Romeo's Regrets

Между первым и вторым пробуждением мне приснилось варенье из роз. Его варила бабушка Гаса — ещё нестарая, но седая женщина с неярким загаром и большими карими глазами. В моём воображении их внешнее сходство было вполне очевидным… Она говорила со мной, бросая в большой медный чан с сиропом крупные бутоны. Розовые. Красные. Кремовые. «Я дам тебе рецепт, Джульетта. Это варенье… Оно совершенно волшебное. Только не бери магазинные розы — в них полно химии, похуже алпразолама…*» Я звала её «Ба», и мне было легко и просто, будто она — моя собственная. Идеальная бабушка, которой у меня никогда не было. Откуда мне знать, как солнечно в Оклахоме? И солнечно ли? Но в моём сне всё было золотисто-розовым, и даже гулкое жужжание привлечённого варевом шмеля будто бы отливало медью. «Любишь Густава? Если любишь, то держись за него крепче. Чистое золото, а не мальчик…» Тёплый ветер, то и дело забиравшийся в мои волосы, тоже пах розами. Я выдыхала своё «люблю» под одобрительным, таким знакомым тёмным взглядом. И мне было легко-легко… Так приятно, что почти тоскливо заходилось в области сердца. Разлепив веки, я увидела солнечные отсветы за матовым стеклом раздвижной двери. Не вполне отпустив сгенерированную моим сознанием Оклахому, я улыбнулась, накрывая обхватывающую меня поверх одеяла руку Гаса своей. Он вполне предсказуемо обнаружился рядом, с той лишь разницей, что за время досыпания я успела повернуться к нему спиной. Впрочем, так было даже уютнее. Позднее утро было солнечным, как и предполагалось: там, за окнами, переливалась река и сиял отмытый дождём Лондон. Но подумать об этом я толком не успела — Густав мягко коснулся губами моего плеча. — Привет… — колкие мурашки, рванувшие врассыпную по коже, были вовсе не от холода. — Ты давно проснулся, Птенчик? Послевкусие сна всё ещё трепетало где-то внутри. — Я чутко сплю, Джуллз… Взял и вышел из спящего режима, когда понял, что моя детка проснулась. Чуть хриплый после сна голос. Неуловимо родной. Завладев его изящной татуированной кистью, я зацепилась взглядом за слово «вечность», тут же пройдясь по нему пальцами. — А как ты… Он рассмеялся, зарываясь лицом в мои волосы, обдавая затылок тёплым, как ветер из моего сна, облаком дыхания. — Это всегда слышно… Возможно, я с ебанцой самую малость, но жизнь меня научила различать разные признаки человеческого присутствия. И отсутствия тоже. Знаешь… Если бы ты надумала встать и уйти, я бы это почувствовал. То, о чём говорил Гас, было чем-то из области эмпатии. Вот только что-то из области моей интуиции говорило мне, что этот удивительный навык появился у него не от хорошей жизни. Действия других людей учишься предугадывать тогда, когда очень боишься боли и изо всех сил пытаешься её избежать. Но как же трудно избежать того, о чём подспудно не перестаёшь думать… — Хочешь честно? — поинтересовалась я, от всей души надеясь, что голос не выдаст моего волнения. — Только так и хочу, Джульетта. И сдачи буду давать тем же. Ну, если сама не попросишь соврать — и так бывает, поверь мне… Сколько раз за свои двадцать с хвостиком лет он пытался быть удобным? Взяв его ладонь в свою, я приложила её к своей щеке. Залипая губами куда-то в основание большого пальца и выдыхая, кажется, бесконечно долго. Чувствуя, как наши уютные объятия становятся крепче. Мысленно обнимая его в ответ. «Если любишь — держись за него…» — Не знаю, который час… Но вставать прямо сейчас я вот вообще не готова. Можно, мы с тобой ещё немножко поваляемся, Ромео? — Нужно, — бодро отозвался он. — Хоть сто порций, вплоть до тотального умопомрачения… По моим ощущениям, часов десять утра натикало. Но лично я никуда не тороплюсь. Всё, что мне нужно и важно — в моих руках сейчас… Он повторил свой поцелуй