внутри меня идёт война

Еле-еле скрывая своё волнение я состроила глупые глаза: — Так все при дворе знают откуда я, — я развела руками и расплылась в улыбке, чтобы скрыть свой страх: — Ну, конечно... Не держите меня за дурака! Все иностранцы уже догадались, что вы не из Европы. Впрочем, и не из Азии. Так откуда? Вы не похожи на обычную рабыню, — он зашёл ко мне за спину и положил руки на спинку кресла, прибивая ногой в такт своим мыслям. Я всё ещё сохраняла свою непоколебимость и старалась вывернуться из ситуации, как я обычно это умела – скользко, что мерзко становилось самой себе, но с некоторой грацией и изяществом оного искусства: — Хах, давно на кольях не сидели? — я усмехнулась, совершенно не обращая внимания на взади маячевшего Вильяма: — А вы всё шутите и шутите... А вот интересно, — он присел обратно на отведённое ему место, — Когда вас царь будет пытать, вы сохраните своё остроумие или как очередная "тварь дрожащая" молить пощады станите? — от знаменитого высказывания Раскольникова, только что произнесённого графом, меня словно убило. Я резко вздёрнулась, что привлекло внимание иностранца, и тут же побледнела. Я изо всех сил хотела сохранить спокойствие. Заметив мою реакцию, Вильям усмехнулся и раскрыл у себя в руке какую-то бумажечку. Мне стало не по себе от его жеста и клочок бумаги тут же стал моим заклятым врагом. Граф же зачитал: — ...всё в руках человека, и всё-то он мимо носу проносит, единственно от одной трусости... Любопытно, чего люди больше всего боятся? Нового шага, нового собственного слова они всего больше боятся... — дочитав, он взглянул на меня детским взглядом, — Как красиво сказано, — улыбнулся он, а моё сердце до сих пор не собиралось отходить от этого удара. Цитата из романа Достоевского прозвучала для меня как объявление собственной же смерти. От страха я немного привстала: — Как я вижу, вы не боялись нововведений, раз так разжились здесь, — он обвёл рукой комнату, ходя в зад в перёд, — Поэтому мне любопытно иное... Что скажет ваш верный друг Басманов? — я итак сидела словно прибитая на этом чёртовом стуле и не могла вымолвить и слова, а упоминание этого опричника сильным ударом добило меня. Глаза заслизились, мозг начал паниковать от безысходности. Сейчас я могла лишь шевелить ртом, зато иностранец продолжал: — Он так к вам привязался! Единственное спасение, ясное солнце в этой темноте, кем вы только не стали для него! Как же он отреагирует на ваш обман? — он попытался заглянуть мне в глаза, но я была не в силах отвести взгляда от стола. В глазницах и так всё плыло: — А бедная Лиза? Деточка, как я понимаю, тоже стала жертвой вашей интриги. Ай-яй-яй! Заигрались вы, Катерина. Так что если хотите спасти ситуацию, то должны будете придти через два часа к месту вашего вчерашнего падения, — он хотел было выйти, но что-то его задержало, — Ах, да! — он аккуратно положил на стол листок, так недавно лежащий у меня в книге, и скрылся. Теперь всё моё внимание было приковано к цитате. Этот безобидный клочок бумаги вызывал у меня сильнейший страх. Я не смела к нему приблизиться и отдалиться тоже. Он словно гипнотизировал своими круглыми завихрюшками по краям букв, он явно одурманивал запахом не до конца засохших чернил. Сколько я ещё просидела за рассматриванием листка, неизвестно, зато я решила для себя одно, надо пойти и умолять прощения у Федоры. Разум долго не пускал меня к этому поступку, поэтому я ещё минут двадцать бродила по комнате в терзаниях, а потом долго оттягивала момент нашей встречи с Басмановым, пока продвигалась на улицу, где он должен был находится. Долго искать предпоследнего из рода Басмановых-Плещеевых не пришлось – оказался как по заказу, да и ко всему один, без лишних свидетелей. Я думала, что придётся упрашивать его выслушать меня, но он сам уделил мне время: — Федь, прости меня... — обычно мне было трудно говорить подобные вещи, ведь с детства меня учили не показывать чувства, а окружающие и так привыкли прощать меня без слов, этот случай не стал исключением, — Я... Я много наговорила, чего впрочем не думала, а просто для остроты... — после потрясения с иностранцем было сложно подобрать нужные слова, поэтому я постоянно проглатывала начальные идеи, — Ты же знаешь меня, Федь,— я