, но та не вздымалась. Около Эйден лежал Римус Люпин. Он был мертв. Слезы градом потекли по щекам, скулы сводило в гримасах отчаяния, ноги начали дрожать и вскоре подвели. Эйден упала на пол рядом с телом Римуса, она протянула руки к его лицу и тут же отпрянула, почувствовав его лед. Она шептала что-то неразборчивое, неумолимо повторяла его имя, трясла за плечи, но он не приходил в движение. Мир Эйден рухнул окончательно. На пепелище было тихо и мертво. Тот слабый росток, что когда-то пустил корни в ее душе благодаря Римусу, и долгие годы томился в ожидании, чтобы снова пойти в рост, бесповоротно увял, погиб подобно тому, кто когда-то вздохнул в него жизнь. Пускай пепел не горит, но и дать новую жизнь он не в состоянии. Так случается лишь с фениксами, но отнюдь не с разбитыми жизнью людьми. Эйден раскачивалась из стороны в сторону в отчаянии. Она гладила его лицо, касалась ресниц, ожидая, что он вдруг откроет глаза, что случится чудо. Но Римус уже свершил все чудеса в жизни Эйден: ещё много лет назад он впервые открыл для нее прелести дружбы, глубину сказанных вслух слов, важность мимолетных взглядов, трепет касаний, вкус жизни. Именно с ним она впервые ощутила себя живой, по-настоящему свободной, стоящей хоть чего-то. Никто не знает, как обернулся бы ход ее жизни, не запусти она тогда в него бладжер, но теперь это казалось ей единственно верным развитием событий. Ведь если бы не тот день, она бы никогда не узнала, что значит любить, а, значит, рисковала бы прожить эту жизнь зря. Вот только теперь, зная значение этого громкого слова не понаслышке, боль разрывала ее изнутри. Пожалуй, легко жить всякому, кто никогда не знал, каково это — любить другого. Как легко не переживать, не тревожиться, не носить боль в груди. Им легко отпускать людей, заменяя их новыми. Ценность человеческой души сведена до нуля. Вот только душа Римуса Люпина была самой необыкновенной и драгоценной из всех, что Эйден когда-либо встречала. Она никогда не знала подобных ему до, и никогда не узнает впредь. Этой ночью она потеряла его навсегда. Она надеялась, что он помнит ее слова на прощание. «Я тоже тебя люблю». Она перевела взгляд на девушку рядом с ним: та самая волшебница, обнимавшая Римуса в башне. Это была его жена. Их руки соприкасались, но в них больше не было жизни. Война забрала у них то мимолетное счастье, что они успели ухватить. А ведь у них, кажется, был сын? Уложив голову на грудь Римуса, Эйден рыдала с такой силой, словно вместе со слезами из нее могла бы выйти вся жизнь и облегчить ее страдания. Вместо этого в голове проносилось одно счастливое воспоминание за другим — и Римус был в каждом. — Я люблю тебя, — прошептала она ему куда-то в шею. Чьи-то руки нежно взяли ее за плечи и потянули на себя. Это была Минерва Макгонагалл. Она смотрела на Эйден с болью и пониманием, поглаживала по спине, а после обняла с, казалось бы, неприсущей ей теплотой. — О, милая, мне так жаль, право, так жаль, — приговаривала она. Но Эйден ее почти не слышала. Она вновь потеряла сознание.***
Большой Зал опустел за исключением тех, кто был сильно ранен. Их вздохи и всхлипывания и разбудили Эйден. Она удивленно осмотрелась, поняв, что все разом покинули замок. Но куда они ушли? Не без труда поднявшись, она на дрожащих ногах направилась туда, откуда доносились звуки. У главного входа стояла толпа выживших. Они все смотрели в одну сторону, и кого-то слушали. Звон в голове мешал Эйден расслышать слова. Она заметила приличных размеров обломок стены и залезла на него на свой страх и риск. С высоты открывался вид на разрушенный пятачок земли, на котором выстроились защитники Хогвартса против Пожирателей Смерти. В их главе стоял по-настоящему пугающий человек, едва заслуживающий так называться: его глаза были красными, сквозь бледную кожу отчетливо проступали вены, нос походил на змеиный. Он расхаживал взад-вперед, что-то декларируя, и на лицах ее соратников читалось отвращение. — Гарри Поттер мертв! — закричал он, и стоящие позади него разразились смехом. Не может быть. Эйден бросила взгляд в сторону и увидела знакомого мальчика на руках великана — Хагрида, школьного лесничего. Поттер не двигался. Неужели битва проиграна? Неужели это конец? — И с этого дня вы будете подчиняться только мне, — кто-то из толпы у ног Эйден заплакал, — Гарри Поттер мертв! А теперь пришло время вам признать меня. Присоединяетесь! Или умрите. Эйден словно окатили ледяной водой. На секунду ей подумалось, что лучше бы она осталась во Франции, позволила войне пройти мимо нее. Было бы куда проще описать эти события по чужим слухам, чем буквально их проживать. Она одернула себя. Война — именно тот момент, когда тебе приходится выбирать между тем, что правильно, и тем, что легко. Ее место было здесь. И она не намерена сдаваться. Когда к Пожирателям примкнул светловолосый мальчик — очевидно, сын кого-то из приспешников Волан-де-Морта, вперед вдруг вышел незнакомый хромающий юноша. Темные маги поприветствовали его злорадством. Эйден почти не слушала его, пытаясь понять, как действовать дальше, и как теперь поступить. Что с ними будет? Вдруг, до нее долетели обрывки его слов. — Это не важно, что Гарри умер, — кто-то из толпы велел ему заткнуться, — Люди умирают каждый день! Друзья, родные. Да, сегодня погиб Гарри. Но он все ещё с нами, вот здесь, — он указал на грудь, там, где стучало сердце, — Как и Фред, Тонкс, Римус, — Эйден вцепилась в стену почерневшей рукой, стараясь не упасть и не расплакаться вновь, — Они все. Они погибли не напрасно! На этих словах мальчик, все это время державший в руках то, что оказалось Распределяющей Шляпой, вынул из нее клинок со сверкающими в рукояти рубинами. Пожиратели Смерти воспряли от неожиданности, улыбка слезла с уродливого лица Волан-де-Морта. А в следующую секунду Гарри Поттер, безжизненно покоившийся на руках лесничего, спрыгнул вниз. Совершенно живой. Битва за Хогвартс продолжалась.