в плечо, добавив к нежному касанию шершавое ощущение улыбки, расцветающей на его губах. Я не могла её видеть, но я чувствовала её так отчётливо, что почти перестала дышать. Моё собственное маленькое открытие из области эмпатии. — Вечно бы в твоих руках залипала… — я почти шептала, но не сомневалась в том, Гас слышит каждое слово. Абсолютно голые в коконе из нашего общего одеяла, мы были чем-то большим, чем любовниками, способными вот-вот слипнуться в комок сосущихся жадными ртами тел. Прямо сейчас нагота в уютной пододеяльной темноте была для нас всего лишь формой существования. Густав и я, — Ромео и Джульетта, — сообщающиеся сосуды, заполненные негой и нежностью. — У тебя шрам на шее, — осторожно сказал он. — Откуда? — Перелезала через забор и напоролась на ржавый гвоздь, уже приземляясь по ту сторону. Мне было семь или восемь… Шил отец, а могло бы быть и хуже. Но вместо обезбола была мне лекция о столбняке и моём идиотизме. Если честно, я понятия не имею, как он выглядит сейчас. Уродливо? — Не-а. Безумно трогательно… — будто в подтверждение своих слов, он коснулся моей шеи сперва щекотным выдохом, а потом и губами. — Знаешь, неидеальность цепляет куда больше. По крайней мере, у меня так… Это как когда крутишь во рту собственное имя, пытаясь уместить в сознании, что этот набор звуков — твой, про тебя. А оно кажется таким шершавым, что внутри щекотно, как от первой затяжки. И хочется выплюнуть его нахрен! —О да, знакомо… — Точно так же я иногда смотрю на людей, с удивлением обнаруживая их настоящесть. Это не игра, не виртуальная реальность, не плод моего не слишком-то здорового воображения. Живой человек из мяса и костей, с собственной какой-то жизненной историей! В которую в реальном времени встраиваюсь я сам. И человек этот так же точно пытается уместить в своей картине мира меня. Охреневая, местами, от того, что я — настоящий… — он хмыкнул, прежде чем негромко рассмеяться. Я представила, как он быстро опускает уголки рта, вспоминая его неуверенную усмешку, которая мне так нравилась. — А ведь каждый из нас — это всего лишь пакет с ливером. Так себе скроенный, нервно дёргающийся от всяких раздражителей, уверенно превращающийся в биомусор день за днём… И в то же время, мы — как звёзды. Сияем такие, не понятные ни хрена. Замороченные в собственных расстояниях. Жрущие чужую энергию и яростно взрывающиеся. Потому что умеем чувствовать. Переживать. Делиться этим — надо и не надо. Мучить друг дружку по-всякому, короче. И всё это, возможно, не просто так. Есть же у звёзд веская причина, чтобы сиять… Сиять до полного исчезновения… — И даже после исчезновения — сиять. Есть что-то жуткое и прекрасное в том, что свет от погасшей звезды продолжает пронзать пространство. Хотя… и это тоже очень по-человечески. Сколько народу на самом деле и не начинало жить? Только исправно платить налоги и строить ячейки в сотах социума… — А иногда свет вот-вот закончится, но это почти никому не заметно. Светит? Значит, в порядке… Прекрасно и жутко, вот тут в самый раз. И я в очередной раз без понятия, как ты узнаешь, о чём я думаю, Джуллз… Такой… текстинг без телефона, я балдею, честно! — Мне просто нравится твой взгляд на вещи. И мир —твоими глазами. Покажи мне ещё? — Ты серьёзно?! — и снова эта смесь удивления с восторгом в голосе. — Детка… Говорил ли ему кто-то, как он прекрасен, просто рассуждая об обычных вещах в необычном ключе? Подбирая округлые слова и красивые формулировки, так несвойственные племени современных людей, уткнувшихся в смартфоны и изобретательно подменяющих эмоции смайликами… — Ты такой глубокий… Как тот колодец, в котором звёзды видны даже в полдень. В нашем мире гаснущих и угасших, это — большая редкость, ты не находишь? — Я не нахожу… ммм… что