совсем отчаялась и уж внутри окончательно разбилась, когда увидела еле заметную улыбку на лице Федоры: — Знаю, — он расправил руки для примерительных объятий. Я окинула его умоляющим взглядом и, неудержавшись, кинулась к нему. Такие тёплые, долгие... Я смогла даже забыться. Близость этого человека успокаивала, приносила счастье... Когда я всё-таки смогла разлучиться с Федорой, то опричник с какой-то ехидной холодностью отвёл взгляд и проговорил: — Знаешь, а я ведь прислушался к твоим словам, — моё свечение от радости сменилось смятением: — Ты о чём? — спросила я, подозревая о чём-то страшном, но всегда отгоняла эту неприятную мысль: — Я понял твои слова и решил выполнить супружеский долг, — на секунду меня выбросило из реальности, а когда я вернулась назад, то не захотела этому верить и понимать брюнета. Заметив мой встревоженный взгляд, Басманов повторил: — Да, я переспал со своей женой, только что, — слова вылетали словно заученные, на автомате. Федя всё это говорил с неряшливой холодностью, временами мялся, но всё же иногда поглядывал в глаза. Я замотала головой, пытаясь избавиться от этой паршивой мысли. Когда я осознала, что это и вправду так, то последние надежды рухнули. Я бы, наверное, тоже рухнула, так как нетвёрдые ноги подкосились сильнее, а не успевшие высохнуть глаза, тут же наполнились слезами. Я отстранилась от опричника на шаг, будто он был чем-то горячим и обжёг меня. А так и было, он заставил моё сердце расколоться: — Мерзавец, — еле слышно прошептала я, ведь в горле стоял огромный ком, который не давал мне внятно говорить. Опричник горько улыбнулся моей реакции: — Я знаю, что тебе нужна моя помощь, поэтому... — меня затрясло от злости и бессилия: — Нет... — Басманов не расслышал меня или же просто не хотел верить словам, — Уходи, мне не нужна твоя помощь, — процедила я, когда тот немного приблизился ко мне. Фёдор растерялся, озираясь по сторонам, — Не подходи ко мне больше! — напоследок крикнула я и побежала, сдерживая горькие слёзы, которые душили меня. Безвыходность с ситуации с иностранцем, страдания от объявления опричника – всё сильным ударом выбило меня из клеи. Стало неприятно от безысходности огорчения. Я скатилась по стенке, не решаясь зайти в комнату, так как там до сих пор находилась моя подруга, вытерпевшая мою истерику с утра. И как только она всё это вынесла? В моей голове уже сложилась полноценная картинка того, как Лиза посылает меня куда подальше со своей дружбой и я остаюсь на этом свете совершенно никому не нужная. От этого стало ещё больнее и из моей груди вырвался жалобный всхлип. На мою мольбу о помощи отозвался лишь холодный ветер , который залетел через форточку посмотреть что здесь происходит. Увидев меня, он ласково обнял своими колюче ледяными руками, лишь усилив мою грусть. Пришлось посидеть уткнувшись в колени пару минут, чтобы сделать поток своих редких слёз максимально незаметным. В мыслях была пустынность, а глаза почти просохли, когда дверь, стоящая напротив меня, распахнулась: — Ч-что...что случилось? — увидев меня в таком положении, Лиза тут же встрепенулась. С усилием подняв взгляд, я увидела полные сожеления и заботы карии глаза. От сознания, что я хоть кому-то ещё не безразлична, мои мысли потихоньку скрепились и я, уже с давно неведомой силой, поднялась с пола. Опустошёнными глазами взглянув на Лизу, я ввела её ещё в больший шок: — Всё хорошо, только... — слова до сих пор давались мне с трудом, — Если я не вернусь... По понятным причинам, то знай, что я сделала это ради вас, — заключив, что эта мысль была лучшей из возможных, я быстром шагом покинула Лизу, оставив её в серьёзном помешательстве. Я рассчитывала, что после моей выходки подруга побежит к Басманову и она побежала... Я твёрдой нагой шагала на место встречи. Пусть моя душа и разум не хотели там оказаться, но было нужно, поэтому моё тело неслось лишь на ногах в тупой оболочке. Внутри было странное чувство опустошённости, которое я не чувствовала уже давно. Но это не приносило особой боли, кажется, я начинала привыкать... Завидев названное место, я приостановилась, но заметила на себе цепкие глаза Вильяма, такие же колкие как репейник: — Я надеялся на ваше благоразумие, и не сказать что удивлён вашему