Romeo's Regrets

Я понятия не имела, с чего начать, хотя часики таймера тикали, а Элис Гласс в динамиках вовсю распиналась, то вкрадчиво мурлыча, то срываясь в вокальную неврастению. — Помоги мне? — попросила я, наконец, глядя на Густава через уплывающий вверх дым. — Жила-была маленькая девочка Джулия… — улыбнулся он мне, затягиваясь и запивая колой собственный дымный выдох. — Ты серьёзно? Настолько издалека? У нас меньше получаса до ужина, Гас… — Знаешь… — он затушил окурок и прикурил себе снова. — В моём детстве у мамы было что-то вроде маленькой фермы на нашем заднем дворе в Лонг-Айленде. И она виртуозно управлялась одновременно со мной, с моим весьма своеобразным старшим братцем и с цыплятами. Буквально, заговаривала мне зубы, чтобы я поел. Она столько историй знает! А я обожаю истории… Так что я вполне могу жевать и слушать, не беспокойся об этом. — Моё детство… — я смотрела на огонёк сигареты, медленно ползущий к фильтру, чувствуя, как горечь во рту смешивается со сладостью колы. — Оно было счастливым и безоблачным… Лет до шести. Время казалось бесконечным, а мир был похож на кубик Рубика: с какой стороны ни глянь — везде ярко и ни черта не понятно. — Ты единственный ребёнок, Джуллз? — Густав мягко вынул окурок из моих пальцев, отдавая мне свою едва раскуренную сигарету. Я кивнула, затягиваясь. — У нас был собственный дом в Кенсингтоне. С красивой мебелью, приходящей домработницей… У нас даже садовник был. — Видела бы ты розы, которые выращивает моя бабушка в Оклахоме… — выдал Гас своим загадочным тоном, и мне действительно захотелось это увидеть. — О, моя бабушка была не в ладах с растениями, сколько себя помню. Может, всё дело в том, что она плохо понимала, что такое заботиться? Элли всегда была немного ребёнком, даже больше, чем я тогда, — передав сигарету Пипу, я смотрела, как он жмурится от дыма, зажимая её в уголке рта. — Смешно… Лет десять назад она окончательно впала в детство, а в прошлом году перестала меня узнавать. Живёт в роскошном интернате в пригороде Стокгольма, принимает сына за своего отца и регулярно вспоминает военные бомбардировки Лондона. Печальный финал. —Что насчёт шестилетней Джулии? — напомнил мне Гас, будто бы невзначай касаясь моей щеки тыльной стороной ладони. Проверяя, не плачу ли я. Коснувшись губами его руки, я усмехнулась. Это уже почти не болит, Густав. — Шестилетняя Джулия открыла для себя два новых слова: «неидеально» и «амбиции». Первое всегда относилось к маме, второе отлично характеризовало отца. И оба два он повторял бесконечно. Тогда же я познакомилась со страхом — с тем, который живёт внутри. Мне было страшно взрослеть, потому что взрослые девочки почти всегда оказывались неидеальными. А ещё нельзя было не иметь амбиций, а у меня от самого этого слова начиналась тошнота. В очередной раз принимая у него сигарету, я вдохнула дым, пытаясь отогнать призраки своего детства, от которых слюна становилась вязкой, будто и вправду вот-вот подкатит. Снова. — Знаю, как это бывает… — тихо сказал он. — Сочувствую. — Примерно в десять моё детство сошло на нет. В общем, чтобы не удариться в саможаление… Мой отец — пластический хирург. Доктор Пауэлл. Виртуоз эстетической медицины. Он предлагает людям филлеры и подтяжки так, как другие — чашку кофе или стакан воды. Запросто. С порога. Подмечает любые недостатки и тут же озвучивает их. Перешивает дурнушек в красоток, перепиливает носы… — Вставляет сиськи и удаляет рёбра… — поддержал тему Гас, и мы оба рассмеялись. Какой же ты хороший мальчик, Густав Ар… — В том и дело, что нет. Сиськи и рёбра, в его понимании, — работа для мясника. Он сам занимается только лицами. И амбиции у него, как у Бога. Рядом с ним я выросла без амбиций. Мне хотелось исчезнуть, стать незаметной, превратиться в объект интерьера… — Застыть в прекрасной форме… эммм… вазы, чтобы он тебя не