Romeo's Regrets

Мы как будто заигрались в шекспировскую трагедию, совершенно позабыв о том, что это та самая повесть, печальнее которой на свете не было и быть не может. Но разве печальные истории не самые красивые? Разве настоящая, честная от альфы до омеги, история любви может быть только сладкой? «Говорят, глаза, которые не плакали, красивыми не бывают…» — вспомнилось мне, и я закусила губу, потому что сейчас это казалось правдой, возведённой в абсолют. Говоря это, Гас имел в виду меня, совершенно позабыв о себе самом. У него были самые невероятные глаза в мире. И прямо сейчас я думала о том, какой ценой… Насколько горючими были его слёзы? Насколько глубоко его задевали? Сколько он раз слышал «плакса» в свой адрес? Сколько всего он вытерпел? Сколько раз причинял себе боль сам? «Внутри на мне живого места нет, Джуллз…» В мире, где мальчики не плачут, невероятно сложно сохранить свою эмоциональность к тотальному совершеннолетию. Но потрясающая чуткость Густава слишком очевидно росла из его способности пропускать жизнь через себя. Боль и радость. Восторг и отчаяние. Взлёты и падения. Любовь и предательство. В этом печальном больном мире шипы и розы не бывают в равных пропорциях. Никогда… Впервые в жизни я слишком отчётливо ощущала пронзительную, обоюдоострую взаимность. Оттого боялась разрушить эту немного болезненную гармонию. Обнимающие меня руки. Лёгкая дрожь, то и дело пробегающая по его коже под моими пальцами. Он сам, судорожно выдыхающий мне в макушку… Оказавшись, наконец, лицом к лицу, мы притёрлись друг к другу, словно две коллекционные ложки в тесном футляре. Предчувствие каких-то неловких извинений буквально витало в воздухе. Здесь и сейчас он открылся, давая волю эмоциям, реагируя на правду как на сильнейший из раздражителей. И мне мучительно не хотелось разбавлять его честность любыми оправданиями. Нет ничего хуже и больней, чем извиняться за то, что ты такой, какой есть. Он смотрел на меня. И его ресницы были всё ещё мокрыми. — Почему так? Губы у тебя прямо сейчас солёные, а поцелуешь — будет сладко? Разве это не чудо, Гас? — поинтересовалась я, с замиранием сердца видя, что он действительно улыбается. Чуть смущённо, но вполне по-настоящему. — Разве ты сам — не чудо? — Не хочу с тобой спорить… — тихо сказал он, всматриваясь в меня. — Мне есть, что сказать, но я хочу верить тебе, Джуллз. И курить хочется адски… Но безумно лень вставать, раз уж мы решили валяться. — Мы можем совместить приятное с не слишком полезным. Я всё принесу. Отпустишь меня на минутку? Даже соскучиться не успеешь… — Оставишь мне что-нибудь в залог своего возвращения? — поинтересовался он, подминая меня под себя на выдохе, прижимаясь лбом к моему лбу. — О чём ты, милый? На мне даже трусов нет, — прошептала я ему в губы, прекрасно понимая, на что он намекает, но охотно включаясь в его собственную игру. — Твоими стараниями, между прочим… — Я знаю, детка, — чуть хрипло согласился он. — Но я возьму поцелуй. Всего лишь… И он взял: медленно, будто время не имело никакого значения. Нежно, как в первый раз. Отнимая дыхание и запуская жидкий огонь струиться по венам. Заигрывая и отступая, улыбаясь уголками губ, прежде, чем окончательно отпрянуть, будто оценивая произведённый эффект. — Гас… — выдохнула я с нескрываемым сожалением. Мне хотелось ещё. — Ммм… И в самом деле, сладкий… — усмехнулся он. — Я отдам его тебе обратно, когда вернёшься. Он действительно отпустил меня, молча, но с неподражаемо кривой ухмылкой глядя, как я выбралась из-под одеяла и натянула растянутую домашнюю футболку, которую благополучно откопала в бельевом ящике. От гуляющего прямо над полом сквозняка было немного зябко. — Ну вот, приехали… — не без сожаления прокомментировал Гас. — Зачем? — Не хочу остыть от тебя, пока буду рыскать в поисках зажигалки, — отшутилась я, видя, как недоумение в