пещера девичьих стонов

Aestheticks - Enmarta Lissom, Julien Marchal - Contour На вопрос: куда же пропала Полумна? — Гермионе не отвечает никто. И, хотя спрашивает она практически у каждого встречающегося ей жителя, все до одного опускают взоры, мгновенно заинтересовываясь грязью, прилипшей к ботинкам, и переводят тему на самочувствие, как правило, Федры. В лучшем случае кто-то всё же поднимает глаза, чтобы улыбнуться и всё равно не ответить. Несправедливо! Думает Гермиона. Полумна не заслуживает такого безразличия и безмолвия в свой адрес, поэтому она решается выяснить, что происходит с её знакомой, любым методом. Рядом с ней вышагивает Джинни, которой потребовалась помощь Гермионы: Флёр — жена Билла, на последнем месяце беременности, и схватки могут начаться в любой день. Девушки слишком погружены каждая в свои мысли, чтобы поддерживать беседу. Нора предстаёт перед ними совершенно неожиданно. Джинни и прежде рассказывала о доме Уизли, однако Гермиона не предполагала, что рассказы окажутся настолько точными: покосившийся дом с множеством пристроек, от которого исходит жар и ароматы готовящейся еды. Грейнджер приглашают внутрь. В этом мире нет ничего и никого задорнее Молли Уизли. Эта рыжеволосая женщина источает жизнелюбие, она будто является сосудом для него. Несмотря на то, что возраст налагает на неё свой отпечаток, она сохраняет не телесную, но иную привлекательность: смотря на неё, хочется улыбаться. Она окружает заботой, и Гермионе кажется, что одна Молли содержит в себе столько любви, сколько не содержит в себе половина деревни в целом. Девушка понимает, почему Джинни не может сидеть на месте ни секунды: имея такую непоседу-мать, могла ли она вырасти другой? Миссис Уизли обещает показать что-то гостье, после чего удаляется, Джинни всё ещё разбирается с только что принесëнными вёдрами с водой, поэтому гостья остаётся одна в темном углу крохотной кухни. Она шумно втягивает воздух, пытаясь понять, что именно готовит мать семейства. Кто-то входит в соседнюю комнату. — А что если у нас родится дочь? — с явным акцентом вопрошает женщина. Голос её дрожит, в нём почему-то слышится мольба. Гермиона не пытается рассмотреть лиц вошедших. — Что тогда? За вопросом следует выдох. Женщина бросается к собеседнику, сжимая его кисти так, что её собственные белеют от напряжения. Едва слышно она шепчет: — Обещай, Билл, что, если родится девочка, ты избавишь её от страданий сразу же! Не дожидаясь, пока это сделает тот монстр! Билл! Обещай мне! Если раньше стены дома жужжали, перекликаясь друг с другом, то внезапно все звуки смолкли, и осталась лишь ещё не родившая мать, умоляющая убить собственное дитя. Гермиона выпрямляется, а глаза её округляются, как у кота. Она отказывается верить в услышанное. Насколько нужно бояться монстра, чтобы лишить младенца жизни? Лицо Билла искажает гримаса боли, он тяжело дышит, слегка сжимая руки жены в ответ. Он хочет рыдать, не просто плакать, нет, биться головой об стену, лежать, скрючившись на полу или лучше на твёрдой земле, но Флёр кладёт тёплые ладони на его скулы, заставляя смотреть ей в глаза, требуя от него силы, которой у него нет, как и у неё. — Обещай мне, — одними губами говорит Флёр, Билл сильнее стискивает зубы, желая, чтобы они треснули наконец, но кивает. Медленно, будто это приносит ему боль. Появляется миссис Уизли. Билл с ужасом выглядывает из-за угла, и предположения Гермионы оказываются правдой. Увидев побледневшее лицо девушки, он спешно удаляется из дома, желая подышать свежим воздухом, оставляя Флёр позади. Они оба надеются, что гостья не слышала их разговора, и она не слышала бы, если бы не её уникальный слух. Молли не понимает, почему её невестка выглядит убитой, но та просит прощения и исчезает в глубине Норы. Миссис Уизли пожимает плечами, подозревая, что за время её отсутствия произошла бытовая ссора. Тем не менее она показывает гостье письмо, написанное самым кривым почерком, какой только мог бы быть. Она увлечённо рассказывает о сыновьях-близнецах, которые сбежали отсюда год назад, и