Ночь нежна

Из сна Костю вырвала вибрация телефона, отозвавшаяся нервной дрожью простыни у самой его ладони. Мгновенно проснувшись, он судорожно нашарил гаджет, сжав его пальцами и одним только чудом умудрившись попасть по кнопке блокировки и прервать так и не успевший разродиться звуковым сигналом будильник. Надо было выключить его ещё с вечера, но обстоятельства оного напрочь выбили из его головы знание, что за воскресеньем следует понедельник и новая учебная неделя. Он замер, вслушиваясь в размеренное дыхание так и не проснувшегося Дани. Пронесло. Должно быть, пробуждение спозаранку под мерзкий писк было бы не самым лучшим для страдающего похмельем парня. А похмелье определённо будет, это Кучаев понимал по двум причинам: во-первых, сам же страдал им совсем недавно, а во вторых, исходящий от Чалова запах перегара недвусмысленно намекал, что разбитой на балконе бутылкой тот не ограничился, и где-то в квартире ещё прячутся её опустевшие собратья. Он шевельнулся, приводя в чувство онемевшее от однообразной позы тело, и Даня тут же отреагировал на движение рядом, обняв его со спины и прижав к себе вплотную. Остатки сна слетели с Кости мгновенно, потому что ничто не пробуждает с утра лучше, чем уткнувшийся сзади в ягодицы крепкий утренний стояк. Костя превратился в каменную статую, стараясь сделать вид, что его тут вообще нет, в надежде, что обвившиеся вокруг его груди руки ослабнут, и Даня вновь погрузится в глубокий сон. Ему хватило и того, что он воспользовался состоянием Чалова вечером, буквально вынудив того усмирить его собственное вырвавшееся из долгого плена желание, не спросив при этом хочет ли того сам Даня. Все оправдания, упирающиеся в то, что он ответил, разбивались о ворчливые обвинения проснувшейся совести — Даня ведь был пьян и ничего не соображал. В отличие от самого Кости, который прекрасно осознавал, что делает. Кучаев стиснул зубы, с каждым мгновением всё сильнее понимая, что ему во что бы то ни стало нужно уйти. Не уйти вообще — он не сможет оставить Чалова одного, опасаясь, что тот, проснувшись один в квартире возьмётся за старое. Но выбраться из кровати и из объятий Дани стало катастрофически важным. И сделать это следовало как можно быстрее, пока палящее шею горячее дыхание и прекрасно чувствующее сквозь ткань штанов чужое возбуждение не заставили его снова натворить глупостей. Наконец, он с облегчением почувствовал, что хватка чужих рук чуть ослабла, правда эта передышка продлилась не больше секунды. Тихо простонав ему в шею, Даня дёрнулся во сне, вновь потеревшись об него пахом. В глазах взорвались искры. Собственное тело предательски отозвалось на близость, концентрируя жар внизу живота. Дыхание сбилось, и Костя прикусил губу, силясь сдержать стон. Это было слишком. Какое-то проклятие Чаловых, начинающее действовать на него как только он приближался к любому из них. Вырывающее его из реального разумного мира и с силой бросающее на острые камни неудовлетворённого сжигающего заживо животного желания. Это всё простая физиология, — попытался успокоить себя Костя, сделав пару глубоких вдохов и предприняв попытку выскользнуть из прямо-таки каменных объятий. Уже было не столь важно не разбудить, сколько свалить немедленно, но попытка потерпела стопроцентное фиаско. Кучаев едва не вскрикнул, когда его вжали спиной в горячую грудь, а чужая ладонь по свойски накрыла его далеко не бесчувственный член. — Не уходи… — Тихий шёпот в самое ухо поднял волоски у затылка, и от тембра чужого голоса тело заколотила самая настоящая дрожь. — Так люблю тебя… Слова чем-то острым полоснули по груди, обжигая все внутренности. Костя замер в очередной раз, пытаясь найти в себе силы сделать следующий вдох, но вместо этого из горла вырвался только какой-то задушенный всхлип. Он же мечтал об этом, об этих словах… Вот только он знал, что Даня так и не проснулся — это признание просто не могло предназначаться ему. Да Чалов и не знал, кого обнимал, будучи слишком пьяным вчера, чтобы осознать присутствие Кучаева рядом, преследуя сейчас спрятанный где-то глубоко в подсознании фантом приятного ему человека. Костя зажмурился до