приходу, — он без спроса взял мою руку и поцеловал её, — Впрочем вы всегда были умны, никогда не сомневался в вашем умении, — за эту же руку он подвёл меня к лошадям, — Прогуляемся? — Не кажется ли вам, Вильям, что прогулка на лошадях была бы нелогична, учитывая вчерашний инцидент, — бросила я с толикой холодности: — Напротив, ничуть! С вами сегодня более внимательный сопроваждающий, не то что этот лентяй Федька... ~ Я буду рассчитывать это как оскорбление, если вы продолжите говорить про моих друзей в таком ключе, ~ вскипела я и со злостью заговорила на английском, ~ Побойтесь гнева царя! ~ Ох, простите, ~ он аккуратно поклонился, ~ Забыл, что ваша воля часто совпадает с волей царя, ~ он лукаво ухмыльнулся, поддерживая тон разговора, ~ Запрыгивайте! ~ я с недоверчивостью покосилась на сопровождающего. Смелости мне предал белобрысый Ясный , который закивал добродушными глазами, призывая меня оседлать себя. Дабы не показать своей неуверенности, я с ловкостью запрыгнула на коня. Это показалось очень легко, в отличие от вчерашнего дня. Возможно так действовала моя злость и решимость, кто знает! Однако, моему новому "другу" понравилась моя грация, он подчеркнул её своей липкой улыбкой. Только сейчас я заметила, что не одна его счастливая эмоция не была искренней, всё наигранно, искусственно, с толикой сарказма. Он постоянно вёл какую-то игру, и маскировали его только чистые зеркальные глаза, которые утверждали собеседника Вильяма в правоте Гацорсского. Но откуда такая доверчивость в его взгляде и почему я настолько чётко запомнила его глаза? К своему несчастью, я нашла ответ на этот вопрос. Вспомнив, последнюю встречу с ним тет-а-тет, я ужаснулась. В его голубых глазах отчётливо отражалась я, мой силуэт, моё лицо. И по своему обыкновению, я залюбовалась и... Поверила. Я доверилась ему, думая, что это я! Как так можно было легко попасться на эту мерзкую уловку? Сердце сковывало из-за скользкой мерзости, окружившей его. Я с ужасом взглянула на Вильяма, но меня встретила всё та же холодная ухмылка. Он запрыгнул на своего скакуна и поддался вперёд, указывая дорогу: — Мы едем в какое-то определённое место? — осведомилась я: — Нет, — спустя пару секунд ответил спутник, — Нет, не делайте себя на столько заурядной! — я с удивлением уставилась на него, но он продолжил дорогу и свой монолог, — Оставьте весь этот этикет, я же знаю, что он вам втягость, как и мне... Покажите себя настоящую! — Это и есть я настоящая. Со своими заварушками и особенности, без них бы я не была такой, какая я есть, — заявила с достоинством я, не прекращая следить за реакцией Вильяма: — Увольте! — он повернулся ко мне и снова зыркнул своими глазами. Это, почему то, вызвало улыбку у меня на лице. Я не контролировала себя: — Так лучше, — Вильям отвернулся, продолжая путь, а меня выдернуло обратно в реальность. Я ужаснулась, заметив ненормальную ухмылку на своём лице. Он, видимо, гипнотизировал меня... Нет, это я опять увидела себя в его взгляде. Я снова доверилась, повелась на иллюзию! — Никогда не думал, что смогу открыться перед настолько романтичной личностью, — я услышала его голос справа по боку и поэтому спрыгнула, ведь была уверена, что он несколько секунд назад брёл впереди меня. Развернувшись, я заметила графа справа от меня. Ясный шёл как не в чём не бывало: — О какой романтичности вы говорите? — твёрдо спросила я: — Я видел сочинения некого Рылеева у вас на столе. Занятно, могу сказать... Мне понравилось! — сделал граф заключение. Его фамильярность уже достаточно повешала мне лапши на уши, поэтому я не собиралась больше терпеть такого разговора: — Хватит ходить вокруг да около, говорите что вам надо! Хотя я итак знаю к чему этот разговор, — я спрыгнула с коня, дабы не допустить чего-нибудь непоправимого. При приземлении левая нога почему-то отозвалась болью, неприятной натяжимостью в мышцах: — Это вы были тогда у меня в библиотеке и вы кое-что искали, и не нашли. Естественно, по моей воле, — Вильям расплылся в улыбке и тоже спрыгнул со скакуна: — Прекрасно! Просто прекрасно! Я готов получить нужные мне бумаги прямо сейчас, — он радостно подбежал ко мне: — А кто вам сказал, что я собираюсь их вам отдавать? — высокомерно глядя на Гацорсского, спросила я.