его взгляде сменяет неподдельный восторг. Дерзкий. Заразительный. Мгновенно растревоживающий моё тело под мягким, траченным временем белым хлопком. — Ох, чёрт… Вот теперь мне нравится. Почти как конкурс мокрых футболок для меня одного. — Только для тебя, Птенчик… Сделав пару шагов вглубь квартиры, я обернулась, чуть пританцовывая. Подхватывая щекотно чиркающий по бёдрам рубец подола кончиками пальцев. Делая бездумно-пинапное лицо и медленно поднимая край футболки выше и выше, а потом резко опуская вниз, будто ничего такого и близко в виду не имела. — Моя… — сказал он, улыбаясь. — Абсолютная Мисс всей моей долбаной Вселенной. — Абсолютно твоя, Густав Ар. Стоит ли говорить о том, что когда я принялась за поиски нужных вещей, мои руки дрожали? При мысли о том, что этого утра вполне могло и не быть, дрожало, кажется, самое сердце. — Если хочешь, я могу захватить твой айфон, — предложила я уже на обратном пути, споласкивая вчерашнюю пепельницу и прикидывая, есть ли в моём холодильнике ещё кола. — Кому надо, те знают, что я могу спать до обеда. И вообще, я же страшно занят, какой, нахрен, айфон, Джуллз… — отозвался Гас. Колы больше не было. Но обнаружилась полудюжина банок «Адреналин Раш». — Как скажешь, Птенчик. Кстати… Как ты относишься к энергетикам? — По части стимуляторов я всеяден и неприхотлив. Так что… Возвращайся уже! — Я иду, иду… И тащу всё, что нашла. Свалив добычу на поднос, я водрузила пачку сигарет поверх пары жестянок. Вернувшись, я застала Густава, залипающим в подушках полусидя. Невольно залюбовавшись им в очередной раз, я совершенно бездумно ткнула поднос на прикроватный столик. — Соскучиться я благополучно успел, — констатировал он, глядя на меня снизу вверх. — Ты так откровенно залипаешь, Джульетта… Как же мне это нравится — не пересказать… — и тут же добавил совершенно обезоруживающе. — Замёрзла? — Чуть-чуть… Банки холодные, просто. — Запрыгивай, — Гас пригласительно приподнял уголок одеяла. — И я тебя погрею… — Я вот думаю, Ромео… — происходящее в моей голове не имело ни фига общего с думаньем. Я форменно сходила по нему с ума, даже на этой вот безопасной дистанции. И была готова признаться в этом прямо сейчас, глядя в эти беспокойные тёмные глаза бездомного ангела. — А ты не думай, Джульетта, — он медленно скользил взглядом вниз, а я почти чувствовала прикосновение его губ пониже ключиц. Ощущение было таким реалистичным, что моя кожа покрылась мурашками. —Ты лучше делай, что надумала… — Даже если я просто хочу покурить с тобой под «Адреналин раш»? — уточнила я просевшим голосом, который с головой меня выдал. Какой там просто покурить, в самом-то деле… — Со мной — всё, что захочешь, Джуллз, — согласился он с деланной серьёзностью. Впрочем, надолго его не хватило. Цокнув языком, Гас улыбнулся, закатывая глаза. — Давай, запрыгивай уже… Едва я оказалась под одеялом, он вернул мне залоговый поцелуй, возвращая меня саму с земли на небеса. Перемножая наши помешательства между собой, натягивая тонкие эмоциональные нити, прошивающие нас всё теснее. Происходящее здесь и сейчас имело отчётливый привкус необратимости. Будто каждый шаг, каждый жест и любое сказанное слово падали прямо в вечность, определяя если не судьбу, то что-то вроде неё. Наш общий отрезок жизни, почти неосязаемо струящийся между наших то и дело сплетающихся пальцев. — Эй… — поймав лицо Густава в ладони, я, не удержавшись, снова прижалась губами к его губам. — Давай поговорим, умоляю тебя. Ты курить хотел, нет? Гас… Окунаясь в тёмные воды его неспокойного взгляда, я понимала, что он колеблется. Выбирает между обещанным вчера откровением и откровенным продолжением молчаливо-щекотного диалога наших губ. Мой пацан с Лонг-Айленда. Мой красивый незнакомец. Мой… — Как там было? — его голос был таким томным, что у меня невольно сладко заныло внутри. — Две равно уважаемых