***
Нас ведут в неизвестном направлении. Я слышу слова Берлина, но не вникаю в смысл сказанного, обычно так я слушаю рекламу по телевизору. Ясно одно: грабителям от заложников что-то надо. Неважно, хотим мы выполнять приказы или нет. Нас заставят слушаться. — Мы находимся взаперти, мы не знаем, сколько времени продлится наше заточение, — говорит Берлин. — Но пока мне не прострелят голову, я буду о вас заботиться. Я ухмыляюсь. Будет заботиться. Конечно. Как белая акула об аквалангистах. — Если вы не попытаетесь меня обмануть или связаться с внешним миром, то мы с вами дружим. «Дружим»… Сильно сказано. Скорее, вы не попытаетесь нас убить. Нас строят в несколько линий. Берлин шагает вперед, назад. Я слежу больше не за главным грабителем. А за Найроби. Ей бы следовало поспать. Грабить банк — нервная работа. Интересно, сколько часов грабители спят? Вряд ли много. Заложникам дают спать больше. Хотя некоторые, особенно впечатлительные заложники долго не могут заснуть, когда между их рядов ходят несколько человек с автоматами. Ну, лишняя впечатлительность это не ко мне. Сон — дорогое удовольствие. Если есть возможность поспать, нужно ее использовать. — Каждый получит свое задание. Поэтому вам некогда будет скучать. Как тебя зовут? — обращается Берлин к Пабло Руису. Я усмехаюсь. Пабло — редкостный говнюк и одновременно капитан школьной команды по легкой атлетике. Руис задирал несколько тихонь, дважды делал неудачные попытки сорвать уроки. Однажды, парень за драку чуть не вылетел из школы. Но ему повезло. Отец его бизнесмен с директором договорился, вероятно, дал взятку, чтобы сыночек закончил престижное учебное заведение. Короче, Пабло — избалованный засранец. Но не мне судить. Знаю одно: поработать ему будет полезно. Трудотерапия — хорошее средство, помогает избавиться от лишней спеси. Пабло Руис делает один шаг вперед. Вместе с ним делают один шаг вперед несколько человек, по мнению грабителей способных выполнять возложенную на них работу. Артурито пытается ускользнуть от работы. Но у него не выходит. Зачатки смелости в нем есть или это зачатки глупости? В любом случае, этот мужчина далеко не так прост, как кажется. В переднем ряду плачет женщина. Маленькая такая, в очках. Мне на мгновение становится ее жалко. Не люблю, когда люди плачут. От их слез становится неуютно. Берлин направляет к плачущей заложнице: — Может дать вам успокоительное? — спрашивает он, положив руку заложнице на плечо. — Д-да, пожалуйста, — лепечет женщина. — Кому-то еще нужны лекарства? — мужчина внимательно смотрит на толпу заложников, собираясь запомнить тех, кому будет нужна медицинская помощь. Руку снова поднимает женщина, но другая, кудрявая, у нее диабет. К ней из толпы заложников выходит Моника, оказывается, ей нужна таблетка для аборта. Я смотрю на блондинку с сожалением и странной завистью. Почему-то одним легко достается то, что мечтали иметь другие. Дети — это счастье. Я бы с радостью забрала ребенка у Моники, дала ему жизнь. Кто знает, вдруг у меня никогда больше не будет детей? — Кому-то еще нужна помощь? — Берлин осматривает вышедших из толпы заложников женщин, которым требуются лекарства. — Ей, — Найроби кивком головы указывает на меня. — У нее ПТСР. — Все нормально, — спешу ответить я. — Мне не нужна помощь. Ненавижу таблетки. Особенно, когда их заставляют пить. Особенно когда сильные, жестокие руки вталкивают таблетку в рот, проталкивают внутрь, заставляя проглотить лекарство. В психушке меня заставляли принимать препараты. Я билась на кровати, кусалась, лягалась, но санитарам все равно каким-то удивительным образом удавалось впихнуть в меня ненавистные лекарства. — Так, хорошо, идем все вместе в кабинет Артуро, там вам будет спокойнее, — моего отказа Берлин словно не замечает. Хотя нет, замечает. Мужчина поворачивается ко мне. — Ариадна, — обращается он ко мне. — Ты тоже идешь. Без возражений. Ни тебе, ни нам не нужны проблемы в будущем. Скажешь свое лекарство. Я открываю рот, собираясь возразить. Не хочу пить никакие таблетки. У меня стойкая неприязнь ко всему, что связано с медициной. Лет в четырнадцать попала в психушку. Знаю, какими препаратами там пичкают. Я не желала превращаться в плохо соображающую, пускающую слюни Ари. — Простите, у меня просьба, — подает голос Элисон. Внутренне напрягаюсь. Интересно, что произошло с Паркер? — Мне надо зайти в Интернет, чтобы удалить фото. Меня обманули. Меня сфотографировали голой в туалете. Сжимаю кулаки, прекрасно понимая, что чувствует бедняга Элисон. Пабло подонок. Надеюсь, его кастрируют. Жаль, мне нельзя причинять вреда подопечным. Вышибить дурь из Пабло, заломить бы ему руку за спину, ну, или просто треснуть каблуком по яйцам было бы здорово. К сожалению, Ариадна