доставал? — Вроде того. Я была достаточно симпатичным ребёнком — для кого угодно, кроме отца. Потому у меня не осталось детских фотографий, кроме пары полароидных снимков, которые мама случайно вложила в одну из книг… Он мог заговорить о перспективе моей ринопластики прямо за завтраком. Он напялил на меня скобки. Мне отстригли идиотскую чёлку, чтобы его не раздражал мой «слишком высокий лоб». А ещё… — задохнувшись словами, я прижалась щекой к голой груди Густава, слушая, как ровно, но быстро стучит его сердце. — Он никогда не ударил ни меня, ни маму. Но только потому, что его руки были застрахованы клиникой на сотню тысяч фунтов стерлингов… Поэтому, обычно он бил словами. — Прости, но он мудак натуральный… Оставив окурок в пепельнице, Гас обнял меня, прижимая к себе, будто и правда пытаясь защитить от обидчика, не имеющего надо мной власти за давностью лет. Поцеловав его в шею, я усмехнулась. —Так и есть, не извиняйся. Так что я — дочь мудака, Гас. Частично унаследовавшая некоторые из его способностей… В общем, они развелись через три года, перед этим безобразно изменяя друг другу. В какой-то момент мне казалось, что они оба забыли обо мне. Мама хотела показать ему, что неидеальная она только для него. А он просто жил жизнью успешного специалиста, которому по рангу положено трахать ассистенток и младший медперсонал. Я была уверена, что мне станет легче, когда они разойдутся. — Не стало? Я была благодарна ему за то, что он спросил. Вообще спросил обо мне, а теперь продолжал задавать наводящие вопросы. Как будто мы играем в дженга: я выкладываю нестройную башню из фрагментов своего прошлого, а Гас своими длинными пальцами то и дело выхватывает ключевые блоки. Башня должна быть разрушена, чтобы облегчить выдох. — Не-а… Я не уважала их и совершенно не щадила себя. Моя ненависть была чем-то вроде топлива, когда я, как робот, таскалась в школу и обратно. Я почти не помню тот год, потому что там была одна чернота. Мама так же точно ходила к психотерапевту, но я всерьёз подозреваю, что они просто трахались. Потому что она не знала других способов подтвердить то, что её любят. Раз в месяц звонила Элли. Мы съехали в маленькую квартиру в Лондоне, и мне приходилось добираться в школу двумя видами транспорта. В новом районе друзей у меня не было. Зашибись, правда? — Мои школьные приятели в один не самый прекрасный день разбежались, как ёбаные тараканы. Так знакомо, что даже в носу щиплет… — Прости их, если можешь. Потому что из таких детей вырастают безвольные взрослые, Гас. Плывущие по течению и цепляющиеся за правила. Потому что они чувствуют себя защищёнными только в рамках. Только в потоке среди таких же, но не на большой воде. А жизнь — это не просто большая вода. Это бескрайнее море. Допив свою колу, Густав поставил стакан на место. Стук стекла о стол был чем-то вроде точки. — Смысл в том, что однажды ты оказываешься за морем. И всё, — сказал он на выдохе, оттого почти без эмоций. Но даже полустёртая интонация немного горчила. — Иногда путешествие стоит того, чтобы побарахтаться. Как-то так я решила в шестнадцать. Мне нужно было определяться с тем, кто я. В самом глобальном смысле. Мой отец превратился в деньги, мать — в немного истеричную соседку по квартире, ухажёры которой посматривали на меня, как на кусок более молодого мяса… — Детка… — прошептал Гас, зарываясь лицом в мои волосы. — Мне много раз хотелось оказаться за морем, Пип. Может, тогда я отучилась бояться смерти. Обычно ведь как: живущий не представляет себя умершим, потому что он как бы внутри жизни, а смерть — она где-то снаружи. — Она за морем, Джуллз, — подсказал он, склоняясь надо мной, ныряя лицом в мои ладони и закрывая глаза. — Всегда. И это единственное, на что в этом мире можно рассчитывать по-серьёзке… Мы все гребём именно к ней. Кто-то резче, кто-то каким-нибудь красивым