семьи в Вероне, где встречают нас событья… И что-то там про жизнь, любовь и смерть. Джульетта, я и сам хочу поговорить. И у меня с этого нервяк, самую малость… — Можешь не верить, но это заразительно… — Я верю, — сказал Гас всё ещё без улыбки. — Верю, Джуллз… Может, только поэтому меня всё ещё не распидорасило в клочья. Знаешь, со мной случаются парадоксальные реакции… Я иногда реально в ярость впадаю. Хуже всего, когда не понимаешь, хочешь ты уйти в себя или из себя выйти. Это пиздец полный. И тогда подойдёт что угодно —от аптеки до стаффа — просто чтобы перестать переживать… Его щёки в моих ледяных ладонях просто горели. — Мне помогает переключить внимание на что-то простое. Слушать дыхание, например. Правда, один раз я до смерти испугалась, просто подумав о том, что забуду, как дышать… Он усмехнулся, и в этом было что-то вроде отблеска узнавания. Случалось ли с ним что-то подобное? Наверняка. Кто знаком с тревожностью, тот и с паникой накоротке. — Я, определённо, с приветом, — прежде, чем я попыталась возразить, Густав продолжил. — Но твои вечно холодные руки-ноги — это что-то безумно трогательное для меня. Такой… Очевидный повод быть нужным. С этими словами он накрыл мои ладони своими. Переключая свою тревожность здесь и сейчас. Вызывая во мне острую, почти болезненную, нежность. — Ты нужен мне просто потому, что ты есть… — сказала я громким шёпотом, потому что голоса у меня совсем не осталось. — Не мучай себя этим, Птенчик… — Я устал бояться, что ты все эти слова обратно возьмёшь. Ну, знаешь… Как дети в детстве забирают свои игрушки, когда поссорятся, — он смотрел куда-то вниз, но его волнение выдавали предательски прыгающие уголки губ. — Ты пойми: моя жизнь — это короткое путешествие, там особо нечего рассказывать. Но если я возьму тебя с собой… Это необратимо. Я молча гладила его щёки большими пальцами. Гас озвучивал ровно то, что я чувствовала, и от этого было изрядно не по себе. Впрочем, правда была в том, что путешествие началось. Вчера, когда он сказал мне своё: «О, привет! Ты в порядке?». Когда я увидела чернильное сердечко на его щеке — и моё собственное ёкнуло, узнавая. Едва его губы коснулись моего затылка там, в лифте, я поняла, что пропала. В тот момент, когда я спросила, в порядке ли он сам, наверняка не зная, но догадываясь, что нифига-то он не в порядке. Теперь я была в паре шагов от того, чтобы понять, почему. — Я напугал тебя? Прости, пожалуйста… Мне было важно смотреть в его глаза снова, и он дал мне этого на всю катушку. Мы будто контактировали оголёнными нервами, и в который уж раз наша физическая нагота отступала на второй план, теряя всякое значение. Улыбнувшись, я почувствовала, как пляшут мои собственные губы — абсолютный резонанс… — Напугал немного, да… Я боюсь потерять тебя, Гас. Из виду… Из жизни. Потерять твоё доверие. Твоё время. Человеческий лом, пересыпанный льдом и хлоркой, так не пугает, как это. — Моё доверие… — он усмехнулся, вглядываясь в меня. — Почему я не встретил тебя раньше, Джульетта? До того, как всё то, что кажется тебе ценным, растоптали другие… Моё доверие стоит недорого: всего-то нужно не засаживать меня. Просто помни об этом, ладно? — Гас… Он сморгнул, выдыхая. — Красивые девочки эпохи Тиндера частенько не только врушки, но и шлюшки. Лил Пип знает об этом даже больше, чем ему хотелось бы. И довольно часто этим пользуется. Но и авансы он раздаёт щедро. Хочешь немного дури? Я нарулю. Нужно немного денег? Не проблема. Перепихнуться? Я всегда только за! Делай что хочешь, только, сука, не наёбывай меня… Это же так просто! Но всегда одно и то же… Все одинаковые. В жопу дают запросто, зато в душу на миллиметр не впустят… Без чувств. И я проёбываюсь до бесконечности в этой череде пятниц, жоп, лиц, вопросов без ответов, фотовспышек. Доверие — это обуза, с этим трудно — чему-то там соответствовать, когда