ответить, — честно признался Густав. — Но мне очень приятно. Правда! Даже если единственные звёзды на дне моего колодца — это твои сияющие глаза, Джуллз. Я-то почти уверен в том, что всё именно так обстоит. Заплатил бы денег, чтобы увидеть себя твоими глазами… — Так себе затея, тем более, за деньги… — Чёйта? — поинтересовался он с мальчишеским задором. — В нашем больном печальном мире теперь мало что можно забесплатно получить… — Настоящее никогда не продаётся, покупается только иллюзия. — И это, блядь, всегда меня печалит… Сколько бы крутецких вещей я прикупил, если бы это было можно! — Да брось, Гас. Увидишь себя моими глазами — влюбишься же без памяти. Но и без взаимности. Известно, как кто. И кончится это предсказуемо плохо… — Бездна глядящая в бездну. Как Курт. В смысле, Курт Кобейн из «Нирваны», конечно же, — дав нам обоим отсмеяться, он добавил уже серьёзнее. — Ну, и как тот самый Нарцисс, ясен-красен… В самом деле, кого я обманываю? Сколько бы ни было кэша, всё, что я могу купить — синтетические удовольствия. Немного кайфа, суррогат любви и какой-нибудь навороченный Бенц. Ну, знаешь, из тех, которые в городе и смотрятся-то смешно. Вот он, пафос уровня современного Нарцисса. Древнегреческий чувак обзавидовался бы! — Любишь крутые тачки? Я в них не слишком разбираюсь, если честно… — Я — пацан с Лонг-Айленда, Джуллз, — мягко сказал он, и я затаила дыхание, понимая, что узнаю о нём что-то новое. — Знаешь, это тоже остров, почти как твоё родное Королевство. Только пристёгнут он к Нью-Йорку, как зелёная малоэтажная колония. Так вот… У нас там все на великах мотались. И в то благословенное время Гелики и Бимеры мне были до пизды. А вот велик у меня был, славный такой… — А что изменилось теперь? — развернув его ладонь, я рассматривала тонкие линии. Чёткие и глубокие, все они казались мне одинаково длинными. — Ммм… Иногда кажется, что всё. Иногда — ничего. На самом деле, многое, кроме меня самого. Я всё тот же пацан из пригорода Большого Яблока. Где-то на задворках моего воображения я катаюсь на Шевроле Импала, притом, обязательно розового цвета. Ну, знаешь, такой тёпленький оттенок, который у татуировщиков романтично зовётся «Розовая пантера». Такой, что любая Барби кончит от восторга… В общем, мысль о чём-то таком я нахожу забавной весьма. Но тачки у меня нет. Вообще. Никакой. Даже на права не сдавал — я ж сдохну от тревожности прямо на площадке, не дойдя до старта. Впрочем, не только это… В общем, меня возит «Убер» и кореша на раздолбанных мамкиных тойотах. Но Бенцы на зубах вязнут вечно, только и разговоров, что о них. — Густав, ты удивительный… Велик, между прочим, это круто. Научишь меня? — Справлюсь за один день, будь спокойна. Стоп, ты серьёзно?! Ты не умеешь кататься на велике? Я не умела. Пришлось признаваться, радуясь, что Гас не видит, как я удушливо краснею от непонятного мне самой стыда. Что такого в том, чтобы не уметь ездить на велосипеде? — Ну… Я так и не пересела с детского на взрослый. Сперва что-то не получалось, а потом мы съехали в каменные джунгли, где мне стало не до велосипедных прогулок. — Радость моя… — нежность в его голосе зашкаливала, и мои глаза были на мокром месте. — Это поправимо, просто поверь мне. И это, блядь, куда лучше кривой езды на Бенце, пропадом он пропади… Он что-то вроде атрибута красивой жизни, как шмотки от Гуччи. «Маст хев» в определённых кругах. Охеренный бэкграунд для приосанивания. Рецепт современного хита: сочный бит и запоминающаяся текстовка. Про бабки, стволы, сучек и крутую тачку. Колумбийским белым приправить по вкусу. Готово! — И я снова говорю тебе: ты — поэт, Ромео… Больше всего на свете мне хотелось повернуться к нему лицом, но вместо этого я рисовала пальцем солнце и лучики в центре его