Ночь нежна

И без того дикое беспокойство всё нарастало, раздуваясь словно пузырь, и к тому моменту, когда Федя, вконец запыхавшись и хватая ртом воздух, взлетел по лестнице на нужный этаж, этот пузырь лопнул, обдав его безотчётным страхом того, что, возможно, уже слишком поздно. Он замер перед дверью квартиры, сжав дрожащие руки в кулаки, силой заставив себя дёрнуть ручку двери и убедиться в том, что та была заперта. Он постучал, затем несколько раз нажал на звонок, но ему никто не ответил. Страх уже осязаемым холодом полз между лопаток, заставляя действовать решительней и найти в кармане запасной ключ, не с первого раза, но всё же вставив его в замочную скважину. Квартира встретила его тишиной. Свет горел только на кухне и, быстро стянув с себя обувь, Федя ринулся туда, страшась обнаружить непоправимое. Сердце даже пропустило удар, когда он обнаружил брата, живого, сидящего за кухонным столом, никак не отреагировавшим на его появление, и только медленно, словно играясь в солдатики, перемещавшим по столу пальцами ворох маленьких таблеток, выстраивая их в длинную линию. — Дань, да какого чёрта! Ты нахрена телефон выключил?! Я чуть с ума не сошёл, не зная, что… Даня не отреагировал на его возглас. Голова его качнулась, словно он из последних сил пытался не уснуть и удержать её в вертикальном положении. Рука вяло переместилась по столу, придвинув очередную таблетку из измельчавшей кучки в конец выстроившейся очереди собратьев. Холод снова лизнул спину, отозвавшись дрожью на затылке, и Федя неуверенно шагнул вперёд, поравнявшись со стулом, на котором сидел его брат. — Дань? Старший наконец-то словно отмер, поднимая на него взгляд совершенно стеклянных глаз, не способных сосредоточиться на стоявшем к нему почти вплотную младшем. — Ты что натворил?! — Федя схватил лежавшую на столе упаковку, вчитываясь в незнакомое название. Инструкция лежала рядом, и он сгрёб её в охапку судорожно вчитываясь в фармакологическое действие сильного седативного, зашарив глазами в поисках дозировки и стараясь не замечать слишком отчётливо прописанную простыню побочных действий, где будто бы специально более жирным шрифтом был отмечен летальный исход. — Сколько ты их принял?! Даня по прежнему не шевелился, постепенно всё сильнее проваливаясь в наркотический туман и начиная медленно сползать со стула. — Твою мать! Идиот! Дебила кусок! — Федя затряс брата за плечи, пытаясь привести того в чувство. Он даже отвесил ему пощёчину, только сам испугавшись, когда от звонкого удара голова Дани мотнулась в сторону, так и оставшись в новом для неё положении. Глаза старшего закатились под веки, и из горла раздался тихий хрип. — Твою мать, твою же… Он прижал брата к себе и быстро пересчитал оставшиеся на столе таблетки. Не хватало всего трёх из пачки и это было не страшно, особенно учитывая то, что накануне Даня, возможно, принял одну или две из общего списка пропавших. С трудом удерживая обмякшее тело, Федя поднял брата со стула и буквально волоком дотащил до спальни, уложив его на кровать. Ровное дыхание давало надежду, что Дане просто нужно проспаться, но всё же, вернувшись на кухню, он тщательно проверил мусорное ведро и все ящики в поисках ещё одной, не дай бог пустой, пачки с таблетками. Затем сгрёб все до единой со стола, без сожаления смыв их в унитаз, с ненавистью провожая взглядом исчезающие в канализации белые кнопки. Он на всякий случай осмотрел также ванную и гостиную, только после этого немного успокоившись, и направился обратно в спальню. Тревога отступала, уступив место облегчению и невероятной усталости, и Федя тяжело опустился на край кровати рядом с мирно спящим братом. Мысли текли вяло, почти заторможено, словно бы он и сам наглотался успокоительных, мозг отказывался соображать, будто бы нарочно ограждая его от беспокойных мыслей, затаившихся сейчас где-то глубоко внутри. Ему было страшно подумать, что было бы, приди он хотя бы на час позже. Возможно, ничего бы и не случилось. Даня просто отключился бы за столом, как это случилось при нём, и в худшем случае упал бы со стула, заработав шишку на голове и пару синяков. Но всё ведь могло сложиться гораздо хуже. Если бы он не почувствовал смутную