У каждого свои скелеты

Этот день отличался от остальных дней. Но не потому, что сегодня мой День рождения. И не потому, что сегодня на ужине нет никаких имен, одни клички. Пять лет назад мы с Энрике обрели свободу. К сожалению, окружающий нас мир сложно устроен. За многие вещи приходится платить и не только деньгами. Как оказалось позже, свобода стоит дорого. Мы с Энрике уплатили полную цену. Такую, что, когда я смотрю на себя в зеркало, мне бывает сложно не закричать, не разбить безжалостно правдивое стекло. Из глубины моих зрачков на меня смотрит зловещая тьма. Ночь, принесшая нам с братом свободу, превратила нас в чудовищ, но тьма не полностью окутала наши сердца, слабый свет освещает меня с братом, указывая направление верной дороги — берег, где можно спастись, отдохнуть, не уйти с головой в болотную трясину безумия. С каждым неверно принятым решением свет становится все слабее, риск увязнуть в болоте усиливается. А позади полыхает ненасытное хищное пламя, слышны крики. Дикие, полные невероятной боли крики человека, горящего заживо. Запах горелого мяса сводит с ума. Хочется взвыть от отчаяния, зная, ничего больше не изменить. Хочется упасть на колени, закрыть уши руками, лишь бы не слышать криков, издаваемых в медленной агонии. Но останавливаться нельзя. Назад пути нет. Нужно идти вперед. По узкой дорожке, окруженной глубоким болотом безумия с двух сторон. Один неверный шаг и сумасшествие поглотит тебя с головой. Кажется, эта пытка может продолжаться бесконечно. — Мне страшно, Жеводан, — шепчу я. — Рано или поздно мы окажемся в тюрьме. Смотрю в безрассудные карие глаза любимого мужчины, понимая, что готова идти с ним без лишних вопросов до самого конца. Даже если нам вдвоем уготован адский котел. Все равно рая нам не видать. Мы далеко не ангелочки. Подозреваю, наши души прокляты несколько лет назад. — Не порть вечер, Кроха. Мне так хорошо с тобой. Как ты можешь быть таким спокойным? — невольно спрашиваю я себя. — Неужели тебе совсем не больно? Je remue le ciel le jour, la nuit* Я день и ночь призываю небеса, Je danse avec le vent la pluie Я танцую с ветром и дождём. Un peu d'amour, un brin de miel Немного любви, капелька мёда, Et je danse, danse, danse, danse, danse, danse И я танцую, танцую, танцую, танцую… Играет песня. «Dernière Danse». «Последний танец». Любимая песня Элен. С какой страстью и силой она пела ее в самые трудные моменты своей жизни. Элена, красавица Элена. Ты так радовалась, сладкоголосая Пташка, когда я сказала тебе, что ты очень похожа на твою любимую певицу. Видимо, кому-то для счастья хватает быть похожим на своего кумира. Мне не хватает тебя, Элена. Особенно твоего громкого заразительного смеха. Я подношу к губам бокал с сухим красным вином. Напиться бы вдрызг, но нельзя. Это испортит день. Осквернит память близких мне людей, которых больше нет со мной. — А если нам придется отвечать? — спрашиваю, заранее зная: Жеводан ничего не боится. Ни о чем не сожалеет. Думает, мы поступили правильно. Иначе было нельзя. Ему в какой-то степени везет. Он не просыпается от ночных кошмаров. Я так не могу. Жаль, нельзя больше стать чистой и невинной девочкой Ари, которая никогда не совершит никакой гнусности. Человек, совершивший убийство