ярких белых кругов перед глазами, силясь справиться с собственным телом. Только физиология. Сколько он уже ни с кем не встречался? А когда в последний раз вообще занимался самоудовлетворением? Может быть дело не в Дане и не в Феде вовсе, ему просто крышу сносит банальный недотр… Чалов снова дёрнулся во сне, неосознанно вжавшись в него пахом, одним этим движением разметав в мелкий щебень все выстроенные в голове Кости стены моральных запретов. В груди взорвалась обжигающая, тягучая, словно расплавленная патока капля, разодрав все внутренности и отключив на мгновение весь окружающий мир. Костя сам не заметил, как вжался плотнее всем телом в парня сзади, запрокидывая голову, моля время чуть притормозить и вспоминая слова, которые ему не было суждено услышать ни от одного из Чаловых. Было бы так хорошо и приятно, просто оказаться тем самым… Чужие пальцы снова погладили его спелёнутый жёсткой тканью джинсов член, и наваждение схлынуло, будто кто одёрнул плотный полог, оставляя после себя только яркий, выставляющий напоказ слепящий свет и уже привычный холод чувства собственной ничтожности. Невероятно сильно в эту самую секунду он почувствовал себя паразитом, который, улыбаясь в лицо, только и ждёт удобного момента, чтобы поглубже вгрызться под кожу. Даня кого-то любит, это же очевидно. От него всегда веяло неимоверно уютной теплотой… до последних дней. И так же ясно, что его нынешнее состояние связано с тем, что что-то произошло, а Костя пляшет на костях, нежась в объятьях не своего парня, уверяя его (и себя) в том, что его интересует только Федя. Резь в глазах настигла Кучаева так неожиданно, что он дёрнулся, притянув колени к груди и сжавшись на кровати в комок. И только теперь, яростно отирая собственное лицо ладонями, осознал, что его больше никто не держит. За спиной послышался хруст пружин матраса и сонное невнятное бормотание — Даня всё ещё спал. Благодаря своё просто таки магическое везение, Костя соскользнул с кровати, пулей ворвавшись в чужую ванную и заперев за собой дверь. Тишину рвало собственное дыхание, забивая уши комьями ваты. Тесное помещение давило клаустрофобией, вызывая удушье и паническое желание выбраться из четырёх стен на открытое пространство. Да что он вообще творит… Рука неосознанно опустилась к ширинке. Он чувствовал собственное, ещё не утихшее возбуждение, он мог легко разжечь его снова, достаточно было только подумать о Феде. Или о Дане… Или и вовсе вернуться обратно в кровать, воспользовавшись чужим беспамятством. Костя стиснул зубы с такой силой, что услышал скрежет эмали. Не задумываясь о последствиях, он включил холодную воду, переведя её в режим душа, и щедро полил собственную голову, пытаясь привести мысли в порядок и утихомирить всё ещё присутствующие неудовлетворённые позывы в теле. Это не Чаловым стоило оставить его в покое и держаться от него подальше, это его следовало оградить от нормальных людей, потому что у него явно с головой было не всё впорядке. Он стоял так какое-то время, пока не начал дрожать, покрывшись от холода гусиной кожей. Возбуждение сошло на нет, оставив только огромную зияющую пустоту в голове, в которую в попытках её заполнить скоро наверняка хлынет целое море придирчивых и бичующих его мыслей, вопросов без ответа и прибивающих к земле обвинений в собственный адрес. Но по крайней мере перспектива просто напросто задохнуться от нахлынувших эмоций отошла на второй план. Выключив воду, Костя выпрямился, тут же сдавленно матюгнувшись и вжав голову в плечи. Вымокшая до самых лопаток футболка неприятным холодом прилипла к коже, а щедро впитавшаяся в волосы вода радостно соскользнула по позвоночнику прямо под ремень джинс ему в трусы. Кучаев ощутил, как мгновенно намокла ткань на заднице, и принялся быстро стягивать с себя одежду, задержавшись пальцами только на трусах. Ему ведь понадобится хоть что-то чтобы на себя набросить, а единственный шкаф у Дани в спальне, куда ему придётся идти почти голым… Кровь рванула в голову, уничтожая все достижения ледяного душа. Нет, голым к Чалову он точно не вернётся. Сделав глубокий вдох и заставив себя успокоиться, Кучаев отпер