в мире постоянно что-то новое появляется. Никто не хотел моего доверия, Джуллз — все его на немытых хуях вертели… — А я хочу, — упрямо повторила я. — И если Густав Ар может дать мне авансом… — Девочка, ты убиваешь меня, в лучшем из смыслов, — выдохнул он, закрывая мне рот коротким поцелуем, которого мне хотелось ничуть не меньше, чем ему. — Как я могу не дать тебе хоть что-то из того, о чём ты просишь? Хочешь почку? Поехали! Ты-то наверняка знаешь нужных врачей… — Эй… Просто расскажи мне о себе, Густав. Не о своей работе, а о себе самом. Насчёт Лил Пипа, я полагаю, меня может даже Гугл просветить. — Есть такое, да. Я стеснялся предложить, — отшутился он своим загадочным тоном. — Знаешь… Мне неебаться странно, что сперва я, потом он. Странно, но приятно. И немного мутит, но это нервное. — Меня тоже, — призналась я. Рассмеяться в унисон было чем-то более чем естественным. Будто придуманные нами юные идиоты из вчерашнего вечера никуда не девались. Тревожные и влюблённые, залипающие друг в друга, проникающие в самую суть с какой-то поистине тинейджерской непосредственностью. — Сказать, о чём думаю? — притянув его лицо ближе, я поцеловала его между бровей вместо ответа. И он понял, стискивая меня в объятиях и беря вдох, чтобы продолжить. — Я боюсь, Джуллз. До тошноты боюсь всё испортить. «Я предельно романтичен, но … я делаю этим мозги себе и людям, детка», — как-то так он сказал вчера. Но моим главным аргументом против его иррационального страха были чувства. Такие же иррациональные, оттого побивающие любой страх на подлёте. Главный козырь в любой истории, даже если она скатывается в драму по шекспировскому эрзацу. — Мы оба эмоционально нестабильны, Птенчик, но… Мы можем рискнуть. Вдруг минус на минус даст плюс, как нас в школе учили? Пип смотрел на меня, чуть улыбаясь. — Не бери меня на слабо, если не готова нестись со мной под сотню миль в час, местами, по встречной. Я вспыльчивый, у меня восемь цилиндров, как у долбаного винтажного родстера. И временами я совсем без башки… Коснувшись его улыбки кончиками пальцев, я тут же прижала их к своим губам. — Понеслись, милый. Если будет страшно, я зажмурюсь, а ты… Ты держи меня крепче, ладно? — Не бойся, — ответил он, становясь серьёзным и загадочным снова. — Ни за что не отпущу. — А прямо сейчас я думаю покурить, наконец… — Не думай, — усмехнулся Гас. — Делай… Очевидно, теперь была его очередь брать меня на слабо: чтобы дотянуться до прикроватной тумбочки, мне предстояло выпутаться из самых сладких в мире объятий и практически перелезть через полусидящего Густава. Недооценивать силу его худых рук тоже не стоило. Если бы он хотел помешать мне, то справился бы одной левой. Я настроилась на потешную борьбу, но он проявил тактическую хитрость, позволив мне почти удобно устроиться на его бёдрах. Почти. С максимально возможным целомудрием, с поправкой на его почти осязаемую утреннюю взбодрённость и нашу общую неодетость. Моя позиция была шаткой, но Гас придержал меня за талию, медленно пройдясь ладонями вверх от самых коленей. Открыть две банки с энергетиком, отшелушить целлофан с сигаретной пачки… Потянувшись за пепельницей, я решительно не знала, куда бы её пристроить — мне давненько не доводилось курить в постели, да ещё и в чьей-то компании. Правильно истрактовав моё секундное замешательство, Гас натянул издевательскую улыбку плохиша, тыкая себя пальцем в грудь чуть пониже «Папочки». Прежде чем поставить стеклянную плошку в указанное место, я сунула её под футболку, прижимая к своему животу. Это был мой собственный маленький повод быть нужной. Позаботиться о нём. Пип молча закусил губу. Он в очередной раз всё правильно понял — и это маленькое открытие зашло глубоко. Не теряя времени в очередной попытке переключиться, он чиркнул зажигалкой, втягивая щёки, едва алый огонёк прихватил кончик