хотя бы раз, не станет ангелочком. Волчица попробовала кровь на вкус. Ничего не изменить. — Думаешь, меня это пугает? Не думаю. Ты, наверное, ничего не боишься. А вот я трусиха. Или у меня просто сильнее развито чувство вины. Я бы с удовольствием избавилась от этого чувства, стала по-настоящему свободной, но не мне решать. — Знаешь, что меня пугает? — тихий шепот опаляет кожу на шее. Я чувствую, что полностью принадлежу этому мужчине. Для меня нет большего счастья, чем принадлежать ему. Телом и душой. Чтобы тебя не пугало, родной, клянусь, мы со всем справимся вместе. Мы половинки одного целого. — Я боюсь, — продолжает Жеводан, — однажды ты разлюбишь меня. — Это невозможно. Правда, невозможно. Однажды у меня был выбор между самым лучшим на свете парнем и самой лучшей на свете девушкой. Я осталась верна тебе, милый. Точнее, почти верна. Мы с Эленой целовались. Две смеющиеся, пьяные от алкоголя девушки, едущие в угнанной тачке, вишневом кабриолете, в неизвестность. Ветер трепал наши волосы, я смотрела в небо на мерцающие в небе звезды, получая удовольствие от поездки. На самом деле, сложно любить двоих. Невероятно сложно. А особенно выбирать между ними. Я старалась быть верной тебе, родной. Но сложно оставаться верной, когда рядом с тобой находится человек, которого ты желаешь крепко прижать к стене, впиться поцелуем в мягкие губы, завалить на постель и заняться с ним любовью. Искушение слишком сильное. Приходится постоянно себя контролировать. Я поддавалась искушению несколько раз. Но глупая Кроха твоя, Жеводан, полностью твоя. Я знаю, ты давно простил меня. — Тебя невозможно разлюбить, любимый. Какое наслаждение целовать любимые губы. Быть властной и покорной одновременно. Любовь — опьяняющее чувство, огонь любви бежит по сосудам, горячит кровь. Тепло огня любви чувствуют двое влюбленных, связанные поцелуем. — Мы связаны. Помнишь? — шепчу, покрывая поцелуями губы, шею, ключицы любимого мужчины. — Если мир восстанет против нашей любви, мы восстанем против этого мира. «Bella, ciao», любимый. — «Bella, ciao», — шепчет Жеводан. Наполовину итальянцы, мы прекрасно знаем песню, исполняемую в Моденских горах партизанами, сражающимися против немецких оккупантов. Но у нас своя история сопротивления. Наша любовь осуждается обществом. Но нас совершенно не волнует, что думает общество. Главное, мы любим друг друга. Que d'espérance Надежда только Sur ce chemin en ton absence На эту дорогу и твоё отсутствие. J'ai beau trimer, У меня тяжёлая участь. Sans toi ma vie n'est qu'un décor qui brille, Без тебя моя жизнь — лишь блестящее украшение, Vide de sens Не имеющее смысла. Мы кружимся, танцуя по комнате. В нашей съемной квартире достаточно просторно, не то что в цирковом трейлере. Жеводан обнимает меня за талию. Он одет в строгий классический костюм, состоящий из черных брюк, черного пиджака, черного жилета, черного галстука-бабочки и белой шелковой рубашки. Я одета более раскованно в темно-бордовое трикотажное платье длиной до колен, с открытыми плечами и открытой верхней частью спины. Мои волосы распущены, они мягко ложатся на мои плечи. Я позволяю Жеводану себя целовать, прекрасно осознавая: мы сумасшедшие, порочные, но, самое главное, невероятно счастливые.

