Потерявшаяся в пламени

      Чистое, бесконечно чёрное ночное небо Ёсимы, покрытое мириадами ярко сияющих, завораживающих и таких чужих звёзд. На родине я не обращал на них особого внимания, но, когда оказался на этом острове, неожиданно для себя открыл небо заново.       Ёсимская ночь — волшебное время. Весь остров словно бы замолкает, и жизнь останавливается. Начинает казаться, будто бы даже реки перестают течь. Лёгкий ветер, чаще всего налетающий с востока, медленно колышет высокие многолетние деревья, невероятно зелёные и пышущие жизнью. Из своих потаённых мест вылезают светлячки, их рои яркими всполохами мелькают между стволами.       Светлячки здесь отличаются от теврийских. В несколько раз больше, в несколько раз ярче, они, как и всё ёсимское, кажутся чем-то таинственным, потусторонним, чуждым. Среди местных культов расхож миф, что светлячками становятся монахи, достигшие Великой пустоты, но решившие остаться в нашем мире, чтобы указывать дорогу заблудшим.       Ночью на островах прохладно. Даже здесь, на юге, разница в дневной и ночной температуре очень ощутима. Неприятный холодок окутывает тебя, как только солнце теряется за горизонтом. Приходится надевать что-то достаточно тёплое и греться у костров и печей.       Вообще-то, климат Ёсимы — странная вещь. На относительно небольшом острове присутствуют, казалось бы, все климатические зоны. На севере, в гористых землях Фукухара, бесконечные снега сменяются осенней слякотью. На западных равнинах Хидэтари мягкий и тёплый летний климат, изредка разбавляющийся тёплыми дождями. Юг, принадлежащий роду Сэкихизара, по-тропически жаркий, полный непроходимыми лесами и глубокими болотами.       Ёсима — словно тёмная-тёмная пещера — неизвестно, сколько загадок хранится в глубинах этой странной, так непохожей на мою родную Теврию, земли. И, конечно, дело не в климате и таких обворожительных ночах. Люди, проживающие на острове — вот самая настоящая загадка.        Даже выучив их язык, похожий на клокотание причудливых птиц, я не могу понять сущность этого народа. Понимая слова, я совсем не понимаю тех эмоций, тех чувств, которые движут ёсимцами. Они точно бесцельно бредут куда-то по жизни, не придавая большого значения конечной точке.       Наверное, именно поэтому они так крепко держаться за Великую пустоту. Великая пустота или же, если выражаться местным языком, Каймэ — термин, значение которого трудно переоценить. Для каждого жителя острова, Великая пустота может значить и надежду, и судьбу, и будущее, и прошлое, и начало, и конец. Таинственное место, куда может попасть лишь тот, кто познал этот мир от его корней и до бесконечной черноты ночного неба, коим я так самозабвенно восхищаюсь.       Если вы спросите ёсимца о том, что есть Великая пустота, он может поставить вас в тупик, ведь скорее всего, вы услышите встречный вопрос: «А что есть Великая пустота»? Таким образом ёсимцы, и в частности монахи различных сект, хотят показать, что термин этот столь многозначен, что задавать подобные вопросы попросту глупо.       Великая пустота — не просто место. Великая пустота— концепция существования всего, что мы видим. Каждый камень, который вы найдёте на пляже, каждая травинка под ногой или пыль, которую вы смахиваете со старой потрёпанной книги — всё в нашем мире пропитывает некая сила, энергия циркулирующая по всему материальному. Эта энергия — бессмертна и вековечна, для неё нет физических преград, нет боли, нет страдания, нет привязанности. Течение этой силы приводит в движение всё в нашем мире, включая людей.       Когда же человек умирает, он растворяется в Великой пустоте. Однако, будучи привязанным к этому миру и охотливым до материального наслаждения, пребывать в бесконечном течении Великой пустоты он не в состоянии, а посему очень скоро перерождается в нашем мире снова. И так до тех пор, пока в какой-то момент не поймёт весь ужас пребывания в материальном мире.       Концепция Великой пустоты даёт бесцельно блуждающим ёсимцам веру, что у них полно времени, чтобы познать этот мир. Наверное, именно поэтому жизнь островитян нетороплива и размеренна, ведь впереди их ждёт бесконечность. Эта неторопливость хорошо заметна в книгах, или, скорее, свитках, написанных на Ёсиме.       Никогда островитяне не выражают свои мысли прямо. Все их тексты, будь то сказки для детей, дневники или священные тексты — витиеваты, многослойны и часто написаны с огромным множеством сравнений и метафор. Наверное, нет в мире другого народа, который так сильно бы любил метафоры, как ёсимцы. И я уже молчу о местных загадках, столь неочевидных, что порой ответ на них кажется сущим бредом.       