сигареты. И чуть слышно матернулся, почти уронив пепел в постель. Но уже через мгновение я пристроила пепельницу к нему на грудь. Чуть тёплая, она легла, как влитая. Я затянулась следом, принимая сигарету из его пальцев. Мы, в который уж раз, не сговариваясь, курили одну на двоих. Чувствуя на себе взгляд Густава, ощущая его напряжённость, я в очередной раз задавалась тупым вопросом, как я могла не заметить его сразу. — Как я тебе с этого ракурса? — поинтересовался Пип, зажимая сигарету в углу рта. Он прекрасно понимал, что мы всё ещё не о том говорим, забивая нервную тошноту дымным послевкусием. — Нравлюсь? — Ты красавчик, Густав Ар. Чистый восторг, с какой точки на тебя ни глянь. Вопрос дурацкий, но… В чём тут подвох, расскажешь? А то я немного в расфокусе… — Да так, херня подумалась… — попытался отшутиться он. — Гас… Я чуть качнулась, будто в поисках равновесия. Приятный, но запрещённый приём. Выдохнув дым, он отдал сигарету мне, тут же вцепляясь пальцами в мои ягодицы. — Эй… Терпение, детка. Я всё тебе скажу. Просто… Это то, о чём я предупреждал: сперва сказал, а потом подумал, что шутка будет пошлая и плоская. Про глаза бога смерти и твой «рабочий» ракурс. Типа, как бы я смотрелся… Блядь, я умолкаю! В самом деле, некрофилией отдаёт. Я дурак, прости, пожалуйста. Дым был горьким, а шутка — действительно не очень смешной. Как можно смотреться на секционном столе, в самом деле? Но я улыбнулась. Ему двадцать с хвостиком, Господи… Когда ещё придумывать такую вот ересь, если не сейчас? — Сама бы я до этого не додумалась, пожалуй… Зависнув на мгновение с чадящей сигаретой в пальцах, я склонила голову на бок, будто бы и в самом деле присматриваясь. Гас послушно вытянулся по струнке и отвесил челюсть, но подглядывал за мной, полуприкрыв один глаз. Знал бы он, насколько это добавляло реалистичности придуманной им самим картинке… Мне сделалось немного не по себе. Слова, пришедшие на ум, добили ситуацию до полного абсурда. Но ведь именно это он и надеялся услышать, так или иначе. — О, боже… У меня недобрый глаз! Ты показался мне отсюда, сверху, опущенным на гробовое дно. И, если верить глазу, страшно бледным… — сообщила я нервно просевшим голосом, торжественно вручая ему остаток на пару затяжек. — Ромео, ты придурок, надо признать. Но абсолютно очаровательный. Отомри, пожалуйста… И не шути с этим. Оно… крипово. Ничуть не разочаровывая меня в моих ожиданиям, он отсалютовал мне окурком. —Погоди, там было что-то в духе «мы оба взбледнулись из-за печали грядущего расставания», но дословно я не вспомню, Джульетта. Я за весь выпускной год в школе появился раз двадцать, пожалуй… Мои эссе писала матушка моя дорогая. Так что, кто из нас получил чёртов диплом, ещё вопрос, — чтобы добыть третью, почти невозможную, затяжку, он буквально вцепился в фильтр ногтями. — Но Шекспир мне, правда, нравится… — затушив окурок в пепельнице, Гас взял меня за руку, сплетая наши пальцы. — Насчёт тупой шутки я предупреждал. Зато… Я кое-что важное увидел. — Делись. И на этом закончим уже обо мне, ладно? Хотя бы на время… Он усмехнулся не без затаённой радости. — Ты была… обескуражена, что ли. В какой-то момент мне и самому стало крипово, у меня здорово работает воображение. Но, Джуллз… Даже тогда ты смотрела на меня по-прежнему. Ты чуть злилась, чуть испугалась, но… Блядь, не могу говорить об этом спокойно! Его взгляд стал влажным, да и мой, наверное, тоже. — Безумно тебя люблю, но… Однажды ты привыкнешь, — я не пыталась не показывать, насколько меня трогает его трепетное отношение. Мне искренне хотелось давать ему настолько сильный эмоциональный отклик, насколько он этого заслуживал. — Ко всему хорошему и приятному чертовски быстро привыкаешь, Пип… — Я попробую объяснить, Джуллз. Тем более, что это уже точно обо мне… — потянувшись свободной рукой, он взял сигаретную пачку и вынул