угрозу, если бы вернулся к Кучаеву, пытаясь разобраться с его проблемами, совсем не подозревая, что на другом конце города уже тикает таймер, отмеряя последние минуты жизни его брата. Он тряхнул головой, силясь отогнать от себя мрачные мысли, провёл рукой по светлым волосам Дани, отметив, что нет ни испарины, ни каких-либо признаков лихорадки и иных побочек, и снова набрал номер Кости, убедившись, что его телефон всё так же выключен. Вот же любители пострадать в одиночестве… Он пообещал себе попытаться дозвониться ещё раз утром, чтобы объяснить парню причину своего внезапного побега и извиниться. Следовало бы найти ещё и телефон брата, чтобы снова включить его, но эту ночь, он определённо проведёт в этой квартире, чтобы с утра устроить кое-кому полную претензий и нравоучений с его стороны сладкую жизнь. _____________ Ни одна, даже самая отчаянная мысль, к сожалению, не способна изменить ход времени, а потому утро всё-таки наступило, привычным шумом проснувшихся обитателей общежития и грохотом чьих-то шагов за дверью вырвав Костю из тяжёлого и душно навалившегося на него сна. Тело словно лишилось костей и отказывалось шевелиться, в голове непримиримо гудели пустые трубы, а сухой язык жалобно скрёб о нёбо в поиске хотя бы капли влаги. Состояние было настолько паршивым физически, что мысли о Чаловых отошли даже не на второй план. Голова была пуста совершенно, если не считать пульсирующего болью кома ваты, в котором гулял сквозняк, и если бы Кучаев был способен осознать это, то, наверное, даже обрадовался бы. Единственное, что ещё более менее оставалось способным шевелиться, были руки, и, повинуясь странному порыву совершить хоть какое-нибудь движение, Костя нашарил на столе свой телефон, приблизив его к своему лицу. Тёмный прямоугольник пластика остался безмолвен, и потребовалось какое-то время, прежде, чем мозг выдал наконец-то натужно предположение, что телефон выключен. Спустя непродолжительное время заставка экрана блокировки всё же высветила Кучаеву, что утро вовсе не утро, а часы показывают уже час дня с минутами, а ещё спустя секунд пять, телефон разразился целой тирадой уведомлений о пропущенных сообщениях и вызовах. Костя, не глядя, смахнул их все, не вчитываясь в имена, и отложил ставший более ненужный телефон в сторону. Всё ещё чудовищно хотелось пить, но он знал, что в его комнате не найдётся и стакана воды — тот, что принёс ему Федя уже давно высох, как и его горячее горло. В голове чуть прояснилось, и мысль о младшем Чалове неприятно заскреблась где-то в груди. Федя так и не вернулся, а значит, приходил к нему снова только затем, чтобы попытаться что-то узнать о состоянии брата. Обида вновь брала вверх, глуша собой несмело давшее о себе знать беспокойство за Даню, тут же задвитутое на подальше соблазнительной мыслью опять погрузиться в лишённый мыслей и эмоций алкогольный туман. Желание было столь сильным, что Костя сполз с кровати, почти на автомате принявшись натягивать на себя штаны. На улице мелко накрапывал дождь, каплями окрашивая едва успевший просохнуть асфальт в тёмный цвет, словно не желая чтобы этому и без того хмурому, со всех сторон обложенному серыми неприветливыми тучами миру были доступны хоть какие-то светлые оттенки. Только мокрый обволакивающий со всех сторон холод, отражающий в своей неглубокой плёнке голые подрагивающие на ветру ветви деревьев и пачкающий обувь брызгами чёрной, смешанной с пылью водой. Уже на подходе к магазину Кучаев твёрдо решил купить только воды и немного еды — просыпающийся под упрямо пробирающимся под куртку холодом организм отчаянно требовал заполнить уже сутки сидящий на жидкой диете желудок чем-нибудь более существенным, чем алкоголь. Да и спиться такими темпами недолго — мрачно дополнил выводом собственные и без того невесёлые мысли Костя и уже собирался шагнуть вперёд, чтобы позволить приветливо распахнувшимся автоматическим дверям пропустить его внутрь магазина, как телефон снова ожил, настойчиво требуя к себе внимания. Костя фыркнул, глядя на высветившееся на экране имя, и без тени сожаления сбросил вызов. Что бы там ни хотел от него Федя на этот раз, разговаривать с ним у него не было никакого желания. А вероятно, ещё и