сейчас строили карьеру в каком-то огромном городе. Джинни, вернувшись, подтверждает, что они были несносными засранцами, за что получает подзатыльник от матери. Но вся эта тёплая атмосфера исчезает в миг, когда Гермиона интересуется, не слышали ли они что-нибудь о Полумне. Обе Уизли опускают взгляды в пол, становясь несвойственно молчаливыми. Миссис Уизли предлагает девушкам позавтракать. Выйдя из Норы, Гермиона сбрасывает с себя маску радушия и выдыхает весь воздух, какой только прежде помещался в ней. Уверенно печатая шаги, она направляется к дому Лавгудов. Там-то ей точно не смогут отказать в ответ на простой вопрос. Дом выглядит удивительным образом самым что ни на есть обычным, но только снаружи. Калитка оказывается открыта и уже за ней, в саду, чувствуется что-то непривычное: сочетание ли это цветов производит такое впечатление, трав, кустарников или нечто иное — Гермиона не разбирает. Она стучит, всё ещё разглядывая сад. Дверь открывает высокий мужчина с такими же серебряными волосами, как у Луны. В доме пахнет тем же едким запахом, каким пах плод на груди Луны. — Гермиона Грейнджер, — не дожидаясь вопроса, тараторит она. У неё нет настроения быть любезной и вежливой. Ей нужен ответ, который все почему-то отказываются ей озвучивать. Мужчина кивает, шире открывая дверь, видимо, Полумна упоминала это имя при нём. В глазах его не мелькает ни тени узнавания, его глаза пусты и стеклянны — Гермиона сразу же замечает это. Мистер Лавгуд выглядит уставшим, даже голову не может держать поднятой. Он явно не спал несколько ночей. Едва дождавшись, когда закроется дверь и Ксенофилиус дошаркает до гостиной, девушка спрашивает довольно резко: — Полумна заболела? — мужчина пошатывается, будто само упоминание имени его дочери причиняет ему неимоверную боль и выводит из хрупкого равновесия. Одной рукой он хватается за грудь, а второй — за стул, пытаясь удержать равновесие. Он опускается на стул, налив дрожащими руками воды в давно немытый стакан. Закрывает глаза. На шее появляются жилки. — Никто не говорит мне, что с ней, поэтому я подумала: может случилось что-то серьёзное? — уже мягче продолжает Гермиона, видя, как Ксенофилиус распадается на части прямо перед ней. — Луна — с трудом выговаривает он, заикаясь, — в лучшем из миров, — и плачет, выпуская из рук стакан. Что чувствует человек, теряя кого-то настолько дорогого, что лучше бы не было у него ни рук, ни ног, ни стучащего сердца? Что такое боль? Что такое смерть? Боль — это маяк, освещающий путь во тьме, это крючок, который вспарывает брюхо, это путь к и вместе с тем от человечности. Смерть — это невозвратность. К чему бы ни прикасался Ксенофилиус — всё обращается сажей; первыми исчезают краски, за ними запахи и вкусы, следом желания. Реальность убегает из-под пальцев, словно волна, уходящая от берега. Реальность, как лёд, тает под лучами упрямого солнца, но стоит одной капле попасть на кожу — появляется ожог, и атланты перекладывают тяжесть небосвода на плечи скорбящего. Реальность давит. Душит. Скрежещет над ухом. И снова отступает, оставляя после себя безумие, агонию и пустоту. Гермиона хорошо знает эти чувства. Сначала она не верит мистеру Лавгуду, но, когда он сжимается, сотрясается всем телом, издавая какие-то приглушённые животные звуки, сомнений не остаётся: Полумна умерла. Что чувствует родитель, лишившийся ребёнка? Кого он винит в случившемся? Гермиона пытается унять дрожь Ксенофилиуса, ей даже это удаётся, однако, посмотрев в его глаза, она видит собственную участь: теперь это будет оглоблей висеть на его шее, никогда не покидая, как её не покидает осознание того, что её родители мертвы. — Сначала Пандора, потом Луна… — шепчет Лавгуд, смотря в одну точку. Его вдохи разрываются, выдохи получаются отрывистыми, а по щекам катятся прозрачные слёзы. Гермиона не знает, что делать. Пройдя через подобное, она всё равно не знает. Точнее, ей нечего предложить этому несчастному незнакомцу, потому что предложить действительно нечего. Лишь пустоту, разъедающую ядовитой кислотой любые мысли, обращающей