сигарету зубами. Прикурив, продолжил. — Знаешь, мне случалось себя резать. И случалось словить кайф. Абсолютно разные манипуляции, правда? Но на стыке ощущения от них очень похожи. Это какой-то блядский микс новизны, узнавания, тоски и удовольствия. Чем-то похоже на освобождение, когда часть твоей боли, твоей печали, твоей скуки улетучивается. А освободившееся из-под этой части место сладко саднит. Так и здесь… Но, как я тебе уже говорил, это даже круче. Сомневаюсь, что к этому вообще можно привыкнуть. Называя себя романтиком, он ничуть не лукавил. Нигде не преувеличивал. Даже больше: это простое, достаточно банальное и поистаскавшееся понятие вряд ли могло вместить его суть. Только что этот мальчик пытался увидеть себя мёртвым моими глазами, и вот уже он рассуждает о том, что любовь может жить вечно. — Если бы всё было так, люди не кидали бы друг друга, как надоевшие вещи… — Если бы люди не тянули в рот и в койку что попало, они были бы счастливее. Не веришь мне? — прямо спросил он без намёка на шутейность. — Верю, что ты говоришь от души. Но, Гас… — Пойдёт для начала, — затянувшись, Пип зажмурился от дыма. — Понимаешь, Джуллз… Я — не все. Я сложный. И я десятки раз накалывался на этой теме. Постоянно задавался вопросом, какого чёрта все такие одинаковые? Притворюшки. Повторюшки. Шлюшки. Врушки. В рот берушки… Хорошие и плохие. Покладистые и не очень. Сто сортов блядей и людей, но все — как одна. Одинаковые слова, жесты, повадки. К каждой из них я легко мог в голову пролезть, притом, не только членом. Но ни одна из них, вот вообще ни одна, не смогла сделать прозрачным меня. Очутиться в моей голове. Даже та, с которой я всрал максимум своего времени и нервов, потому что, как ты помнишь, боль и кайф — чувства смежные. Но потом боль победила, когда она решила всунуть в эту формулу лишний хер, а я вспылил. В пизду эту лирику, в общем… Я пытаюсь сказать, что ты — не все. Ты — моя. А я, предположительно, твой. Иначе нифига это не работает. Просто поверь мне, Джуллз. Я кивнула, сжимая его пальцы. И чувствуя ответное пожатие. Пароль и отзыв. — Хочешь свой «Адреналин Раш»? — поинтересовалась я, скорее, чтобы разрядить обстановку. Густав усмехнулся, добивая вторую сигарету подряд. — Мой «Адреналин Раш» — это ты, девочка. Отставив ставшую временно бесполезной пепельницу обратно на поднос, он скользнул ладонями под мою футболку. Нащупывая рельефные полосы от вчерашних царапин. Приглаживая их и растревоживая снова. — Какое у тебя среднее имя, Густав? — мой голос был куда менее уверенным, чем движения его рук, изучающих узоры на моей коже. — Максимально дурацкое. Элайджа, — выдохнул он. — А у тебя? Чёрт, я всё время забываю, что должен рассказывать, а не спрашивать… — Лиллиан… — А у тебя красивое. Почти как Лил Джуллз, — сострил он, не оставляя своего увлекательного занятия, лишающего меня остатков самообладания. — Почти как Лил Джуллз… — эхом повторила я. — Густав Элайджа Ар, если у тебя нет совести, одолжись хоть у Лил Пипа. Но это уже просто за гранью, честно. — Скажешь, тоже… Всё равно, что у больного просить здоровья. Ладно, давай представим, что я вышел, зашёл как надо и сказал: «Здравствуй, это я», — он действительно немного осадил с приставаниями, позволил мне взять жестянку с энергетиком и сделать несколько глотков, пока его руки спокойно лежали у меня на талии. — В общем, как ты, возможно, помнишь, родился я в Пенсильвании. Но рос на прекрасном острове под названием Лонг-Айленд. Мои родители — выпускники Гарварда. Дед по материнской линии преподавал там историю. Он так-то специалист по Латинской Америке вообще и соцстранам в частности. Это его письмо пришпилено к холодильнику. На десерт. Пишет он очень круто, мой главный мотиватор по жизни… И бабуля. Ну да, бабуля у меня расчудесная просто, — Гас вздохнул, усмехаясь. — Бэкграунд впечатляет, знаю. Но