Каскалес — школьный психолог. Школьным психологам нельзя прибегать к рукоприкладству. Я хорошо понимаю Элисон. Меня однажды тоже сфотографировали, когда мы целовались с Энрике. После моего возвращения из психушки мы с Энрике словно обезумели, почувствовав безнаказанность нашей любви. Мы обнимали друг друга везде, где можно и нельзя, кидались друг на друга с поцелуями. Мы любили друг друга. Горячо, отчаянно, порывисто. Прекрасно осознавая: наша любовь порочна, наших чувств не должно быть. Но любовь была, а мы были счастливы и никому не мешали. Так какое кому дело, если брат и сестра любят друг друга. Как оказалось дело было. Миранде, сучке однокласснице, совавшей нос в чужие дела. Я разбила телефон и лицо Миранды, а потом меня выгнали из школы за драку. — Это фото увидят мои родители, учителя и СМИ, — Элисон говорит ровно, держится. Поразительно, сколько самообладания в этой тихой, милой девочке. Умница Элисон не плачет, сохраняет достоинство. Ари в свое время не плакала тоже. Плакала Миранда. Когда Ари била ее головой о парту. — Сделай видео, чтобы обратиться к ним, и мы его отправим, — обещает Берлин, мужчина некоторое время смотрит на заложников, а затем объявляет: — Все могут записать сообщения для ваших родных. Найроби. Вперед выходит черноволосая смуглая девушка. Я не слышу, что она говорит, понимая: мне не дадут записать сообщение для любимого брата. Не дадут увидеть его лицо, услышать его голос по видеосвязи. Да я и не стала бы никому говорить, кто мой брат. Зачем? Чтобы преступники решили шантажировать его? Пусть мы лучше будем незнакомы. — Энрике, — подумала я. — Мое солнце, Энрике, береги себя. Я очень-очень люблю тебя***
— Скажи. — Энрике прижимал меня к стене деревянного дома. — Скажи, что любишь меня. — Ты мой брат. Конечно, я люблю тебя, — я старательно изображала идиотку, которая не понимала, что происходит. Да мы с Энрике поцеловались. Наш поцелуй видели друзья. Но это было просто игра. По крайней мере, я пыталась себя убедить в несерьезности наших чувств. Это был просто урок. Рано или поздно у моего брата появится девушка, а у меня парень. Мы должны быть подготовлены к нашим первым отношениям. — Ты прекрасно знаешь, я не об этом, — Энрике прижался ко мне, вызывая в моем теле внутренний жар. Дыхание брата участилось, глаза расширились. На штанах показался небольшой холмик, который прижался к моему бедру. Не было никакого сомнения — мой брат хотел меня. А я хотела его. Наверное, если бы между нами случился второй поцелуй, то старый Педро стал бы свидетелем интимной сцены. А именно — сцены лишения меня девственности. Но Ари прекрасно понимала: нужно остановиться. Тринадцать лет слишком ранний возраст для первого секса. — А о чем? — я невинно хлопала глазами. Дурочку у меня изобразить получилось. Энрике бесился. Как же здорово он бесился. Глаза брата горели неукротимым огнем. Я невинно улыбалась, желая разозлить его больше. Понимая, Энрике не причинит мне вреда. Вдобавок внутри меня снова проснулась хорошая девочка, которая говорила, что лучше забыть все случившееся между нами. Остаться просто братом и сестрой. Наша любовь — тяжелое испытание. Сможем ли мы его пройти? Не лучше ли заморозить наши чувства, пока не стало слишком поздно? — Трусиха, — Энрике ударил кулаком в стену рядом с моей головой. — Какая ты все-таки трусиха. Я вдруг почувствовала, что хочу треснуть брата кулаком в нос, чтобы не вздумал меня пугать. Чокнутый идиот. Неужели он мог действительно нравиться мне? Может, все мои чувства к нему лишь иллюзия. В самом деле, не может сестра желать брата в сексуальном смысле. Это ненормально. Безумно. Я пока нормальная. У меня нет проблем с головой. — Если продолжишь пугать меня, врежу, — прошипела я, целясь коленом в живот брата. Пусть знает: меня опасно злить. Опасно вырывать из меня признания в любви. Опасно провоцировать. Энрике, конечно, сильнее меня. Но драться Ари умеет. Мы в детстве с братом часто дрались. Ари запомнила некоторые приемы. Брату не стоило больше продолжать меня злить. Иначе я побью его. Точно побью. — Скажи, сестренка, — Энрике издевательски приблизил губы к моему уху. — Когда мы однажды трахнемся, ты тоже сделаешь вид, что ничего не произошло? Я не ответила. Просто ударила идиота коленом в живот. Не сильно, но чувствительно. Энрике резко схватился за живот, осел на землю. Теперь я возвышалась над ним. — Будешь говорить гадости, ударю сильнее, — я протянула руку брату, помогая встать. Энрике молчал, не пытаясь больше перевести разговор на тему наших чувств. Я молчала тоже. Не готовая к этому разговору. Иногда лучше не забивать себе голову, если все равно не найдешь ответа на сложный вопрос. А если ответ найдется, очень вероятно, он никому не понравится.