их во вспышки агонии и бессчетные чаяния: сейчас, сейчас она войдёт, вернётся, и всё будет как прежде. Не войдёт. Не вернётся. Не будет. Тела Полумны нет в доме, как заявляет в судорогах её отец, как не будет и похорон, и Гермиона перестаёт понимать что-либо. Откуда такое пренебрежение? К чему такая скрытность? Она никогда не была ни сорвиголовой, ни трусом, поэтому решает выяснить всё у надёжного источника: если не объяснит он — не объяснит никто. Местным старейшиной является седовласый старик в красно-золотом килте, со страшно длинной белой, как снег, бородой, достигающей до груди. Альбус Дамблдор. К нему и направляется отчаянная девушка в поисках ответов. Все жители деревни уважают его за опыт и мудрость, Гермиона незнакома с ним: из-за своей старости он не посещает танцев, на которых девушка познакомилась практически со всеми местными. Недолго петляя, Гермиона находит дом, о котором часто шепчутся: маленький и деревянный, не вписывающийся в местный архитектурный стиль. На пороге оказывается хозяин: из его рта торчит тонкая трубка, в руках он держит какую-то вещицу, которую он лепит из глины, похожую на оленя или лошадь. Пахнет свежесрубленным деревом и смолой. — Чем могу быть полезен, мисс Грейнджер, я полагаю? — не вынимая трубки, спрашивает он достаточно приветливо. Глаза у него голубые, словно летнее небо, а улыбка почти что детская. Старик выглядит совершенно чистым и невинным. Гермиона вкратце излагает свои мысли, огорчения и вопросы. Дамблдор приглашает её внутрь. Дом оказывается залитым светом, на столе лежат раскрытые книги, табак и горсти сладостей. Старик известен тем, что подбирает раненых и больных животных, лечит и отпускает. Сейчас у него звонко распевали три пташки, на которых Гермиона не обращает никакого внимания. — Полагаю, вы знакомы с местной легендой о чудище? — заговаривает он вновь, откладывая поделку и вынимая изо рта трубку. — Да. Сначала я подумала, что Луна сочинила новую историю, однако она напоминала мне о чём-то, и я заглянула в библиотеку Отца Грюма, чтобы разрешить свои сомнения. Оказалось, что Полумна изменила миф о ламии… — быстро и чётко, иногда подёргивая головой, отвечает Гермиона. Дамблдор улыбается ей: конечно, она обратилась к книгам. Он слышал о ней только лестные отзывы, и Аластор упоминал о визите племянницы Федры. Преподобный редко отзывался о незнакомцах с теплом, но этой девочке удалось каким-то образом растопить его холодность. — Мисс Лавгуд не выдумывала этой истории, мисс Грейнджер, — Гермиона открывает рот, чтобы возразить, но Дамблдор не даёт ей начать, продолжая всё тем же добродушным тоном: — Вам может показаться это невозможным, но мисс Лавгуд поведала вам правдивую историю. Точнее, — он садится на диван, смотря на гостью поверх узких очков, — Ту её версию, которую знает каждый в этой деревне: не совсем точную, не совсем полную, — девушка хмурится, но Альбус даёт ей пару секунд, чтобы осознать сказанное. — Вы уже слышали о женщине, красивее тысячи красных алмазов, влюбившуюся в самого прекрасного из мужчин? — Гермиона кивает, стискивая зубы. Ей хочется возразить, ведь согласно греческой мифологии Ламия — дочь Посейдона, влюбилась в Зевса. — И о том, что супруга этого мужчины наслала проклятие на неё, и она убила собственного сына? — Гермиона снова кивает, не понимая, зачем он пересказывает ей ту же историю: Гера превратила любовницу мужа в змею, конечно, Гермиона знает это. — Дело в том, что не ревнивая жена прокляла несчастную, искавшую любви и тепла: её собственный отец, прознав о порочной связи с недостойным, по его мнению, мужчиной, обрёк её на вечную жизнь, наполненную сумасшествием и неутолимой жаждой юношеской крови. Скорее всего, наше чудовище — потомок знаменитой Ламии из мифа, который вы верно вспомнили, — он поднёс трубку к тонким розовым губам и вдохнул. — Оно обитает здесь, сколько я себя помню, и забирает жизни юных девушек, таких, как Полумна. Гермиона делает шаг назад: это просто не может быть правдой. Дамблдор усмехается, наклоняя голову. — Вы не верите мне — это вполне естественно, — слова старейшины перестают иметь значение, и воспоминания поднимаются перед глазами Гермионы: портрет миссис Грюм, безжалостная, на первый взгляд, мольба Флёр, шёпот мистера Лавгуда о судьбе Пандоры и Полумны Лавгуд, потупленные взоры жителей, даже ночные танцы обретают иное значение, если легенда о кровожадном монстре — правда. — Но совсем скоро вы поймёте, что я не пытаюсь пошутить над вами или, того хуже, обмануть. Возможно, Аластор рассказал вам что-то?! Гермиона вспоминает боль в груди от долгого бега, шипение и свист, дьявольский раздвоенный язык, мороз, исходящий от ещё не остывших трупов Алисы и Фрэнка Долгопупсов, безжизненные глаза её матери. Невозможно! — Возможно, вы и сами уже чувствовали что-то тёмное и злое в наших краях?! — он внимательно наблюдает за сменяющимися эмоциями на лице девочки. Она отрицает, противится, но уже знает, уже знает, что он не солгал ей. Гермиона пятится к выходу, а Дамблдор продолжает что-то говорить. Много лет она считала, что умереть должна была она, а не родители Невилла. Позже и её родителей не стало. Почему, даже оставив отчий дом, где она прожила столько лет, вокруг неё кружит смерть? Пробормотав что-то невразумительное и извинившись, Гермиона бежит от этого дома, не оглядываясь. Воздух потрескивает, как дрова в камине, источая приторное ощущение спокойствия. Там, где есть смерть, — нет спокойствия, а она есть везде. Гермиона бежит и бежит, прокручивая слова скорбящих, выражения их лиц, застывшие в её памяти. Так много воздуха давно не поступало в её лёгкие, с ним становится сложно справляться. Она переходит на шаг. Ей надо побыть одной, ей надо успокоиться, и она оказывается у утёса, где проходили вечерние пляски. Ветер хлещет по лицу. Она идёт к краю и, только дойдя до последнего клочка земли, останавливается. Внизу виднеется морской берег, там мечутся волны. В её ушах не тише волн гудит кровь, она рвано выдыхает. Одно и то же. Одно и то же. Она будто проживает одну великую потерю, не желая переживать даже самую мелкую. Она смотрит на полосу водной глади, где та сливается с бесконечным небом, где кто-то сшивает их в единое целое; а после Гермиона смотрит вниз, наклоняя корпус. Пахнет солью. Полумна, невинная Полумна. Кому понадобилась её жизнь? Гермиона закрывает глаза, пытаясь восстановить дыхание. Вихрь воспоминаний терзает её с меньшим остервенением. Над её головой пролетает одинокая птица, громко кричащая о чем-то. И впервые в жизни девушке хочется летать, балансируя в потоках воздушных масс, не имея таких тяжёлых мыслей, как эти. Ей хочется исторгнуть их из своего тела, как инородную частицу, чтобы их и не было вовсе, чтобы всё вернулось на круги своя. Чтобы её отец был жив, как и мать, как Полумна... Чтобы её не терзало осознание того, что это невозможно, что никто уже не вернётся. Новый порыв ветра приносит какой-то новый странный запах. Гермиона поворачивает голову, смотря сквозь слёзы: склонившись над отвесным обрывом, Беллатрикс разглядывает пляж. Она стоит неподвижно, будто статуя. Носки её ботинок покоятся на самом краю земной тверди, и женщина совершенно не боится упасть. Волосы чёрными змеями то взлетают над её головой, то опадают осенней листвой на костлявые плечи. Отчего-то Гермиона снова хмурится и тяжело дышит. Лицо Блэк не выражает ничего: ни озорства, ни угрозы, ни злости. Она плавно переводит немигающий взгляд с береговой линии на девушку, стоящую чуть поодаль. Действительно пустой: опустошённый. Без вызова, без предупреждения, без флирта, без опасного огня. Ей явно не хочется делить одиночество на двоих, наверное, поэтому она резко разворачивается и уходит прочь, красноречивая в своём молчании. Гермиона немного наклоняется вперёд, повторяя действия Беллатрикс, заглядывает за край — опьяняющее ощущение. Точно ты вот-вот сорвёшься и упадёшь безвольным набором костей и связок. И ты будешь мёртв, а над твоим безжизненным телом всё так же, как и прежде, будут кружить крикливые птицы, не ведающие отягощающих, чёрных мыслей и убийственных переживаний.