родители развелись, когда я ещё в школе учился. Мама — учитель в началке. Что ещё… Брат имеется в анамнезе. Здоровый детина такой, на два года меня старше. Мы с ним регулярно друг друга попинываем морально, но не без братской любви. Вообще-то, он Карл, но мы зовём его Оскар. Не спрашивай, в общем… — Гас будто намеренно не давал мне и слова вставить. — А, у меня есть собакен по кличке Таз. Мелкий комок такой. Пока у меня нет времени быть нормальным хозяином, он живёт с мамой и Оскаром. Школу я закончил на домашнем обучении, в семнадцать рванул в Калифорнию. Честно, я пытался поступить в колледж, но я там не впёрся никому. Студент-мечта, лень-смекалка-похуизм… Лига Плюща дала мне леща, ха-ха. Так с тех пор и мотаюсь между побережьями. Что ещё? Блин, спроси меня о чём-то, пока мой флоу не иссяк… — Ммм… Школа? Хобби? Может, спорт? — О, в самый раз! До развода родителей я был заигран за школьную команду по лакроссу. Умею играть на тубе, тромбоне и вообще на духовых, но без огонька как-то, честно скажу… — Лакросс? Что-то гламурное и смутно знакомое, из «Дневников вампира» или из «Волчонка». Прости, я не помню, в чём там суть. Совсем не знаю французского. — О, да-да-да… — его улыбка стала ощутимо ироничной. — Просто уморительная хуерга с названием кружка по изящному рукоделию. Не вдаваясь в суть, это такой индейский квиддич с клюшками. Силовые приемы разрешены, потому со стороны выглядит ещё смешнее. Если честно, я очень люблю хоккей, а не это вот всё. Но мой папашка был моим тренером, и мне приходилось заниматься лакроссом. Он пытался развивать меня гармонично, сёрфингом напрягать, ЗОЖ пропроведовать… Но так-то я мудацкий сын, как ты могла догадаться. Потому, всё, что с этим мудофилом связано, ненавижу. Спорт и океан, например. Близко не подхожу ни к тому, ни к другому. Всё, что тебе нужно знать о моих главных антипатиях: мудак, давший мне жизнь и многоножки. В общем, насекомые всех видов. — Птенчик… — мягко вынув из моих пальцев банку, Пип залпом выпил остатки ее содержимого, тут же сминая хрустящую жесть. Глядя на побелевшие костяшки его пальцев, я чувствовала себя беспомощной. — А Птенчика придумала Лиза, моя мама… Она святая, и я с детства для неё был Пип. Просто Пип, самый любимый из её цыплят, хотя и не самый послушный. У неё, наверное, тысяча историй и том, почему я получился таким, каким получился. И в каждой из них я Бэтмену не уступаю по крутости — таким уж она меня видит. В этом вы с ней похожи до чёртиков… Она святая, — упрямо повторил Гас. — А про мудака я не люблю говорить. Когда вспоминаю, как он всех нас с дерьмом смешивал, рожу его равнодушную, переговоры его телефонные с блядями, пока я в его тачке на заднем сиденье оплывал… Он меня каждый сраный день на ноль умножал, Джуллз. Доводил до точки сборки. Убедительно доказывал, что я ничтожество. Все свои профессорские скиллы на это пустил, будто я ему враг… А я был шкет совсем, на минуточку. В мои четырнадцать они разбежались, я сделал первую татуху, забил на школу — и понеслась… Люди выпадали из моей жизни пачками. Большинству из них просто запретили со мной общаться. Чему хорошему может научить аутсайдер? Больно было и обидно. «Мои школьные приятели в один не самый прекрасный день разбежались, как ёбаные тараканы» Влажный взгляд, горькие слова и загадочный тон, в котором было даже слишком много грусти, чтобы перебить её сахаром из газировки. Подавшись вперёд, я прижалась губами к его губам. Сперва пробуя, а потом чувствуя, как в ответ его ладони взлетают к моим лопаткам, стягивая ткань футболки в узел на моей спине. Заменяя его выдох своим вдохом, я пыталась забрать хотя бы часть той боли, которая, казалось, вот-вот пойдёт через край. Будто все его многочисленные старые раны вскрылись и кровоточат. Мне хотелось хоть что-то подправить… — Только слепой может считать тебя