дверь, выглянув в коридор и прислушавшись к доносящимся из квартиры звукам. Даже Даниного сопения слышно не было, только словно снова капнул на кухне уже раздражающий кран. Нет, точно, если не показалось, то следует его починить… Костя осёкся и фыркнул — если он способен думать о кране, то адреналин уже определённо растворился в крови, и паническая атака миновала. Здравствуй, здравое логическое мышление! Снова закрыв за собой дверь, Кучаев осмотрелся, буквально утыкаясь взглядом в штаны и футболку на полотенцесушителе. Должно быть даже те самые, в которых он щеголял в тот раз, когда заплевал самого себя какао. Едва не закатив глаза от собственной тупости, Костя всё же снял с себя трусы и, как был, натянул на себя чужую одежду. Развесив на её месте собственную, он, стараясь не издавать ни звука, отправился выяснять отношения с краном. __________________ Дане снился прекрасный сон. Прекрасная несбыточная сказка, в которой он не совершал ошибок, в которой был Костя, отсутствие в его жизни которого вызывало сердечную недостаточность и нестерпимое желание распрощаться с этим миром, нырнув в любой вид опьянения, вытравив туманом из головы убивающие, сдирающие живьём кожу мысли. Он бы много отдал, чтобы случайный шум где-то в районе его кухни никогда не будил его, возвращая сознание из сладкого забытья в тёмную, заполненную лишь оглушительным треском его собственных мозгов реальность. Ему снился… наверное всё же выдуманный им несбыточный фантом, потому что настоящий Кучаев даже разговаривать с ним не стал, а этот… Губы словно ещё хранили отпечаток страстного поцелуя, и Чалов, не сдержавшись, коснулся их пальцами, наткнувшись лишь на сухую, обезвоженную алкоголем кожу. Тело отчаянно сопротивлялось, желая только разбиться в дребезги, но Даня заставил себя подняться, делая первый неуверенный шаг в сторону всё ещё мутного освещённого прямоугольника кухонной двери. Чувство было такое, словно кто-то достал все его внутренности и хорошенько их перемешал, снова после этого заполнив его жалкую оболочку, придавая ему хотя бы внешне вид человека. Он не сомневался, что на его кухне хозяйничал Федя, так яростно мешавший ему окончательно погрузиться в небытие эти пару дней, и потому, достигнув наконец цели, Чалов замер, первые пару секунд не понимая, где его реальность дала трещину. Должно быть он всё ещё спал, пребывая в прекрасном сне, потому что превратившиеся в нестройную кашу мысли в отравленном последствиями пьянки мозгу так и не смогли собраться, выдав ему более-менее приличное оправдание, каким образом на его кухне оказался склонившийся над раковиной Кучаев. Едкое тепло, опалив грудь, сконцентрировалось в горле кислым комом отрешённой грусти. Ещё хотя бы минуту не просыпаться, хотя бы ещё одно мгновение побыть в волшебной сказке, в которой, проснувшись, он мог застать в своей квартире хлопочущего о завтраке встрёпанного парня. Стараясь не производить ни звука, словно тем самым боясь спугнуть хрупкое фантомное счастье, Даня приблизился к полностью занятому мытьём посуды Кучаеву, протягивая руки и прижимая его к себе спиной, впитывая, должно быть, единственное позволенное ему обманчивое наслаждение. Он почувствовал, как Костя замер в его объятиях. Слишком живой, горячий, дышащий… слишком реальный, чтобы оказаться просто сном. Кучаев резко развернулся, предупредительно выставляя вперёд ладони и упираясь ими Чалову в грудь. Слишком реальный, чтобы… Даня резко одёрнул руки, отступая на шаг назад, сквозь шум и треск в голове пытаясь осознать невероятную, но всё же присутствую здесь и сейчас истину — Кучаев, Костя Кучаев, тот самый, в его одежде и на его кухне, не был плодом его воображения. — Прости, мне показалось, что ты мой — Кто? Сон? Как же сложно было собраться с мыслями, чтобы объяснить свои действия… и не менее сложно сдержаться, чтобы не утонуть в эйфории простого осознания, что Костя снова был рядом, не кинуться вперёд, вновь заключив того в ещё более крепкие объятия. Кучаев отвлёкся на секунду, закрывая кран, и вновь обернулся, не в силах посмотреть Чалову в глаза и выдавливая из себя кривую усмешку. Она вышла совсем не