***

У меня горит все тело. В голове неприличные мысли. Вспоминаю мой танец с любимым мужчиной, приснившийся мне буквально пару часов назад. Трусики намокли. Безумие, чистой воды безумие. У адекватных заложников не возникает желание помастурбировать в здании, где находятся грабители с огнестрельным оружием. Но до чего горячий сон… Холодная вода освежает. Приводит в порядок мысли и чувства. Но все равно сексуальное желание не уходит полностью. Я бы не отказалась себя приласкать. Но точно не на глазах следившей за мной Найроби и не на глазах остальных заложников. Среди нас, между прочим, есть подростки. А было бы здорово, если бы Берлин отвел специальную комнату для мастурбации. Неужели ему не хочется снять физическое напряжение? — Хватит умываться, простудишься, — Найроби решительно перекрывает кран. — И нам придется просить лекарство от простуды у полиции. А все полицейские вредные сукины дети. — Кстати, о просьбах, — я с хитрым прищуром смотрю на смуглую красивую девушку, решив проигнорировать ее слова о полицейских. (Мой брат Энрике порой бывает особо вредным сукиным сыном, не в обиду маме, мамочка у нас была хорошая). — Было бы неплохо попросить Берлина выделить комнату для мастурбации. — Что? — с нарочитой безразличностью пожимаю плечами, заметив удивление в темных глазах грабительницы. — Рио с Токио наверняка трахаются каждую ночь. Мне завидно. Мне правда завидно. Последний секс был у Ари два дня назад. Конечно, дня многих два дня — совсем небольшой срок. Но неизвестно, сколько дней мы пробудем взаперти, неизвестно также, как часто эротические сны будут тревожить мое воображение. Токио с Рио в какой-то степени счастливчики. Они наслаждаются друг другом. Правда, когда полиция ворвется в чертов Монетный двор, никому не будет дела до наслаждений. Но сейчас они счастливы. — Готова с кем угодно поспорить: ты единственная заложница, которая думает о сексе во время ограбления, — в глазах грабительницы горят озорные огоньки. — Думаю, тебе стоит обсудить идею комнаты с Берлином. Я провожу тебя к нему. Не хочу пропустить шоу. Мне становиться смешно. Не только мне. Мы с Найроби смеемся. Здорово, что мы можем смеяться в такой напряженный момент. Уверена: грабить банки — занятие непростое. Затратное для нервной системы. Расслабляться определенно стоит, иначе возможен срыв. Нервный срыв у грабителя опаснее нервного срыва у заложника. Грабитель вооружен. Зато заложники могут устроить восстание. Уверена, надо постараться успокоить учеников и Мерседес. Я все-таки не раз бывала в более плохих ситуациях. — Ага, — киваю. — Но боюсь до обсуждения комнаты речь не дойдет. Берлина отпугнет моя полная отчаяния фраза: «Хочу трахаться». — Не волнуйся, подруга, — Найроби тянется к карману комбинезона, достает оттуда пачку сигарет, закуривает. — Думаю, он с радостью тебе поможет. Видела бы ты, как жадно он пялится на твой зад. Мы снова смеемся, отпускаем от себя напряжение прошлой ночи. Не знаю, почему, но Найроби мне нравится. Этой девушке хочется доверять, она кажется надежной, не треплющей языком направо и налево. Жаль, мы по разные стороны баррикад. Но я бы никогда не стала грабить банк, особенно если в нем находятся заложники. Слишком геморная работа. Вот ограбить пьяного богатого мужика, подлив ему в вино снотворное — это действительно мой стиль. К счастью, Ари больше не преступница. Жить честно проще. Хотя, возможно, однажды отвечать за преступления придется. — Тебе удалось поспать сегодня? Удивляюсь, как девушка умудряется выглядеть бодрой, спокойной. Я, например, когда мало сплю, хочу с кем-нибудь подраться. Драться на Монетном дворе не с кем. Поэтому Ари — хорошая девочка, хотя и очень злая. — Да, пару часов, — отвечает Найроби. — А тебе? — в голосе ее слышится легкое беспокойство. (Ого, Найроби за меня волнуется, это приятно) Рио вас не обижал? — Рио? — переспрашиваю, готовая засмеяться в очередной раз. — Ты шутишь? Этот парнишка… Да он безобиднее мухи. Элисон, правда, его боится. Но зря. По глазам парня вижу: Рио никого не убил. — А ты? — Найроби внимательно смотрит мне в глаза. Настроение сразу падает до нуля. Приходит осознание: хищница никогда не станет безобидной овечкой. Никогда. Время превращения упущено или, возможно, времени превращения никогда не было. — Пару раз, — неохотно признаюсь. — Я не хотела. Просто защищала близких мне людей. Защищала и была слегка пьяна. Мои губы хорошо помнят металлический привкус крови, слизанной с лезвия острого ножа. Киношный фокус для создания впечатления. Например, я собиралась впечатлить любимую девушку. Нечего сказать, дискотека в ночном клубе удалась. — Берлин сказал тебе толкнуть речь перед полицией, — меняет тему разговора Найроби, я благодарно улыбаюсь ей. — Постарайся не бесить его. Будь осторожна. Не бесить Берлина — сложное требование. Мне интересно, что будет, когда главарь банды взорвется. Пишу не «если», а «когда». Рано или поздно он взорвется обязательно. Я постараюсь взбесить его, расстараюсь на славу. Знаю прекрасно, у меня отлично получается бесить людей. Не дергайте льва за хвост, кажется, так говорится? Такому льву, как Берлин, Ари хочет вовсе оторвать хвост. — Постараюсь, — киваю. — Однако, — добавляю с хитрой усмешкой, — если речь потребует корректировок, я их внесу.