Но, как бы там ни было, я здесь. Приплыв сюда с другими миссионерами, я хотел нести слово Спасителя и даровать местным свет истинной веры. Но, чем дольше я нахожусь на острове, тем сильнее меня терзают сомнения. Действительно ли всё так, как виделось мне с берега Тальвии?       Лили сидела справа от меня и крутила в руках купленный у местного торговца гребешок для волос. В нём не было ничего необычного — металлическая пластина с зубцами. Ничем не украшенный, без малейшего намёка на какое бы то ни было изящество. Однако, девочке он почему-то нравился. Она рассматривала его уже полчаса, водила пальцами по зубцам, прикладывала к щеке и о чём-то размышляла.       С того инцидента с иконой прошёл уже месяц. Я понимал, что если о Лили узнают мои братья по вере, опасности буду подвержен не только я, но и сама Лили. Ещё лучше я понимал, что поступаю не так, как велит священное писание, но я уже не мог позволить себе отдать её на суд фальманелл. Я собрал вещи и отправился на север.       В моей жизни было мало людей, которым я мог бы доверять, тех, кого я мог бы назвать своими друзьями. Одним из немногих исключений был отец Бертам. Он, как и я, подался в орден пургаториев, как только тот был основан. Бертам казался мне идеалом патрисианина, человеком истинной веры. Я знал, что могу доверить ему многие свои секреты.       В отличие от меня, Бертам был не простым поместным настоятелем, а настоящим кураторием, владеющим не одним захудалым храмом, а целой епархией. Более того, епархия Бертама была первой и пока что единственной, находившейся за пределами колониальных владений Теврии. Благодаря своему ораторскому таланту, Бертам укрепил патрисианскую веру в землях молодого дома Миначи.       Мне был необходим совет и поддержка, я хотел защитить Лили, хотя постулаты и говорят об обратном. Я не верил, что этот ребёнок может быть порождением бездны, что она способна принести людям вред. И пускай я буду трижды уничтожен Священным пламенем, но поступать буду так, как считаю нужным.       Сегодня мы наконец добрались до города Нао — столицы владений Миначи. Крупный город, единственный, где нам, западным варварам, было находиться безопасно. В Нао соседствовали еретические храмы и церкви Спасителя, изящество и минимализм ёсимских строений и суета теврийских торговцев и военных. Нао соединял в себе абсолютно противоположные вещи и обладал очень странной атмосферой чего-то совсем иного. Будто бы смесь прямоты и напористости теврийцев с медлительностью и скромностью ёсимцев рождала нечто совсем новое.       Я и Лили сидели на ступеньках небольшой гостиницы, что расположилась на холме. Отсюда можно было отлично разглядеть сияющий огнями Нао. Даже поздней ночью можно было заметить гуляющих по узким улочкам людей. С приходом сюда западных варваров город стал активно расширяться и превращаться в настоящий центр развлечений для страдающих по неизведанной ёсимской культуре теврийцев       Среди теврийцев было много тех, кто тянулся к востоку, как по сугубо меркантильным, так и по эстетическим соображениям. Что одни, что другие казались мне глупыми и излишне наивными. К первым принадлежали, как ни странно, торгаши разной степени важности. Особенно на Ёсиме преуспевали перекупщики, скупающие дешёвые безделушки у ёсимцев и продающие их втридорога теврийцам, и наоборот, выкупающие мусор у западных варваров, выдавая его за чудеса эстетики островитянам.       Ко вторым же относились разного рода коллекционеры, писатели, поэты, художники и пышущие самолюбием аристократы, которые ехали на Ёсиму в желании показать свою собственную эрудицию. Они искали на Ёсиме нечто экзотическое, что по возвращении в Теврию можно презентовать как доказательство собственной элитарности и утончённости. Тащили с Ёсимы всё: плашки, расчёски, палочки для еды, лоскуты ткани, чернила и даже книги. Особенной популярностью отчего-то пользовались различные свитки-законники, где описывалось право отдельного клана. От того, что теврийские дома заполонили тексты с описанием ёсимских законов, появились популярные выражения: «заниматься восточным правом» и «рассуждать о восточной философии», что означает — излишне эстетствовать или говорить о вещах, в которых ничего не смыслишь.       Мне не нравилось подобное поведение. Мне в руки уже попадали книги о Ёсиме, написанные такими горе-писателями. Выдумки и враки, паразитирование на расхожих мифах и абсолютное непонимание действительности. Для большинства новой аристократии Ёсима похожа на некий иной мир, где возможно научиться тайным техникам бесконечной жизни, найти великие знания о прошлом и познать секреты мироздания. Конечно, это было не так.       