расслабленной ладони. Прежде, чем поцеловать в самый центр, слыша, как Гас выдыхает поверх моего плеча. — И ты опять права, Джульетта. Даже не представляешь себе, насколько… Я готов рассказать тебе и об этом тоже, но… Можно ещё один вопрос о тебе? Понимаю, что сегодня — то самое утро, когда говорить должен я. Но… Пожалуйста. — Всё, что хочешь… — Я проснулся чуть раньше тебя. Может, затем, чтобы услышать, как ты бормочешь «люблю» во сне… — мягкими, но уверенными движениями он уложил меня на лопатки, нависая сверху и всматриваясь в моё лицо. — Не спрашивай, с чего я решил, что ты это обо мне. Я просто это знаю… Но тогда я подумал кое о чём, и это вот уже битый, блядь, час не даёт мне покоя. Убрав упавшую ему на глаза чёлку, я улыбнулась, в очередной раз понимая, что у меня совершенно палевно дрожат губы. — Спрашивай, Лил Пип, — отшутилась я, хотя в этой моей шутке была лишь доля шутки. — Ох, чёрт… Я же уже почти привык к твоему сладкому «Густав», детка, ну что ты творишь, — усмехнулся он. — Так вот… Я лежал и думал: «Чёрт возьми, почему эта девчонка до сих пор была одна?». Но это не вопрос, с этим всё понятно: девочка, которую слишком явно придумал я сам, вполне закономерно оказалась в постели со мной. — Ты придумал меня, Ромео? — Гас склонился ко мне, коротко целуя в губы. Прихватывая за талию — крепко. И тут же укладываясь на спину, с ухмылкой увлекая меня за собой. — Эй… Устроившись на левой половине его груди, я уткнулась лицом в его шею, почти рефлекторно припадая губами. Даже не пытаясь разомкнуть объятия, мы сплетались ещё сильнее. Контактная поверхность была максимальной, наш обоюдный энтузиазм — неподдельным. Мы оба оглушительно пахли сексом. И любовью… Всё, как и говорил Густав. — Конечно, Джульетта! Как и положено грустному, до чёртиков романтичному поэту, когда-то давно я сочинил идеальную девушку, кочующую от рефрена к рефрену. Девушку-призрака, у которой даже имени не было — только сияющие глаза и сладкие губы. Только слова, западающие в моё сердце. Понимающую и принимающую. Слишком хорошую, чтобы быть правдой. И слишком идеальную, чтобы она могла остаться со мной, — как никто другой он унял мои вечно беспокойные ноги, просто поочерёдно зажимая мои ледяные ступни между своих, тёплых. В этом было столько трогательной заботы, что у меня перехватило дыхание, а Гас даже с мысли не сбился. — И вот я лежу здесь, в тысячах миль и дней от моей постели девственника, и я, положительно, вне себя… Потому что на мне лежит моя сбывшаяся мечта. Которая совсем недавно лежала подо мной. И вот я спрашиваю сам себя: «Пип, заслужил ли ты это? Может, ты обознался, и она пошлёт тебя к чёрту, едва поймёт, с кем она, бляха-муха, спуталась?». — И что ты сам себе на это отвечаешь? — поинтересовалась я, устраиваясь поудобнее. И понимая, что это всё ещё не тот вопрос, на который предстоит отвечать мне. Он усмехнулся, глядя на меня чуть сверху. — Девушка из моей бестолковки любит меня любым. И я почти уверен в том, что нихуяшечки я на твой счёт не ошибся. Как и в том, что твоё сонное «люблю» было для меня. Обо мне. Моё. — Почти? — Ну, это припуск на швы. Твой крошечный шанс избежать меня. Поправка на вероятность… Так вот, Джуллз, вопрос. Простой, как вода в кране. И ты поймёшь его правильно, просто потому, что это ты. Давно ты одна, детка? Это утро было чересчур об эмпатии и интуиции. Где-то внутри меня было глубинное понимание сути этого действительно простого вопроса. Ответ на него был так же прост. В сущности, он только подтверждал то, о чём говорил Гас. И что никак не укладывалось в тесные рамки логики. Наша собственная арифметика. В которой двадцать семь минус двадцать один… Мифология, рождающаяся из воздуха и тут же прорастающая в нас самих. Слова и