возможности — собственный язык уже, казалось, рассыпался песком и немилосердно драл горло, вызывая приступы сухого кашля. Он всё же вошёл в магазин, направившись прямо к отделу с выстроенными в ряд бутылками с водой, и, ничуть не смущась, открутил крышку у первой попавшейся, жадно прильнув к горлышку и осушив сразу половину. В голове тут же щёлкнуло, резко прострелив мозг болью, заставив зажмуриться и моментально родить мысль, что на обратном пути нужно заскочить ещё и в аптеку за обезболивающим. А вот желание снова напиться пропало окончательно, иначе завтра на парах он будет не более чем агонизирующем овощем. Телефон снова завибрировал, и от внезапно нахлынувшего раздражения Кучаев едва не зарычал. Он снова сбросил вызов от Феди, намереваясь опять выключить смартфон, но не успел. Вызов повторился практически сразу, настырно и неутомимо требуя ответить, и Костя всё же нажал зелёную кнопку, максимально неприветливо выдавив из себя: — Что тебе надо? На том конце незримого провода помолчали, видимо слегка опешив от подобного начала разговора, но Федя всё же подал голос: — Кость, пожалуйста, не бросай трубку. Мне… я просто не знаю кому ещё позвонить. Костя шумно выдохнул прямо в динамик и не ответил. Настойчиво вопившая немедленно прервать вызов гордость сошлась в немилосердной схватке с жалким желанием просто слушать Федин голос, которое так и не смогли вытравить из него ни обида, ни злость, ни здравый рассудок. И гордость однозначно проигрывала, только глубже своим поражением вгоняя гвозди в крышку его гроба. — Костя… Собственное имя прозвучало как какое-то заклинание и приговор одновременно, за нервы вытягивая из него потаённые чувства. Наверное, всем тем, что Кучаев натворил, он заслужил быть проклятым навеки любовью к парню, который был способен превратить его жизнь в нескончаемую кромешную пытку. — Что тебе надо? — Повторил Костя уже спокойно, так и не сумев скрыть в своём голосе какой-то обречённости. Федя заговорил быстро, пытаясь не упустить те жалкие несколько секунд внимания, которые выделил ему Кучаев, пытаясь уложить в них максимальное количество способной заинтересовать его информации. — Вчера Даня пытался наглотаться таблеток. Я не знаю, может, не пытался… но когда я приехал, он уже и так выпил много, и сидел игрался с ними, как… Я всё выбросил, обшарил квартиру, остался до утра, потом звонил ему каждый час, и он отвечал, а сейчас… он просто не берёт трубку, телефон включен, но он мне не отвечает, и… Кость, я не знаю что с ним. Сказанное заставило напрячься, но Кучаев заставил ноги остаться на месте, не срываясь сейчас же с места в сторону вместившей в себя столько светлого и гнетущего одновременно квартиры с запертой в ней вместе с её обитателем неизвестностью. — А почему ты сам к нему не поедешь. — Я не могу! — В голосе Феди было столько отчаяния, что Костя понял — Чалов держался из последних сил, уже накрутив себя беспокойством до предела. Должно быть, он и правда позвонил ему только в качестве последней меры. — Я в другом городе… мне надо было уехать… чёрт, я же думал… я звонил, и он отвечал, всё хорошо было… Костя, пожалуйста, я всё что угодно для тебя сделаю, я не могу позвонить родителям, они с ума сойдут, мне некому больше позвонить. — Он помолчал и добавил. — Я поэтому вчера не вернулся, словно почувствовал что-то, рванул к нему, пытался позвонить тебе, но ты ведь тоже любишь выключать телефон. В последней фразе Кучаев уловил истерический смешок и всё же не сумел сдержать горячий укол чувства вины в солнечном сплетении. Он ведь столько всего надумал, а Федя, выходит, вчера и правда хотел вернуться. — Кость, я сейчас тоже чувствую, не знаю, может у меня третий глаз на заднице открылся, думай что хочешь, просто сделай последнее одолжение. Я ключ оставил у соседки, она всегда дома. Я знаю, вы что-то не поделили, но не верю, что ты можешь вот так сейчас просто отмахнуться и наплевать, если ему и правда нужна помощь. Вы же не чужие люди… Все попытки воззвать к его человечности Костя пропустил мимо ушей, уже давно приняв решение и радуясь, что Федя не может сейчас проследить за ним, уже расплатившимся за полупустую бутылку воды на кассе и почти преодолевшим