аутсайдером. Ты же родился трендсеттером, Ромео… — выдохнула я ему в губы. — Но бог мой… Как я тебя понимаю! Сколько раз ты мечтал оказаться за морем, избивая подушку? И здорово, что не сорвался в это сомнительное путешествие тогда. — Я тоже люблю тебя, Джульетта, — отозвался он, позволяя мне вернуться в прежнее положение не-очень-комфортно-сидя. — Я — Густав Элайджа Ар. Пацан с Лонг-Айленда, просидевший в своей комнате почти безвылазно с развода родителей и до окончания школы. Срезавший в Город Ангелов, не дожидаясь выпускного. Чудом не проебавший макбук на многочисленных вписках двух побережий. Чуть что, звонивший маме, которая могла выручить если не деньгами на карту, то посылкой с тёплым свитером или десятком жестянок с бобами. А ещё она как-то купила мне дешёвенький микрофон, а я подарил ей беруши. Так появился Лил Пип. Не сразу, но именно после этого. Это уже немного другая история, а мне и от этого сумбура нужно немного отойти. И да… Совсем забыл. Есть у меня одна проблемка… И на ней-то, как на гвозде, держатся те мои страхи, о которых я тебе говорил. В общем… Ты готова, детка? — Да, капитан! — бодро отрапортовала я, примерно догадываясь, к чему он клонит. Позволяя ему снова запустить руки под белый трикотаж. Видя, как он всматривается в очертания моей груди, отчётливо проступающей под футболкой. Прекрасно понимая, что озвученное ничего не изменит в моём к нему отношении. — Меня зовут Густав Элайджа Ар, но все зовут меня Пипом. Гугл знает меня как Лил Пипа и считает меня саундклауд рэпером, хоть это и звучит не понятнее лакросса, на мой вкус. В общем, я автор и исполнитель грустных песен — так оно честнее, что ли. И я люблю тебя, Джуллз. Это всё во-первых. А во-вторых… — он вздохнул, опуская глаза и тут же снова упираясь в меня взглядом. — Я наркоман. Хотя и уже неделю в завязке. Такие дела… То самое. Очередной момент истины. Ещё одна точка невозврата, которую мы проскочили. — Спасибо тебе за честность, — сказала я после недолгой паузы: прикосновение ладоней Пипа, накрывших-таки мою грудь, немного сбило меня с мысли. — За то, что сказал всё, как есть. И что обошёлся без обещаний невозможного — бросить всё сегодня, а то и задним числом, раз и навсегда. Я прекрасно знаю, как это трудно. И я очень, — ты не представляешь себе, как, — ценю твоё доверие. Потому что люблю тебя, Густав Элайджа Ар. — А во-вторых? — поинтересовался он глухо, подаваясь мне навстречу, зажимая мои соски пальцами и почти сразу же отпуская. Собственный вздох разочарования я услышала как будто со стороны. — Что во-вторых, Джуллз? — Во-вторых, это имеет значение, конечно же. Плюс пятьсот очков к тому, как с тобой может быть непросто. Но это ничего не меняет, Лил Пип. В моём отношении к тебе и моём желании быть с тобой на твоих условиях, это вот вообще ничего не меняет. Ты был прав: как раньше уже не будет. Хотя бы потому, что с каждым слоем твоего обнажения, с каждым твоим откровением я ещё сильнее влипаю в тебя настоящего. А пятна есть даже на солнце. К восторгу в его тёмном взгляде примешивалось что-то ещё, пока что мне незнакомое. Что-то, отчего я растекалась в прямом и переносном смысле. — Вот потому я и говорю, что ты — не как все, Лил Джуллз. Абсолютная Мисс всей моей долбаной Вселенной, да-да… Теперь ты мне веришь? — Верю. Я же абсолютно твоя, Гас… — Абсолютно твой Гас всё ещё должен тебе кое-что очень приятное, — напомнил мне Пип. — Так что тссс… Папочка займётся тобой, пока проценты не набежали. Продолжая напирать, он уронил меня спиной на постель, тут же задирая футболку и припадая губами к чувствительному месту, где смыкаются рёбра, с энтузиазмом прокладывая себе путь гораздо южнее. «Здравствуй, это я» «Мой «Адреналин Раш» — это ты, девочка» «Я наркоман» и тут же «Это как белый, но в пятьсот раз круче…» стучало у меня в голове. Я закрыла глаза, чтобы не думать.