знаки, умноженные на откровенность… Могла ли я не поверить в то, что он придумал меня, раз так? — С той самой осени, когда мне исполнилось шесть, Густав Ар. То есть… Смешно, но… Почти всегда. — И никогда больше, Джульетта… — подытожил он. — Знаешь… Я в душе не ебу, куда подевался твой экс. Признаться, я думал и об этом тоже, когда пялился на твои ноги в благополучно проёбанные два дня. И эти мысли будили во мне ярость. Натурально, бесили меня… Я был уверен в том, что у тебя кто-то есть. Боялся столкнуться с этим хером в самый неподходящий момент. Ты же знаешь, что страхи сбываются куда чаще, чем мечты? — Знаю. Но тут тебе нечего бояться… Я встречалась с одногруппником на последних курсах. Такой… физиологический факультатив, секс по дружбе, примерно, вечность назад. Тогда же до меня дошло, что по-настоящему я хочу секса по любви. Моя единственная подруга, например, считает, что я всего-то истерически боюсь превратиться в мать, искавшую подтверждения своей значимости через постель и мужское внимание. Потому не даю никому шансов. — Ты дала шанс тому, кто их пачками проёбывает. Я всегда знал, что я счастливчик, Джуллз… — на губах Пипа играла мягкая усмешка, а его тон в который уж раз сделался загадочным и немного грустным. — А вот ты понятия не имеешь, как на тебя пялятся… Разве что, если прямо внаглую, как тот пьяный кент вчера. Это и странно, и забавно, и особенно торкает. Что-то вроде… близорукости? Бля, не знаю, как объяснить. Странно привлекательная штука, в общем. — Я так не специально, — и это было правдой. — Просто… В какой-то момент хочется больше осмысленности. И совершенно не хочется тратить время на пустые кувыркания, после которых даже покурить вместе будет в падлу. В пару к физике надо лирику. Особенно, с моей-то эмоциональной лабильностью… Для просто потрахаться, вон, Тиндер придумали. Скучища смертная. Мне хотелось встретить кого-то, кого мне не придётся мучительно прогонять через мозг, помогая себе руками и параллельно думая о том, сколько всего ещё нужно сделать, когда он слезет… Кого-то, от чьего присутствия мои шарики зайдут за ролики. — Тот самый вайб, детка… — тёмно-карий взгляд Густава был влажным, но смеющимся. — Когда целуешься так жёстко, что даже не успеваешь заметить, как сами собой с тебя упали трусы. Мне всегда казалось, что это ощущение безумия и американских горок стоит того, чтобы ждать. Смотрю на тебя — и лечу вниз. А когда ты рядом… — он громко сглотнул, и вниз полетели уже мы вместе. — Меня сносит так, Джуллз, будто я третий день торчу, не переставая… «Чистое золото, а не мальчик…» — Для кого-то и сам процесс стоит того, чтобы искать повторения снова и снова. В разных позах и с разными лицами. Для кого-то это — тоже поиск себя. Как всматриваться в бесконечность собственных отражений, пытаясь узнать, которое отражает тебя настоящую… — Это, пожалуй, самая роскошная метафора для блядства, которую я только слышал, — резюмировал Гас, целуя меня в лоб. — Можно, я как-нибудь использую её, при случае? — Бери, конечно… — вместо того, чтобы потешаться надо мной, он принимал меня всерьёз. И я была готова платить ему тем же. — Смешно… Я пробовала запрещённые вещества, и кое-какие из них нахожу весьма приятными и вдохновляющими. Но с блядством, честно, не сложилось. Это выхолащивает. От этого вскрыться хочется больше, чем от злокачественного одиночества. Понятия не имею, как моей матери удавалось заткнуть дыру в сердце чьим-то членом. Да и удавалось ли… — Любая дыра от этого становится только шире. От физики без лирики, в смысле. Посмотрев на него, улыбки я не увидела. Но, на всякий случай, приложила палец к его губам. — Не вздумай извиняться. Это чистая правда, пускай немного в воздухе повисит… А я пока просто попытаюсь на тебя