половину пути до метро. — Хорошо, я съезжу. Отпишусь, как узнаю, что с ним. И Кучаев сбросил вызов, уже спускаясь в шумное нутро подземки. Мысль о том, что это может быть очередной обман, не покидала его, то и дело болезненно сдавливая какой-то орган под рёбрами. Он почти что ожидал, что оказавшись на месте либо упрётся в запертую дверь, несуществующий ключ, и услышит тихий хохот по ту сторону, либо, что ещё хуже, он попадёт в квартиру, где перед ним разыграют очередной спектакль, безжалостно перемалывающий его чувства в кровавый фарш. И всё же даже не думал сойти на первой попавшейся станции и сесть на обратный поезд, послав всё к чёрту. Не чужие люди… Может быть, уже необратимо чужие, но всё же люди. И если Дане, пусть по собственной глупости, грозила смертельная опасность, он мог заткнуть свою гордость ещё на один вечер, готовый умереть снова в случае подтверждения своих опасений. _____________________ Всегда пребывающая дома соседка оказалась вполне реальной упитанной женщиной, с готовностью и без лишних вопросов выдавшей ему ключ, потому что «Федя позвонил и предупредил, что ты зайдёшь». Костя даже скривился от подобной продуманности — происходящее с каждой минутой всё сильнее напоминало хорошо выверенный план по заманиванию его в квартиру Дани. Оставалась неявной только цель, если не считать банального желания не отпускать и снова завлечь в жестокую игру такую наивную игрушку, как Кучаев. Он с минуту стоял в нерешительности, прежде чем вставить ключ в замочную скважину и отпереть замок. Костя мог простоять так и дольше, изводя себя мыслями о том, что же ждало его за дверью, но потемневший глазок соседской квартиры явно давал понять, что женщина никуда не ушла и наблюдает за ним в это самое мгновение, и он предпочёл просто узнать всё самому. Квартира встретила его непривычной и неприветливой тишиной. Кучаев не помнил, что бы раньше в этом месте ему было настолько неуютно и так сильно хотелось бы развернуться и уйти, но он переборол себя, черпая силы в беспокойстве за Даню, делая первый шаг по коридору, тихо притворяя за собой дверь и вслушиваясь в гнетущее безмолвие. Слышно было, как загудел в шахте пришедший в движение лифт, где-то за пару этажей отсюда работала дрель, гулко барабанил в окно на кухне усилившийся дождь. Костя заглянул в гостиную — тусклый свет и без того серого дня едва пробивался в щель между занавесками, хоть немного развеивая темноту, вырисовывая тенями всё так же разбросанные по всем поверхностям коробки, футболки и прочие части заброшенных на время проектов. Гостиная, казалось, совсем не изменилась с его последнего визита сюда, даже контракт лежал на том же самом месте, ярким белым прямоугольником выделяясь из чёрных волн скомканной ткани. Воспоминания того, как Даня положил его сюда, почти что вырвав из Фединых рук, усколькользали смазанными призраками. Почему-то показалось, что это случилось уже давно и с тех пор прошло несколько лет, целая жизнь (его новая, так и не начавшаяся жизнь), но в этом месте время словно замерло, не желая покрываться даже пылью. Разумеется, Костю тогда интересовал не Даня, его волновал лишь Федя и его врезающиеся в тело острым крошевом, ломающие кости и плавящие мозг слова. Спальня оказалась такой же пустой, как и гостиная. Аккуратно заправленная кровать тонула в полутьме, и здесь порождённой всё так же плотно задернутыми шторами. Тишину прорезал какой-то тихий звук. Заглянув мимоходом в тёмную ванную, Костя быстрым шагом отправился на поиски источника и обнаружил его довольно быстро — в такой же безлюдной, как и вся остальная квартира кухне плохо завёрнутый кран ронял капли в наполовину заполненную, оставленную в мойке кружку. По всему выходило, что Даня просто ушёл, и это давало какую-то надежду, что он просто умудрился потерять где-нибудь телефон, и это и стало причиной его молчания. Но вместе с тем эта версия давала и новые поводы к беспокойству: где он и что с ним, по прежнему оставалось неизвестным. Кучаев медленно подошёл к раковине, закрутив кран, и уставился на кружку, на присохшую изнутри по кругу тонкую полоску пены от наполнявшего её когда-то какао. В груди сладко заныло от воспоминаний, как Даня поил его