весёлой — разумеется, Даня ожидал увидеть на кухне того же, кого он видел в своём сне, а вовсе не его. Оставалось только порадоваться, что события ночи вроде утонули и растворились в алкогольном тумане. — Да, я не твой парень, извини. Костя так и не поднял взгляд, упустив из вида откровенное замешательство на лице Дани, действия которого слишком правильно нанизались на общую нить логики. Сейчас, как никогда он ощутил себя лишним и в этой квартире и в жизни Дани, абсолютно непрошенным, баюкающим обиду за невинную подножку на фоне чужого, разлетающегося на осколки мира. Да с чего он вообще решил, что даже эта одежда, та самая, которую ему тогда предложил старший из Чаловых? Даже она могла принадлежать тому, кого Даня звал ночью, находя в постели лишь его заменитель в виде Кости. Одежда, которая ждала возвращения своего истинного хозяина, и он умыкнул и её, словно пытаясь мимикрировать под человека, которого могли ждать и любить, выпрашивая подачку в виде чужого небезразличия. Сглотнув горечь, Кучаев тряхнул головой, отгоняя ненужные мысли, и резко обернулся к плите, вновь загремев крышками. — Я тут завтрак приготовил, хотя… не знаю, как ты после вчерашнего, есть вообще способен? Чалов кивнул, как-то тяжело опускаясь на стул. Он всё ещё пытался свыкнуться с обрушившейся на него действительностью, в которой Костя суетливо и излишне старательно выкладывал ему на тарелку собственноручно поджаренную яичницу. Один её тонкий край немного подгорел, но даже тошнота похмелья не могла вытравить из него уверенность в том, что это, несомненно, самый вкусный завтрак, который когда либо случался в его жизни. Справившись с яичницей и, всё же опасаясь, что его понесёт на свидание с белым фарфоровым другом, Даня запил её кружкой крепкого, также заваренного Костей чая, задав наконец-то мучающий его с самого момента осознания присутствия здесь встрёпанного парня вопрос. — Что ты здесь делаешь? Костя сидел напротив, мучая в руках кружку точно такого же чая, к которому так и не притронулся, и который, наверное, уже безбожно остыл, став похожим на мыльный раствор средства для мытья посуды. — Федя позвонил. Сказал, что волнуется за тебя, что ты немного не в себе, кажется. И я… и в общем я здесь. Даню, конечно, волновало куда подевался его младший брат, решивший спихнуть вахту над непутёвым старшим на Кучаева, но он хотел узнать вовсе не то, каким образом Костя здесь оказался. Он хотел знать, почему? Пару дней назад он даже видеть его не хотел, а теперь спокойно сидит на его кухне и, судя по тому, что Даня не помнил, как оказался в постели, тот появился тут задолго до наступления утра. В голову раскалённым шаром вползло воспоминание о прекрасном сновидении, в котором они целовались и, что было более важным, Костя сам сделал первый шаг. Фантомное ощущение чужих губ было настолько ярким, что у Чалова, должно быть, покраснели щёки. Он почувствовал, как у него загорелось лицо, и поспешил потереть их ладонями, стирая с себя сладкое наваждение. Сладкое, но невозможное в этой версии реальности, в которой ему приходилось жить, перегрызая любую протягивающуюся к мечте нить, словно собственное горло, задыхаясь в агонии, и всё же не смея навязывать лохматому парню собственные, ненужные никому кроме него самого чувства. Он не знал, как задать Косте вопрос о том, как тот к нему теперь относится. Злится, или же ему всё равно, и он давно простил его. Его всё ещё мучило чувство вины, в большей степени за то, как повёл себя, когда Костя узнал правду, нежели за тот самый момент, когда решил ответить Феде от его лица. И, если по правде, опасался открывать рот, боясь, что скажет что-то лишнее, и Кучаев вновь разозлится и сбежит. Но тот первым нарушил молчание, развеяв его, как оказалось, необоснованные страхи. — Я, наверное, должен извиниться. За то, как вёл себя. — Даня резко вскинул на него взгляд, но Костя всё ещё гипнотизировал дно так и неопустевшей кружки. Он уже было открыл рот, чтобы возразить, сказать, что всё понимает и Костя был абсолютно прав, назвав его предателем, но его остановила выставленная перед его лицом ладонь. Кучаев не договорил. — Давай