баттерфляем, закладывая круги побольше. А кто-то прёт на крейсерской скорости. Знаешь… Вот, прямо всё в топку кидает, чтобы прибыть раньше других. Мысль о том, что ему предстоит улететь в Штаты примерно через неделю казалась мне не самой приятной. Но прямо сейчас мой прекрасный мальчик спокойно рассуждал о собственной смерти. Он держал меня в руках крепко, как никогда. А мне казалось, что я лечу вниз. — Милый мой, я прекрасно понимаю, о ком ты говоришь… — он улыбался мне с закрытыми глазами, но его мягкие губы дрожали. Там, за плотно зашторенными веками его глаза были слишком явно на мокром месте. — Умоляю тебя, сбавь обороты. Слышишь, Гас? — Ты о невозможном просишь, детка… Ромео должен умереть, помнишь? Но я постараюсь. Ради твоей грустной улыбки. Потрачу всё своё время на тебя, я же обещал. К тому же, Джуллз… Ты этого стоишь. Такой… Сомнительный комплимент. — Нет Ромео — нет и Джульетты, так уж они сговорились… А комплимент в самое сердце, Гас. Сидит, как в ножнах… Глядя, как трепещут его ноздри, я абсолютно бездумно потянулась к его пахнущим табаком и корицей губам. Это было самую малость похоже на попытку восстановить наше шаткое эмоциональное равновесие. — В медицине я оказалась по пути наименьшего сопротивления. Из квартиры, где меня норовил прихватить за зад каждый первый входящий, хотелось сбежать. И я выбрала постоянное проживание в кампусе… Было время, в выпускных классах я брала подработку в Старбаксе, пропадая там после школы. Но Старбакс ни разу не круглосуточный, и мне приходилось возвращаться домой ближе к полуночи. Всякий раз я шла и смотрела на окна нашей квартиры. И никогда, слышишь, никогда не могла угадать, что же меня ждёт там на этот раз… Потянувшись за сигаретой, я чертыхнулась — она так и прыгала в моих пальцах. Густав молча сделал всё за меня, коротко затягиваясь и выдыхая дым в сторону. Попутно убавляя высоту пламени в моей зажигалке. — Держи… Так ты себе ресницы спалишь. — Покуришь со мной? — Конечно, малыш. Ты говори, говори… Это как кровь пустить: больно, но раздупляет. Это всё очень важно — то, что ты говоришь. Для меня важно. Спасибо тебе. — Откуда ты взялся, Пип? Чем я могла заслужить твоё появление? Я никогда не была достаточно хорошей девочкой… — выдохнула я что-то вроде неудобной правды, прежде чем затянуться до западения щёк. Впуская дым максимально глубоко — до звенящего головокружения. — Я? — Густав усмехнулся, принимая сигарету из моих рук. — Из Америки прилетел. А ты — идеальная, — он затянулся, выдохнул и тут же повторил, но уже чуть тише. — Для меня идеальная. И я, блядь, никаких возражений на этот счёт не принимаю. Продолжай, ладно? Хотела ли я возражать? Его слова грели меня ничуть не меньше, чем тепло, идущее от его расписной груди. — Я возвращалась домой со своей смешной школьной работы и представляла, что мама дома. Что мы просто поговорим, потом поужинаем, потом сядем посмотреть какое-нибудь телешоу… Я до последнего старалась не смотреть на окна, чтобы не разочаровываться. Потому что почти всегда они были тёмными. Когда я была поменьше, у меня были свои ритуалы. Беспомощные, но я верила в них так, как могут верить дети… — Расскажи, — просто сказал Гас, хотя я рассказала бы и так. — Например, покрывало на моей постели должно было быть застелено так, чтобы получались светлые цветы на тёмном фоне. Я приговаривала что-то в духе: «Удачный день, спокойная ночь». Так я гарантировала сама себе, что мои родители сегодня не поругаются. Что отец не задержится в клинике допоздна. Что мама не залипнет в гостиной наедине с бутылкой ликёра. Что Элли не разбудит меня посреди ночи только для того, чтобы вытолкнуть между ними в самый разгар скандала. — А если цветы были тёмными на светлом фоне, каждый шорох и каждый косой взгляд делал тебя тревожной, — передавая мне сигарету, он потупился. Печаль делала его