Ёсима действительно таинственна и хранит огромное количество секретов, но для их понимания недостаточно купить деревянную миску или вставить в волосы палочки для еды. Я сомневаюсь, что западным варварам хоть когда-нибудь удастся полностью понять таких молчаливых и меланхоличных ёсимцев.       — Так нравится этот гребешок? — я оторвал взгляд от города и перевёл его на девочку.       Она коротко кивнула.       — Хочешь, я куплю тебе другой? Красивый, с таким большим красным камешком?       Лили подняла на меня взгляд и долго смотрела прямиком в глаза, затем снова перевела его на гребень, но, так ничего и не сказав, неуклюже провела им по волосам, лишь ещё больше растрепав их. Я сел сзади, взял из её рук гребень и принялся приводить ещё мокрую после бани причёску в порядок.       Волосы Лили были тонкими и непослушными, всё время путались и торчали во все стороны. На самом деле, эта проблема с волосами преследовала почти всех девушек Ёсимы. Наверное, именно поэтому у местных дам сложился целый культ всевозможных нестандартных причёсок. В конце концов, если ты можешь превратить столь непослушные волосы в произведение искусства, значит для тебя нет ничего невозможного.       Лили сидела спокойно, дожидаясь, когда я закончу её расчёсывать. За всё наше путешествие на север она ни разу не выказывала недовольства и не капризничала, что свойственно детям её возраста. Запросы её были очень скромны. Порой это доставляло неудобства, ведь Лили никогда и ничего не просила, в том числе не оповещала о том, что хочет есть, до тех пор, пока я не слышал урчание её живота.       Именно с Лили я осознал, как важно для ребёнка доносить свои желания до взрослых. Ведь если бы я был менее внимательным, девочка бы давным-давно потеряла сознание от голода и жажды. Не желай я научить её письму, Лили бы ни за что не выучила все те глифы, которые мы старательно заучивали по ночам.       — Смотри, — она вытянула свою руку и указала на патрисианскую церковь, что расположилась почти в центре города. — Каменный дом.       — Это храм, Лили, — от вида острого шпиля, тянущегося к небу, я почувствовал какою-то странную тяжесть на душе. — Такой же, в каком мы с тобой жили.       — Твой храм не каменный, — она продолжала смотреть в сторону церкви.       — Правда, наш храм деревянный. Всё потому, что он не городской.       — Я никогда не видела каменных домов, — она улыбнулась.       — Там, где я жил раньше, целые города были построены из камня.       — Врёшь.       — Нет. В Теврии почти всё строится из камня. Знаешь, почему?       Она запрокинула голову и вопросительно на меня посмотрела.       — Не догадываешься?       — Потому что красиво?       — И это тоже, но не только.       — Тогда не знаю.       — Чтобы город не сгорел во время пожара.       Лили переменилась во взгляде. Я осёкся, понимая, что лучше бы не поднимать эту тему. Воспоминания о том дне, когда фальманеллы сожгли её родную деревню, всё ещё терзали Лили. До сей поры ей снятся кошмары. И, хотя видимых отметин на теле её нет, душа девочки навсегда искалечена тем днём.       Мы редко вспоминали о прошлом. К тому же, Лили до сих пор не называла своего настоящего имени и не рассказывала о своих родных. Я был уверен, что она всё прекрасно помнит, но почему-то не рассказывает мне о себе. Словно хранит какую-то страшную тайну.       Лишь иногда Лили вспоминала людей, которые окружали её в деревне. Особенно некоего бонзу Хигу, который дал ей знания об учении Великой пустоты. В какой-то момент я даже стал завидовать этому таинственному бонзе, который сделал то, что никак не выходило у меня — дал Лили понимание того, как работает этот мир. Понимание, конечно же, еретическое.       Благодаря редким воспоминаниям Лили о той деревне, я понемногу смог собрать примерную картину её жизни до того рокового дня. Лили жила в простой семье местных крестьян, судя по всему, рано проявила паранормальное способности и была отдана в местный храм для обучения у монахов. Так как она почти ничего не рассказывала о деревенских детях, скорее всего Лили мало общалась со сверстниками и большую часть времени впитывала учения секты Син-до, много медитировала, что может объяснить её отстранённость и предрасположенность к аскетизму.       Хотя, конечно, этих знаний было недостаточно, чтобы понять эту девочку до конца. И Лили совсем не горит желанием посвящать меня в подробности своей жизни. Именно по этой причине я продолжаю сомневаться в правильности своих поступков. Однако, отступать теперь поздно.       — Завтра я пойду в тот каменный дом и поговорю с одним своим другом, — я закончил расчёсывать её и вернул гребешок. — А затем решим, что делать дальше.       Лили промолчала.       — Я думаю, всё будет хорошо.

