Ошибки доверия

      – На дворе вторая половина двадцать второго века, а нормальные лезвия для бритвы делать так и не научились, – проворчал я, вглядываясь в своё отражение в зеркале и на порез на лице. Девушкам, конечно, много в чём не повезло в физиологии, но им хотя бы не надо чуть ли не ежедневно бриться, чтобы выглядеть, как человек.       – Тебе принести нормальные лезвия? – донёсся из комнаты голос Александра.       Я не успел ответить – когда я выглянул в спальню, там уже никого не было, а дверь закрывалась следом за вышедшим человеком. Я вздохнул и зашёл обратно в ванную. Снова уставился в отражение. Волосы уже отрасли, и светлые пряди начинают лезть в глаза. Приходится постоянно их заглаживать рукой назад, но действует это ненадолго. Как вообще люди с длинными волосами живут? Лично меня это очень нервирует, если это так и продолжится, я просто психану и подстригусь налысо к чертям собачьим. Хоть лаком их заливай, да вот только, разумеется, эту штуку я с собой не взял. Как и гель для укладки.       – Эй, жертва второй половины двадцать второго века, – приятель появился в дверном проёме и окликнул меня, – лови, – он кинул мне упаковку.       – Спасибо.       Я с лёгкостью поймал летящий предмет и взглянул на юношу. Конкретно в данную минуту моё внимание привлекли его волосы. Как он с ними живёт вообще? Если мне всего несколько сантиметров жить мешают, то я не представляю, каково ходить с непослушными локонами.       – Тебе волосы не мешают? От них же куча дискомфорта.       – Не знаю, – пожал он плечами. – Привык уже. А что?       – Очень хочется отрезать свои патлы.       – Я тебе тогда голову отрежу, только попробуй. Тебе, кстати, такая длина больше идёт, – я закатил глаза и повернулся обратно к зеркалу. – Можешь укладывать как-нибудь, не знаю.       – Было бы чем. Был бы хотя бы лак, зализал бы их и всё.       – О, точно! А ещё надень нацистскую форму, и можно смело отправляться жечь евреев.       – Тебя я сжёг бы в первую очередь.       – Мм, если это метафора, то я не против. Я буду гореть до самого утра, – протянул Александр. Вот паскуда. Когда-нибудь он дошутится.       – У тебя фетиш на нацистов?       – Почему сразу фетиш? Просто мне нравится их форма. А ещё блондины. А ещё блондины в этой форме.       – Это называется фетиш.       – Да знаю я, как это называется! Просто фетиш – это очень грубо и громко. Всего лишь небольшие вкусовые предпочтения и небольшая воля воображения.       – Ладно-ладно, не-фетишист, я специально ради тебя куплю немецкую форму, когда мы вернёмся.       Приятель посмотрел на меня с удивлением, словно он не может поверить в услышанное.       – Фридрих, если ты сейчас пошутил, то я очень сильно и очень надолго обижусь.       – Я посмотрю на твоё поведение, – хмыкнул я. Не всё же ему меня выводить.       – Ты мне так уже однажды отвечал. Почему-то каждое утро ты встречаешь меня в рубашках. Это я плохо себя веду или ты попросту в них спишь?       А вот такого прямого заявления я совершенно не ожидал. И что это сейчас? Очередная шутка или абсолютно серьёзная претензия? Я вообще уже сто лет как забыл о том разговоре.       – Мне раздеться? – я решил хоть немного прощупать почву, чтобы понять, как стоит реагировать. Теперь сам Александр уставился на меня с непониманием. Наверное, он тоже не ожидал такой реакции.       – А ты готов?       А вот сейчас шутки определённо заканчиваются. Мы подошли к той самой грани, которой я так боялся. Всё думал, что если смогу её отложить подальше, то успею морально подготовиться, но нет. К такому совершенно нельзя быть готовым, даже если у тебя будет несколько лет. Это как прыжок в пропасть, и кто знает, что окажется там внизу. Главное не думать, а закрыть глаза, довериться и сделать шаг.       – Я… Я не знаю. Это сложно. Александр, ты очень дорог мне, ты заставляешь меня переживать и испытывать те чувства, которые никто никогда во мне не вызывал. Ты явно стал для меня ближе, чем просто другом. Да что уж там, я даже с Жёлтой не смог переспать, Господи, – брови юноши поползли наверх, однако он ни слова не произнёс. – Ты просил меня разобраться в себе, понять, захочу ли я сбрасывать с себя цепи. Я хочу. Я просто не знаю, с чего и как начать.       