невероятно красивым. — Мокрые ладошки… Мурашки по спине, когда с тобой заговаривают, потому что ты смотришь в одну точку внутри себя, в ожидании неприятностей, которые вот-вот случатся с тобой. Гас был прав до последнего слова. Я понимала, что говорит он о том, что знает не понаслышке. Отголосок его собственного, озвученного невзначай, несчастья взбороздил и меня тоже. Потому, едва он снова прихватил меня за плечо, я коснулась губами надписи: «Вечность» на его изящной кисти. Хоть что-то, чтобы унять эту фантомную боль, растущую из наших неожиданно схожих воспоминаний. Хоть что-то… — Именно так, Густав. Ускользающая иллюзия контроля. И паника взамен. Знаешь… — добивая окурок, я зажала его между большим и указательным пальцами, разбивая паузу двумя затяжками там, где вполне можно было уложиться в одну. Мне было даже слишком горько, а колы почти не осталось. — Моя учительница химии несколько лет спустя призналась мне, что на меня тогда было неуютно смотреть. А я и сама не знаю, как с этим справлялась. В школе у меня особых проблем не было, но дома меня ждал собственный ад. Чаще всего моё «волшебное» покрывало оказывалось бесполезным. И вот я снова смотрела на огонёк, медленно ползущий к фильтру, планомерно повышающий концентрацию сигаретной горечи на вдох. Как будто я снова в начале этого разговора, но теперь он не казался мне трудным. Трудно говорить только с тем, кто не понимает, о чём ты.  — Тебе повезло, Джуллз. Ты запросто могла попасть в плохую компанию. — Я не попала ни в какую, Гас. Я замкнулась в себе, и даже моя самая близкая школьная подруга Эмма не знала о том, что со мной происходит. — Забавно… Мою школьную подругу тоже зовут Эмма. Она славная. И, сдаётся мне, вы друг другу понравитесь. — Ты это серьёзно, Пип? — Прямо сейчас я неебически серьёзен, малыш, — посмотрев на меня, он склонил голову набок. — А ты? У тебя со мной серьёзно или как? Его взволнованный тембр бархатно упал в нижний регистр. Вместо ответа, я потянула его на себя, взяв за лацканы халата, пробуя горькими губами сладкий завиток его полуулыбки. Он этого не говорил, но я прекрасно понимала: с ним могло быть только серьёзно или никак. — Всё моё — твоё, Густав Ар, — повторила я торжественным шёпотом, глядя в темноту его глаз. — Хочешь сердце? Бери… — Хочу, — признался он, ничуть не задумавшись. Возвращая мне поцелуй и тут же напоминая, что мы немного отвлеклись от темы. — А ещё я хочу дослушать твою историю. Иии… Медицина, потому что так проще? Поёжившись, я вздохнула, чувствуя, как Гас обнимает меня чуть крепче. — Мне хватало баллов. Хватало средств. Хватало способностей. У меня был траст, условное одобрение отца и невмешательство матери. Передо мной маячил переезд в кампус, новая жизнь… А подобие плохой компании я нашла как раз во время обучения. Ты не представляешь, сколько кетаминовых наркоманов среди студентов стомата, например. И на что способен одарённый анестезиолог, которого на вечер назначили барменом. Он рассмеялся, и я отчётливо поняла, что в очередной раз недооценила его осведомлённость. Продолжая крепко удерживать меня одной левой, Гас ласково коснулся моей щеки. — Джуллз, кетаминовых торчков я знаю предостаточно. И да, справедливости ради, никто из них не дантист. Но, бля… Звучит так, будто высшее медицинское образование — это весело. — Иногда это весело, иногда нет. Но, определённо, учит разбираться в веществах и их прекурсорах: после третьего курса начинаешь понимать в сортах дерьма и его эффектах. Лучше, если не на собственном опыте, методом проб и ошибок. Но… Усмехнувшись, он поймал меня за подбородок, мягко разворачивая моё лицо к себе. Проходясь большим пальцем по моим губам. Не сводя с меня внимательных глаз. — Ты пробовала? — поинтересовался Пип с этой своей будоражащей меня хрипотцой. Я кивнула: нет ничего глупее, чем отрицать очевидное. Коротким