горячим, пахнущим корицей напитком. В голову словно бы разом ворвались картины всех вечеров, проведённых в обществе старшего Чалова, все те разы, когда он всеми силами пытался раз за разом воскресить его из мёртвых после свиданий с Федей, как искал любой повод, чтобы встретиться, то, как вёл он себя рядом с ним, не скупясь на улыбки, и тот раз, когда он проснулся в кровати Дани, держа его за руку, хоть и не помнил абсолютно, как это сделал, решив, что в это время спал… Крепко зажмурившись, Костя прикусил губу, сдерживая нахлынувшие эмоции, жаром вины и стыда за собственное безразличие выжигающие обиду и глупое предположение, что всё это было лишь жестокой игрой. Не могло, это просто не могло быть не по-настоящему. Но он воспринимал всё как данность, думая лишь о себе, упиваясь собственной болью от неразделённой любви к Феде, даже не спрашивая о причинах этой иррационально доброты и заботы. Быть может, если бы он не был таким эгоистом, если бы выслушал, что хотел сказать ему Даня тогда во дворе, не прошёл бы мимо… он бы понял и причину его поступка, с лёгкостью воспринятой им, втайне привыкшим не доверять никому, как предательство, и то, что же происходило с ним сейчас. Приглушённый сигнал чужого мобильного резко нарушил тишину, заставляя Костю едва ли не подпрыгнуть на месте, схватившись за сердце. Даня оставил телефон дома, звук был включён, и Федя не оставлял попыток дозвониться до пустоты в квартире брата. Предчувствие чего-то нехорошего липко обволокло голову, вызывая чувство тошноты. Кучаев отпрянул от раковины, оказавшись в коридоре и пытаясь сориентироваться. Трель звонка раздавалась из спальни, откуда-то со стороны зашторенного окна. В пару шагов преодолев необходимое расстояние, Костя рывком раздвинул тяжёлые шторы, замирая на месте от резко покинувшего лёгкие воздуха. Он увидел Даню. Тот стоял на балконе, опершись о перила животом и перегнувшись через них так сильно, что футболка промокла под льющейся с неба водой уже почти до самой поясницы. Игнорируя всё ещё рвущий тишину резким звуком вибровызова мобильный на подоконнике, Кучаев распахнул пластиковую дверь, жмурясь от ударившей в лицо холодной промозглости и оглушающих после гнетущей тишины квартиры звуков жизни далёкого города, и буквально за шиворот рванул Чалова на себя, подальше от опасной высоты, гипнотически раскинувшейся за балконными перилами. — Совсем идиот?! Чалов лишь неловко взмахнул руками, делая неуверенный шаг назад, и, покачнувшись, резко развернулся. Из его одеревеневших пальцев выскользнула бутылка, ярким звоном рассыпавшись на осколки от встречи с бетонной стеной. Мутный взгляд расфокусированных глаз с непониманием уставился на Костю, и тот почувствовал скользнувшую между лопаток дрожь, порождённую вовсе не пониженной температурой улицы или резким звуком разбившегося стекла, но тихой ненавистью к самому себе. Даня был жив, но был мертвецки пьян. И в чём-то Кучаев сейчас понимал Федю, когда тот сказал, что ещё никогда не видел своего брата таким. Он и сам даже помыслить не мог, что всего за каких-то пару дней буквально пышущий жизнью человек, всего себя отдающий творческим идеям, был способен превратиться в эту жалкую и побитую тень самого себя. — Пойдём в комнату… — Тихо попросил Костя и потянул Даню за собой в полутёмную спальню, закрыв за ними обоими дверь. Он не знал, что ему говорить ещё и, учитывая состояние Чалова, был ли в этом вообще сейчас смысл. Ладони скользнули по прилипшей к груди ткани, и Костя бездумно принялся стягивать с по-прежнему молча смотрящего на него затуманенным взглядом парня мокрую футболку. Он скомкал её, пару раз проведя ею по волосам Дани в надежде, что она способна впитать в себя ещё немного воды, и снова принялся бормотать какую-то чушь, чувствуя нестерпимое желание заполнить плотно схлопнувшуюся вокруг них тишину хоть какими-то звуками. — Идиот… заболеешь теперь, наверное… Костя старался не замечать покрывшуюся мелкими мурашками кожу прямо перед собой, едва справляясь со странным, накатывающим волнами порывом прижаться к обнажённой груди вплотную, в идеале оказавшись в ответных крепких объятьях. Внезапно оглушившее облегчение выбило его из колеи, не оставив в нём ни