просто забудем об этом, ладно? Не знаю, почему ты это сделал, но это ведь не имеет никакого смысла. — Костя невесело ухмыльнулся. — Это всё изначально было глупой и неправильной затеей. Я обманывал твоего брата, но и себя тоже. Ловил кайф от общения с Федей, представляя, что ему не плевать на меня, но ведь… мы оба знаем, что он никогда на меня не посмотрит. Если честно, сомневаюсь, что мы бы с ним даже когда-нибудь подружились бы нормально. На последней фразе голос Кучаева дрогнул, и он резко поднялся из-за стола, забрав опустевшую тарелку Дани, и отнёс её в раковину, оставшись стоять к нему спиной. — Мне давно следовало самому прекратить играть в эти игры и посмотреть правде в глаза. Так что, в какой-то степени, я тебе даже благодарен. В кухне на долгую минуту воцарилась тишина, резко треснувшая от скрипа отодвинутого Даней стула. Костя услышал его шаги, почувствовал, как тот остановился прямо за его спиной, ощутив знакомую дрожь, как тогда, когда лежал в его объятиях в постели, чувствуя спиной его возбуждение. Ему нестерпимо захотелось, чтобы он снова его обнял, прижал к себе, чтобы растворить в себе гуляющее по его сердцу острое лезвие одиночества, чтобы снова на краткий миг обмануться и почувствовать себя нужным. Но тогда, он был в этом уверен, он точно не сможет сдержаться, и от того это желание пугало его сильнее, чем перспектива обернуться и увидеть издевательскую усмешку, подтверждающую его глубоко похороненные, отброшенные в мусорный бак с надписью «бред воспалённого сознания», но так и не сумевшие покинуть его окончательно страхи. Но вместо этого почувствовал руки на своих плечах, мягко развернувшие его к Дане лицом. Чалов смотрел прямо в его глаза, в которых слишком сильно отражался свет кухонной лампы, и он понял, что ещё немного и Кучаев просто напросто расплачется от собственного бессилия от обрушившейся на него правды. «Да пошло оно всё к чёрту» — пронеслось в голове у Дани. Пусть Костя его ударит, залепит пощёчину, ударит в пах, вновь начнёт кричать и оттолкнёт — это будет гораздо лучше, чем ещё хоть секунду находиться рядом не имея возможности его поцеловать. Он резко притянул Кучаева к себе, жадно накрывая его губы своими, почувствовал, как неловко, но не сильно, столкнулись их зубы, провёл языком по их кромке, растворяя реальность с ощущением из сна, полностью теряясь в этом ощущении, пока не почувствовал, как чужие ладони настойчиво уткнулись ему в грудь, заставив отстраниться. В глазах стояло марево тумана, схожее с тем, что бывает после мощнейшего оргазма. Он так долго желал просто поцеловать Костю, что готов был лишиться чувств от одного осознания, что это наконец произошло. Но даже этот туман не смог скрыть от него ошеломлённое лицо Кучаева, которое до самого подбородка прочертили две влажные дорожки из его глаз. В голову с силой несущегося на всех парах и без тормозов бронепоезда ударила паника. Он ошибся, он всё испортил, и сейчас Костя… Кучаев опустил глаза в пол, всхлипнув, затрясся всем телом и выдавил, едва находя в себе силы говорить: — Не надо… если ты только из жалости… у тебя ведь есть… — Кость, у меня нет парня. — Он понял, что Костя хотел сказать, и от его слов тот резко вскинул голову, глядя на него с непониманием, робкой, но такой всеобъемлющей надеждой и… да, наверное, со страхом. — Прости, что не говорил и вёл себя… но влюблённые всегда полнейшие идиоты. Я люблю только тебя. Предательская конструкция из коленей отказала Кучаеву, и Дане пришлось поддержать его под локти, чтобы он не упал на пол. Чалов прижал его своим телом к столешнице с раковиной, вжавшись всем телом, обнял ладонями лицо, вновь поцеловав и с щемящей радостью почувствовав, как Костя ему отвечает. Сначала робко, но всё решительней, вцепившись в него руками, под грохот разбивающихся вокруг них в щепки недомолвок, барьеров и прошлого мира, существовавшего до этого признания и поцелуя. И один из осколков, слишком огромный, чтобы разлететься в пыль ещё в воздухе, рухнул на землю за спиной Чалова особенно громко, ударив по ушам грохотом захлопнувшейся входной двери и голосом Феди. — Я вернулся! Надеюсь, все ещё живы?!