змеиным движением облизав губы, он уточнил. — И… Тебе понравилось? Животрепещущий интерес Мальчика в Пахнущей Дурью Толстовке. Понимающего даже слишком многое для своих двадцати с хвостиком. Который слишком многое пережил и многое пробовал. Потому прекрасно различает оттенки белого… — Не всё. Это приятно — успокоиться или взбодриться. Временами, даже слишком приятно, и приходится напоминать себе, что не стоит с этим заигрываться. Но состояние изменённого сознания я не люблю. И опасаюсь транзиторных психозов. — О, да-да-да… Бэд-трип — штука неприятная, — согласился Гас. — Но, если совсем плохо, можно подправить транками. Например, ксанаксом. — Ксанаксом я жизнь свою подправляю, время от времени, — я смотрела в эти невозможные карие глаза и видела узнавание. Очередное совпадение, просто не озвученное пока что. — Сегодня я шла домой после смены, и думала только о том, чтобы принять душ, принять свой чёртов ксанакс и забыться до полудня… И если так подумать, моя жизнь и есть бэд-трип. Даже смешно. — Давай я подправлю… — всё ещё придерживая меня за подбородок, он коснулся губами моих губ. Сперва совсем легко, будто пробуя на вкус. Словно на долю секунды он засомневался в том, что я хочу этого. Подавшись навстречу, я нежно прихватила его за затылок. Чувствуя, как он улыбается мне в губы. Как откликается на ласкающие движения моих пальцев, углубляя поцелуй. Как щекотно проходится кончиком языка вдоль моих зубов. И слыша, как срабатывает таймер. Прямо сейчас это не имело никакого значения. Потому что ничего не могло быть важнее нас двоих. — Я жёстко тревожный. Пиздецки просто… И когда меня пидарасит по сто раз на дню, зен — мой дзен, что уж. Но ты — мой рай, Джуллз, — сообщил Гас, когда мы немного угомонились. — Я не помню, когда мне было так спокойно и хорошо без долбаной медикации… — Ты не представляешь, насколько это взаимно, — отозвалась я, с сожалением уклоняясь от поцелуя, но тут же проваливая попытку подняться. Оказываясь в его худых, но сильных руках снова, я поймала в ладони его лицо. — Эй… Птенчик, тебе нужно поесть. Давай ты примешься уже за пиццу, а я расскажу тебе ещё что-нибудь? Все, как ты просил… — Ммм… Давай. А ты сама есть не хочешь? — Хочешь, — быстро согласилась я, повышая свои шансы быть выпущенной из захвата. — Но есть нюанс… — Расскажешь? — Если отпустишь. — Я слышал волшебное слово: «взаимно» и я добрый, так и быть, — усмехнувшись, Густав позволил мне встать. Отойдя на пару шагов, я смотрела, как он тянется за сигаретами, чтобы занять руки и убить время. Чиркнув зажигалкой, он прикурил и уставился на меня в упор. Впрочем, почти сразу прячась за упавшей на глаза чёлкой. Так даже проще, Гас. — Что там за нюанс, Джульетта? Сгораю от любопытства… — Пошлятина и банальщина, ты будешь смеяться. — Не начинай… К тому же, я знаю, что тебе нравится мой смех, — его усмешка превратилась в широкую улыбку, и мне действительно нравилось. — Просто скажи. Это наверняка что-то дико приятное. — Ладно… — спасовала я, отступая ещё чуть дальше. — Я не столько хочу есть, сколько тебя, Ромео. А не ела я примерно с обеда. Так себе нюанс, правда? Очаровательная эта улыбка напротив никуда не девалась. — Клянусь тебе, уже очень скоро у тебя будет возможность узнать, насколько это взаимно, — заверил меня улыбающийся Гас. — А вообще, ничего смешного. Потому что я в восторге от твоих аппетитов, Джуллз. Впервые одно кресло на моей импровизированной кухне было чем-то вроде проблемы. Впрочем, она решалась достаточно легко: сгрузив порезанную пиццу на большое блюдо, я торжественно водрузила его перед Густавом, отодвигая подальше сигареты и пепельницу. В стаканах снова плескалась кола, а я сама вполне уютно устроилась на свободной половине стола, легкомысленно болтая ногами. Есть действительно не очень хотелось, но сжевать кусочек я себя буквально уговорила. Куда