насмотреться. При солнечном свете Густав Ар был более резким, оттого казался мне ещё красивее. Сейчас, когда я так отчётливо чувствовала его взгляд, я не могла взять в толк, как ему удалось оставаться незамеченным целых два дня. Пытаясь вспомнить, кого и как я видела на своих пробежках, я крутила в голове его инстаграмное имя. Лил Пип. В нём было что-то знакомое, но моё сознание не давало мне подсказок. Только влажный след смутного узнавания. Мелкий Пип, только в максимально лаконичном написании. И ни единой идеи, что скрывается за этим именем, кроме блога с миллионной аудиторией. Подтвержденный аккаунт — прерогатива брендов, организаций и знаменитостей. «Я — пацан с Лонг-Айленда…» Кто же ты, Густав Ар? — Сказать, что поразило меня сегодня утром? — начала я, понимая, что кто-то из нас должен начать. — Удиви меня… — У тебя в Инсте акк с голубой галкой. Он авторизован как официальная страница селебрити. У тебя количество подписчиков с шестью нулями… — Всё так… — он опустил взгляд, прячась за длинными ресницами, едва не чиркнувшими его по щекам. — Всё так. — Но когда я увидела это, ты выглядел смущённым. Максимально открытым. Уязвимым. Почти как сейчас. — Ох, Джуллз… — За жизнью Лил Пипа в сети следят миллионы глаз, а ты всё ещё вздрагиваешь, как в первый раз, Гас. В этом больном и печальном мире, где всё пытаются если не продать, то купить, нельзя быть таким… Пип взмахнул ресницами, беря меня на прицел настороженного взгляда больших карих глаз. Я запнулась, понимая, что обратного пути всё равно уже нет. Никакого «почти». Без шансов. — Каким? — уточнил он упавшим голосом, от которого моё сердце, казалось, пропустило пару ударов. Не бойся. Не бойся, я никогда тебя не обижу… — Настоящим… Мы же говорили об этом: всё настоящее не имеет цены. Оттого люди думают, что это можно взять бесплатно. И если Лил Пип хотя бы немножечко ты, он в опасности. Если он — это ты, пусть, даже в гомеопатическом разведении, он заслуживает любви. Но его будут рвать по кусочкам, почуяв в нём твою настоящесть. Эти тучные стада, мирно пасущиеся на просторах интернета… Люди голодны до этого, как чёртовы ромеровские зомби. Гас смотрел на меня, не мигая. Бледный, с пятнами лихорадочного румянца, проступающего вдоль высоких скул. Глядя, как вздрагивают его ноздри, я не могла отвести от него взгляд. Он отвернулся первым, но я успела увидеть слезу, скатившуюся по его щеке. — Иисус свидетель, я не знаю… Не знаю, как ты это делаешь, — он вытер глаза тыльной стороной ладони, но они были по-прежнему на мокром месте. — Как… Какого чёрта ты каждый раз оказываешься так глубоко во мне, Джульетта? Я взяла его за руку, а он тут же сплёл наши пальцы, не отнимая. Позволяя мне поцеловать пепельную розу, вытатуированную на его изящной кисти. Она была солёной, да Густав и не пытался спрятать от меня свои слёзы. —Ты сам подсказал мне ответ: это ты придумал меня такой. Но это не всё, Ромео… — Удиви меня снова, у тебя это всегда получается… — Мальчик мой прекрасный… Настоящий и уязвимый. Честный. Безумно тревожный. Нежный и отчаянный. Мой страх потерять тебя граничит с безумием. Береги себя, Лил Пип. Хотя ты этого совсем не умеешь, я же знаю! Я люблю тебя, кем бы ты ни был, — выдохнула я, утыкаясь в его шею и закрывая глаза. — Просто будь, ладно? Успевая понять, что он кивает, в ответ на мои слова. Оказываясь в его загребущих руках, стискивающих до почти болезненной дрожи в поджилках. Обнимая в ответ его вздрагивающие плечи. Повторяя своё «люблю», умноженное на бесконечность. Слушая его прерывистое глубокое дыхание, прореженное всхлипами. Чувствуя, как он зарывается лицом в мои волосы, пряча пылающие мокрые щёки. _______________________________ *алпразолам — действующее вещество таблеток «Ксанакс».