Александр подошёл вплотную ко мне и провёл ладонью по моей щеке. Пришлось призвать всё своё самообладание, чтобы не дёрнуться от этого обжигающего прикосновения и не оттолкнуть этим действием юношу. Чего я боюсь? Его или себя? Наверное, того, что я сделаю что-то не так, ошибусь, не оправдаю ожидания.       – Тебе не нужно бояться, Фридрих, – тихо произнёс он, глядя мне в глаза. Меня уже давно не удивляет то, с какой лёгкостью он способен считывать мои мысли. – Я ни за что ни при каких обстоятельствах не стану на тебя давить и к чему-то принуждать.       Я вовсе не этого боюсь…       – Я знаю, что ты не этого боишься, – хотя, ладно, может, всё же иногда и удивляет. – Нет ничего страшнее, чем выходить из собственной зоны комфорта, в которой ты сам запираешься и проводишь в ней всю свою жизнь. Я просто хочу, чтобы ты знал: я всегда буду рядом и помогу тебе с этим справиться, – он убрал с моего лба выпавшую надоедливую прядь. – А волосы свои и правда трогать не вздумай. Почему все люди с уникальными волосами постоянно хотят с ними что-то сделать?       – Это ты ещё не видел, как я в семнадцать покрасился в чёрный, – хохотнул я и отстранился, направляясь в основную комнату.       – Ты что сделал?! Боже, Фридрих, как хорошо, что я не видел это извращение, – возмутился приятель и пошёл следом за мной. – На месте твоего отца я бы тебя за это застрелил.       – Обошлось тем, что он запрещал мне выходить из дома, пока «этот ужас не срастёт, чтобы не позорить наш великий род в глазах значимых людей». Это были самые ужасные месяцы моей жизни, я сам уже хотел застрелиться. Можно было, конечно, состричь, но тогда я бы по своей воле из дома не выходил.       – Не думал, что такое возможно, но здесь я с твоим отцом солидарен. У тебя светлые брови и ресницы, как тебе вообще такое в голову могло прийти?!       – Это, наверное, был такой своеобразный вызов этому ублюдку, от которого, разумеется, пострадал только я сам. Даже специально взял самую стойкую краску – чтобы её невозможно было смыть или перекрасить. А брови с ресницами я тоже покрасил. Кстати, в итоге выглядело и не так уж плохо. Необычно, но интересно. На старом смартфоне фото должны быть, может даже через ноутбук смогу в хранилище найти, если смогу туда зайти без интернета.       – Я представляю, как это выглядело. Приходит твой отец домой и видит, что его единственный сын стал готкой. Как у него сердечный приступ не случился?       Вопрос интересный. Скандал был и правда знатный. Вообще, выводить из себя эту гниду, ходя при этом по очень тонкой грани – как глоток свежего воздуха. Правда, приступы подобной смелости у меня случаются крайне редко, и я всегда за них расплачивался сполна. Но я ни о чём не жалею, и если бы у меня был шанс прожить подобные моменты заново – я бы снова и снова так поступал. Собственно говоря, то, что я сейчас нахожусь здесь – точно такой же приступ, вот только расплатой за него может стать уже моя собственная жизнь. Когда я отправлялся сюда, я не думал о том, насколько высокой может оказаться цена. Но меня уже посещали мысли о том, что я лучше сдохну здесь, чем от рук этого ублюдка. И моё мнение всё ещё не поменялось. В мысли закрались кадры, когда я приезжаю домой и захожу на порог со словами «Пап, привет, это Александр, мой парень». Если бы мне и самому Александру ничего за это не грозило, я бы так и сделал, чтобы увидеть, как этот ублюдок выходит из себя. Ничто в мире не может сравниться с тем наслаждением, которое я получаю, когда вижу, как холодные всегда невозмутимые серые глаза наполняются гневом, вызванным мной. Звучит как-то по-садистки, но мне плевать.       – Какие планы на сегодня? – поинтересовался я, снимая с себя рубашку с целью переодеться. Спиной я ощущал на себе пристальный взгляд.       – Надо решить проблему с Красным. Он много знает, это мне не нравится.       – Ты так говоришь, словно хочешь его выкинуть в космос только из-за того, что он что-то узнал про дневник, – я повернулся к Александру и внимательно посмотрел на его лицо. Тот пожал плечами.       – Я не доверяю ему. Он что-то скрывает.       – Ты тоже что-то скрываешь, я же не хочу тебя за это убрать, как потенциально опасного человека.       – Ты предлагаешь обо всём рассказать Красному?       На этот раз пожал плечами я. Ну не может этот американец быть предателем. Он постоянно действует нерассудительно, его поведение привлекает много внимания и вызывает подозрения. Стал бы настоящий убийца так себя подставлять? Я, конечно, не великий детектив, но что-то мне подсказывает, что нет.       – Нам нужно со всеми поговорить. Не обязательно рассказывать всё – можно лишь какие-то детали, от которых нам ничего не будет. Например, можно сказать о том, на кого работала Елена. Наверняка убийца и так сам об этом знал, а если даже и нет, то что это изменит? Ровным счётом ничего.       – Вот только это даст убийце повод переживать, что мы можем выйти на его след через эти несчастные записи, и это будет отличной мотивацией прикончить нас следующими. Ноутбук Фиолетового же он уничтожил. Мы не можем так рисковать.       И снова мы упёрлись в стену. Мы ходим по какому-то замкнутому кругу, из которого нет выхода. Кстати о Фиолетовом…       – Чёрный знает, что мы были в каюте Зелёного, – вспомнил я. – Я не совсем понимаю, откуда.       – Ты сказал, что у него был полный допуск, когда он хотел разблокировать какую-то комнату, похоже, Елены. Возможно, информация об изменениях паролей отображается для администратора. На самом деле, новость эта довольно плохая. Всё и правда поворачивается не в нашу пользу по всем фронтам. Убийца может увидеть, куда мы проникали, а мирный экипаж посчитать нас предателями.       Неужели, до него начинает это доходить. Я уж думал, что Александр поймёт о том, что в глазах других мы такие же подозреваемые, только когда нас начнут выталкивать за борт. Но все наши обсуждения были прерваны, когда в дверях появился Синий. Я кивнул приятелю, и тот отправился с британцем в столовую. Однако успел заметить, как мужчина задержал на мне взгляд несколько дольше, чем обычно. Что-то случилось? Он хочет поговорить? Хотя, наверняка этот разговор будет промывкой мозгов по поводу нашей ночной охоты на убийцу. А выслушивать о том, какой я дурак – нет никакого желания, я и так половину ночи занимался самобичеванием по этому поводу. Но что бы ни хотел мне сказать Синий, он уже ушёл вместе с Александром.       Моё внимание привлекла лежащая рядом со мной на кровати записная книжка юноши. Рука сама потянулась быстрее, чем мозг успел среагировать. Очень нехорошо брать личные вещи без спроса, но, во-первых, Александр мне сам его несколько раз в руки совал, во-вторых, у самого Александра понятия личных границ, если так посмотреть, несколько расплывчаты. Просматривая исписанные листы, невольно мой взор сам остановился на одной из первых страниц.       «Белый. Собственно, белым и так всё сказано – он белый. Мирный. Фридрих (пометка: Герман Вирт Винтерхальтер-Герцог фон Вюртемберг), 24 года. Склонен к возведению на себя слишком большой ответственности, серьёзен, закрыт, асоциален, держит все эмоции в себе. Приходится насильно выводить на контакт, но я уверен, что он быстро привыкнет. Имеет какое-то сложное прошлое, возможно, имеются глубокие психологические травмы.       Имеет сложное детство, подвергался домашнему физическому и психологическому насилию. Я что-то слышал о его отце из новостей, но очень отдалённо, к сожалению, проверить информацию здесь нет возможности. Воспитан традициями в гомофобном обществе. Сам, вроде, толерантен. Ну мои шутки по крайней мере терпит, интересно, насколько хватит этого терпения. Когда-нибудь я нарвусь и получу за это по лицу, но оно того определенно будет стоить. Постоянно контактирует с Жёлтой, девчонка меня нервирует.       