интереснее было наблюдать за Густавом и его неукротимым мальчишеским энтузиазмом. Пицца была обжигающе горяча, но он ел предельно аккуратно, будто всерьёз опасался уделать мой светлый халат. Засмотревшись на движения его кадыка, я поймала на себе его взгляд. — Ты обещала историю, помнишь? Расскажи о своей работе. Скажу тебе, ты — единственный судебный медик среди всех, кого я знаю. Это вообще как? Похоже на стандартную рутину в офисе? Что-то мне подсказывает, что нет. Я пожала плечами. — План был таков, чтобы этой самой рутины избежать. Место, в котором маешься с девяти до пяти, начинаешь ненавидеть. Работа любого медика — это постоянный выход из зоны комфорта. Особенно это ощущается в приёмных отделениях и на скорой: там можно столкнуться с чем угодно, даже с патологиями, которые и в учебниках упоминаются вскользь. А мне хотелось не очень-то зависеть от работы эмоционально. Как тогда, в шестнадцать, когда я носила зелёный фартук в Старбаксе. — Твой отец… — сказав это, Гас взял паузу, будто привыкая к звучанию. Впрочем, достаточно быстро продолжил. — Он не пытался повлиять на твой выбор? — Предлагал мне место ординатора в своей клинике. Но я с большим энтузиазмом записалась бы на курсы бальзамировщиков. Собственно, так я ему и сказала. — Почему морг, в итоге? — он запросто продолжил жевать, без тени брезгливости. — Ну, смотри… — пригубив свою газировку, я обернулась к окну, глядя на дождь, бесконечным потоком ниспадающий в Темзу. — Глобально, для меня в медицине есть две константы. Альфа и Омега. Рождение и Смерть. И рождение, и смерть как процесс мучительны как для тех, кто проходит через них непосредственно, так и для тех, кто наблюдает. Врачи часто сталкиваются с умиранием. И всякий раз они оказываются к этому не готовы. И даже самые циничные из них переживают это снова и снова. Я же имею дело со смертью в виде факта. И моя задача — определить, почему она состоялась как факт. Это работа хирурга, исследователя и детектива одновременно. Под зорким присмотром синигами… — Я смотрю, без «Тетрадки» тут не обошлось, и это прекрасно, — подметил Пип, посмеиваясь и вытирая пальцы о салфетку. — А какие они, твои пациенты? — Иногда живые. И всегда не больничные. — В смысле? — Судебная медицина, Кэп! Это не только смерти, но и травмы, полученные при необычных или подозрительных обстоятельствах. Но я и по основной специальности патоморфолог. У меня пунктик по части смерти, Гас. Мне казалось, это прозвучит забавно. А вышло грустно. Я надеялась, что Пип этого не заметит, но совершенно напрасно. — Где-то здесь есть твой секрет, — сказал он. — Я его чувствую, но никак не могу нащупать. Вроде, всё зашибись, и тебе нравится твоя работа. Бля, да она даже мне нравится, с моим-то жирным плюсиком на этой теме! Но в твоём голосе будто что-то звенит… Знаю, что это звучит странно. Просто говорю, как есть. Посмотрев на него, я поёжилась, обхватывая себя за плечи. — А нет никакого секрета, Пип. Просто… Ты потрясающе чуткий. — Обычно именно это я в себе и купирую нахрен… — признался он, поднимаясь с места. Прекрасно зная, куда и зачем он направляется, я закрыла глаза. Чтобы уже через полминуты спрятать лицо у него на груди, прижимаясь щекой к горячей коже и крепко обнимая за пояс. Чувствуя, как Густав целует меня в макушку… Предчувствуя вопрос и почти осязая, как он собирается с мыслями, чтобы его задать. Три… Два… Раз. — У тебя кто-то умер, правда? И это был не факт, а процесс. Джуллз… — сказал вдруг Гас, уронив голос до тревожного полушёпота, шершавого, как пузырьки газировки. — Мама? Я кивнула, чувствуя, как тугой влажный комок сдавливает горло. Слыша, как Гас выдыхает: «Детка…», прижимая меня к себе тесно-тесно. «Я огражу тебя от всего, что видела. Я промою твои раны в физрастворе…» — вкрадчиво обещала Элис Гласс*. __________________ * Crystal Castles — Kerosene