***

Заранее скажу: речь корректировок потребовала. Но обо всем по порядку. Мне выдали маску Дали. Мерзость. Нет, я не против масок, тем более не против талантов великого Сальвадора Дали — невероятно талантливого во всех отношениях человека. Просто маски одинаковые. Никакой фантазии. Серость, однотипность, отсутствие вкуса. Короче, убийственная скука, дорогие друзья. Холодная вода не достаточно смыла мое напряжение. Понимаю это, когда двое грабителей хватают меня под руки. Мой организм работает против меня. Вот зараза. Одновременно из моего бедного мозга выплывают воспоминания. Жеводан после танца ведет меня в душ. Мы раздеваем друг друга, включаем теплую воду. Без стеснения любуемся наготой наших тел. Меня выводят на воздух. Замечательно, а то в здании душно, от заложников пахнет потом. Легкий ветерок дарит прохладу. Вот бы стоять так, не возвращаясь в здание с заложниками. Плевать на нацеленные на нас снайперские винтовки, кучу журналистов, полицию. Здесь, у главного входа в Монетный двор — свобода. К сожалению, время ограничено. Неизвестный грабитель подносит к моему рту рацию. Вижу текст, который должна прочитать. Снимаю маску по приказанию одного из грабителей. Итак, звезда сегодняшнего номера Ариадна Каскалес. Мы стоим в душе, абсолютно голые, отгороженные от остального мира стеклянной стенкой. Ладонь Жеводана накрывает мой лобок, касается клитора. Указательный палец мужчины делает пару круговых движений. — Нет, — решительно говорю я, убирая руку Жеводана с моей промежности. — Мы договорились просто помыть друг друга, не ласкать. Выныриваю из воспоминаний. Ари, сосредоточься. Помни про текст. Тебе нужно зачитать чертов текст. — Не стреляйте, — читаю, удаляя из текста ненужное слово «пожалуйста». — Меня зовут Ариадна Каскалес. Я зачитываю заявление. Нас шестьдесят семь заложников. В ход пошли корректировки. Не понимаю, почему меня до сих пор не прервали? Мой вариант текста, конечно, близкий к оригиналу, но достаточно вольный. Видимо, грабителей все устраивает. Или у них запас терпения больше, чем мне казалось ранее. — Все мы целы и невредимы, — продолжаю читать, чувствуя, как горят от смущения мои щеки. — О нас заботятся. (Удаляю из текста слово «хорошо». Ага, меня так «хорошо» накормили ужином, что бедняжка Ари блеванула два раза). — Нет ни жертв, ни раненых. Мы все одеты одинаково. И нас невозможно отличить от грабителей. Поэтому, в случае попытки штурма, могут погибнуть невинные люди. Невинные люди. Могут погибнуть. Ари, читай дальше, не отвлекайся, безмозглая идиотка. Жеводан опускается на колени. Я не пытаюсь помешать ему. Моей промежности касается ловкий умелый язык. О-да, да, да! — О-да-а, о-о-ох, — я не сразу понимаю, что издаю стоны вслух. Вот черт. Реальный попадос. Думаю, полицейские в палатке не слабо обалдели, услышав мои стоны. Кому-то вне сомнения стоит лучше себя контролировать. Меня затаскивают в банк. Уверена, грабители смущены не меньше полицейских. Приклад автомата ударяет в спину, несильно, немного болезненно. Похоже, ударил меня Берлин и, вероятно, он злится на малахольную заложницу.