Кто-то попытался отравить Фридриха. Я не уверен, что это дело рук предателя – почерк не его. Возможно, замешана крупная политика. Надо будет поговорить с Фоксом.»       – Фридрих, – из коридора донёсся женский голос, от неожиданности я вздрогнул и закрыл книжку. Передо мной в дверях стояла Джессика. – Алекс в столовой с кем-то?       – Да, – я отложил дневник в сторону и старательно сделал вид, что меня ни за чем не застукали. Хотя, кажется, Жёлтой вообще без разницы, чем я занимаюсь. – Тебя проводить?       Девушка вздохнула, зашла в каюту, села рядом на койку и отрицательно покачала головой, уставившись пустым взглядом в противоположную стену. Хочется, вроде бы, и поговорить с ней, но о чём? Есть ли смысл обсуждать то, что тогда произошло вечером? Эту тему мы вдвоём старательно обходим стороной и делаем вид, что всё в порядке. Хотя, наверное, я опять сам себя накручиваю.       – Мне сегодня приснилось, что Оранжевого убили, – тихо произнесла она. Похоже, это вообще были мысли вслух, а не попытка начать разговор. – Он умирал в луже собственной крови с ножом в животе, а ты сидел с ним рядом на коленях и совершенно ничего не мог сделать. Это было настолько правдоподобно, что я когда проснулась, не могла понять, что это был всего лишь сон…       Я сам представил эту картину, и мне захотелось кричать. Кричать от боли и ужаса. А ещё подскочить и как можно скорее прибежать в столовую, чтобы убедиться, что юноше ничего не угрожает. Я столько раз думал о том, что Александр может убить кого-то или даже меня, но ко мне ни разу не закрадывалась мысль, что, вероятнее всего, жертвой может стать он сам. Что со мной случится, если он погибнет? Мне кажется, я сам это не смогу пережить. Господи, как невыносимо даже просто думать об этом. Я должен его защитить любой ценой.       – Фридрих, будь осторожен. Его ложь может завести его слишком далеко, а его эгоизм не позволяет ему думать о том, что если его убьют – ему после смерти уже никакого дела не будет, а вот тебе это нанесёт огромную неизлечимую рану до конца твоей жизни.       А так уж ли он не думал об этом? Он мне постоянно говорил, что я не должен ему доверять. Но что, если под доверием он подразумевает не только само доверие? Ведь фразой «не доверяй мне» он всеми силами отталкивал от себя привязанность. Мог ли он с самого начала всё это предвидеть и побеспокоиться о том, что со мной будет, если с ним что-то случится?..       – Его могут убить, – продолжала Жёлтая, глядя в стену. – Он не заслуживает смерти. Никто из нас не заслуживает, просто все наши перепалки, стычки, споры, личные неприязни – это такая мелочь. На самом деле, человек он хороший. Бесячий, но хороший. Хоть и возводит вокруг себя иллюзии в глазах других.       Поверить не могу, что это говорит Джессика. Когда она завела тот самый разговор об иллюзиях в столовой, мне вовсе не показалось, что она считает Александра хорошим человеком. Что между ними происходит?       – И ты не подумай, – на этот раз девушка повернулась ко мне и даже натянула какую-то улыбку, – я правда искренне рада за вас и совершенно ничего против не имею.       – Не рассказывай мне о том, что ты была рада, когда я выбежал из комнаты, – усмехнулся я.       – Ну, тогда, может и не была, – хихикнула она. – Но, в целом… Я знаю, что такое любить человека. Любить больше, чем что-либо на этом свете. Больше, чем самого себя и свои принципы, свои морали.       – Неужели?       – Удивительно, да? – Джессика вздохнула, похоже, подбирая слова. – У меня было много парней. Самых разных. Богатых, влиятельных, безумно красивых, творческих, даже одна знаменитость. И никого из них я не любила. А это, встретила одного придурка в колледже и влюбилась в него, как малолетняя девчонка. Ни денег, ни связей, ни богатых родственников. У него совершенно ничего не было. Но несмотря на это, он единственный, кто смог вызывать во мне бурю незабываемых эмоций, описать которые словами невозможно. Всё начиналось, как в сказке. Красивые ухаживания, невероятные моменты, которые навсегда останутся в моей памяти. А потом что-то начало идти не так. Сначала он начал запрещать мне общаться с другими парнями, я подумала, ну, обычная ревность. Однако, его просьбу выполнила, хотя до этого каждого, кто пытался как-то ограничить моё общение, я сразу же посылала. Но следом начались запреты на общение с подругами. Жёсткое контролирование моей социальной жизни вплоть до слежек. Ограничения в стиле одежды, установка времени, в которое я обязана быть дома, контролирование моих же собственных денег. Дошло всё до унижений и физической силы. Только тогда я поняла, что попала в настоящий абьюз. Я, которая всегда презирала и не понимала девушек, терпящих к себе скотское отношение, сама же стала жертвой абьюзера. Разумеется, я всеми силами старалась это прервать, бросала этого человека, но он на коленях умолял его простить и дать ему шанс начать всё сначала. И я прощала. Не стоит даже говорить о том, что, конечно же, совершенно ничего не менялось. Я снова его бросала и снова к нему возвращалась. Вот что меня побуждало это делать? За что я так сильно полюбила эту мразь, что наступала на горло собственной гордости ради него? Ответ я до сих пор не могу найти. В итоге всё зашло слишком далеко, и я поняла, что надо это обрубать под корень. И поэтому просто сбежала в другую страну, ибо там, на родине, я бы снова и снова возвращалась, закапывая свою жизнь в могилу. Бросила действительно близких мне людей, друзей, родителей из-за одного уёбка, которого до сих пор люблю, несмотря ни на что, – девушка замолчала и задумалась, глядя в пол. – Так что у нас всё равно с тобой вряд ли что-то серьёзное сложилось бы, можешь особо не переживать, – но уже через несколько секунд она бодро соскочила с койки с самым непринуждённым видом. – Я пойду к себе, а ты за Алексом на всякий случай присматривай. Его идеи могут ему же самому и угрожать.       Жёлтая вышла из комнаты, оставив меня наедине со своими мыслями. Насколько сильная должна быть любовь, чтобы терпеть все унижения в свою сторону? Мне кажется, тут дело уже даже не в любви, это похоже на какое-то психическое отклонение. Возможно, оно и есть. Однако, то, что Джессика смогла это оборвать, тем более ценой всей своей привычной жизни, достойно уважения. Я всё своё детство наблюдал за абьюзом, да что уж говорить, я в нём и сам живу, и совершенно не могу понять, как можно любить подобных мразей. Но моя мать и не любила этого ублюдка, она его ненавидела, быть может, ещё сильнее, чем я. Со мной он всегда был честен, а вот её долго вынуждал жить во лжи. Вещь эта, на самом деле, очень сложная, а я не настолько хорош в психологии, чтобы мог здесь что-то судить и критиковать. Но это не отменяет того, что чувства Жёлтой мне искренне непонятны.       – Это не отменяет того, что вы все тут идиоты! – донеслось из коридора недовольное ворчание. О, ну это Синий высказывается о нашей ночной охоте на него и Жёлтую. – Вы бы ещё меня с девчонкой позвали, сидели бы все вместе и охотились на убийцу! Кто так действует, расскажите мне пожалуйста?! Кретины безмозглые. Вы своей коллективной слежкой наоборот теперь вынудите предателя действовать ещё осторожнее.       – Синий, от тебя сейчас шума больше, чем от нас этой ночью, – фыркнул Александр. – Не разводи проблему из ничего.       – Посмотрим, кто что и из чего будет разводить, когда вы обнаружите следующее тело. Счастливых вам игр, – проскрипел зубами британец и с грохотом захлопнул дверь в свою каюту.       – Отвечаю, он просто обижается на то, что мы его с собой не позвали, – вернулся обратно приятель и уселся рядом.       – Шути сколько хочешь, но он прав, – я серьёзно задумался над словами Синего. Мы и правда своей бесполезной слежкой вынудим предателя работать ещё осторожнее.       – Да знаю я, – вздохнул Александр. – Американцы не выходили?       – Нет, только Жёлтая. Александр, можешь мне кое-что пообещать?       – Постараюсь сделать всё, что в моих силах. А что?       – Не умри.