злости, ни обиды, ни желания хотя бы отчитать насквозь мокрого парня за пьянство или банально за то, что тот мог подхватить ангину под холодным дождём. Он был просто рад, что с Даней всё было хорошо. И эта щемящая радость, вспыхнув было яркой вспышкой, тут же заволокла всё его существо пеплом густого, липнущего к коже отчаяния. Чувства — не лампочка. И ему никуда не деться от того, что он чувствовал к обоим Чаловым, и к Дане в том числе. Холодные пальцы коснулись его запястий, и Кучаев замер, наконец-то найдя в себе силы встретиться с Даней взглядом. От расширившихся зрачков светлые голубые глаза казались почти синими. Чалов резко подался вперёд, привлекая его к себе, ладони смяли футболку на спине прижав Костю к чужому телу с такой силой, что у него перехватило дыхание. Руки Кости выпустили влажно шмякнувшуюся о пол мокрую футболку, в неосознанной панике упираясь в чужую грудь, обжигая холодные пальцы о раскалённую кожу и делая только хуже — Кучаев судорожно вздохнул, скользнув пальцами по Даниной шее и поняв, что проиграл все позиции. От запаха Чалова кружилась голова, ему казалось, что он вот-вот потеряет сознание. Ощущение чудовищной неправильности вопило, приказывая немедленно оттолкнуть от себя пьяного и не соображающего ничего парня, но дикое желание лишь раздуло уже бушующий внизу живота пожар, и мир вокруг перестал существовать. Он будет ненавидеть себя за это. И Даня, вероятно, так же не простит ему этого поступка, но всё, на что Костя был ещё сейчас способен, это признать, что ему не хватило сил справиться с адом внутри себя. Костя потянулся вперёд и поцеловал Чалова в губы. И едва не захлебнулся гибельным счастьем, дурея от осознания, что тот ответил ему, не помедлив ни секунды. Мир расплавился яркими вспышками фейерверков, смазываясь под жадными движениями чужого языка, унося Кучаева всё дальше от реальности и серого одиночества улиц. Может быть, завтра, когда Даня снова станет самим собой, ужаснувшись тому, что натворил по пьяни, ему будет в сотню раз больнее. Но в эту самую минуту, давясь от нехватки воздуха и умирая в руках Чалова от убивающей его тяги, он просто хотел хоть на мгновение ощутить подобие жизни. Костя резко оборвал отдающий алкогольной горечью поцелуй, затравленно опустив взгляд. Понимая, что лучшим из возможных вариантов будет позволить Дане отоспаться, он потянул его на кровать, не рассчитав и оказавшись почти погребённым под тяжёлым, окончательно отключившимся под воздействием спиртного телом. Собственный организм с жаром воспринял чужую близость, и мерцание воздуха померкло, вновь сгущаясь вокруг темнотой и прибивая к земле шипением жалобно мечущегося на ветру и изредка облизывающего стёкла ливня. Понимание собственной ничтожности отрезвило, оголяя и выставляя напоказ мерзость охватившего его возбуждения — стоило ли с пеной у рта защищать собственные чувства, если он с такой лёгкостью ради секунды туманного удовольствия втаптывал в грязь чужие. Ему хотелось уйти, лишив старшего Чалова своего очерняющего присутствия, но это означало бы оставить его одного, и неизвестно, какое из двух этих этих зол было меньшим. Руки Дани всё ещё крепко держали его в объятиях, вжимая парня носом Косте в грудь, и, лёжа в темноте на чужой кровати, Кучаев чувствовал размеренные вспышки жара от чужого дыхания возле левой ключицы. Он решил остаться, чтобы совершить хотя бы такую единственно доступную ему малость — не потревожить чужой сон. На глаза попался всё ещё лежавший на подоконнике телефон старшего Чалова, и Костя, опомнившись, потянулся рукой к карману штанов, стараясь не разбудить своей вознёй уже мерно посапывающего парня. С трудом управляясь одной рукой, он всё же умудрился найти в списках контактов Федю и отбил максимально короткое и информативное сообщение: «С Даней всё хорошо, просто напился. Я останусь у него на ночь, присмотрю.» Отбросив телефон подальше на кровать, Кучаев прикрыл глаза и, не глядя, обнял прижавшегося к нему Даню в ответ, зарывшись носом в светлые, всё ещё влажные прядки. Если бы у него был выбор, когда ему умереть, он бы выбрал этот самый момент. Он бы всё отдал, лишь бы способное растоптать его здравым рассудком утро никогда не наступило.