***

      Храм в Нао сильно выделялся из общей архитектуры. Наверняка возвести его здесь стоило больших денег и больно ударило по казне клана. Однако, Миначи слишком дорожили дружбой с Теврией, чтобы отказаться от подобной авантюры. К тому же, Бертам наверняка преумножил доход города, благодаря отчислениям, которые его епархия добровольно платила клану.       Когда было необходимо, Теврия умела быть щедрой, чтобы показать остальным, что присоединение к королевству — неплохая перспектива увеличить своё состояние. К сожалению, вышестоящие чины были твёрдо убеждены, что за деньги они смогут купить всё, что только захотят. Даже если это будет верностью подданных.       Вместе с Лили мы зашли в прихожую храма. По традиции, я возложил правую руку сначала на голову, затем на живот, а после на грудь. Встретила нас юная девушка, вполне себе теврийской внешности. В орден пургаториев женщин не принимали, хотя желающие помочь миссионерам служительницы церкви могли вступить в общество Сестёр Иветты и отправиться вместе с основным составом ордена на неизведанный восток.       — Да благословит вас Спаситель, — девушка почтенно поклонилась.       — Живу вашими молитвами, — поклонился я в ответ. — Я ищу Отца Бертама.       — Отец сейчас занят счётными книгами, я могу узнать для вас, когда он соблаговолит закончить.       — Покорно прошу. И передайте, что ищет его Отец Георг.       — Прошу, проходите в зал, Отец, — девушка отступила в сторону, давая возможность пройти. — Я скоро вернусь.       Главный зал представлял собой роскошное помещение, украшенное множеством дорогих икон, умело выделанных лавочек с мягкими тканевыми подушками, мозаичными стёклами на окнах и огромной люстрой под высоким потолком. Патрисианские священники умели делать всё с излишним пафосом. В отличие от западной церкви, где основным постулатом была сдержанность в убранстве, патрисианская традиция делала всё с точностью наоборот.       Там, где западный церковник ограничится лишь парой икон и парой свечей, патрисианский священник поставит целый алтарь и огромную чашу со священным огнём. Если западный настоятель читает проповеди в тёмной рясе при приглушённом свете, патрисианин оденется в расшитую золотом мантию и зажжёт люстру под потолком.       Наверное, именно из-за подобных мыслей высшее жречество церкви меня и не возлюбило. Ещё в Теврии меня обвиняли в симпатиях ортодоксальной западной церкви и хотели отобрать сан иерарха. Однако, на моё счастье, сделать этого у Синода так и не вышло.       Безусловно, я был верным Патрисианином и не разделял скептицизма западной церкви по поводу существования пророка Патриса. Для меня не было оснований сомневаться в существовании этого человека. Однако, я не мог не замечать, что в западной церкви всё было устроено гораздо правильнее и строже, чем у нас.       Западная традиция отличалась скромностью и отдалённостью от политических и мирских дел. Церковь же патрисианская слишком много времени уделяла вопросам политики и государственного устройства. Этого я не понимал. Разве цель церкви — не нести свет Спасителя? Разве мы должны заниматься войнами, дележом земель и налогами?       Наверняка, для патрисианского священника я задавался слишком многими вопросами. Но ещё со времён семинарии я чувствовал внутри нашей церкви что-то неправильное, что-то, что противоречит как словам пророка Ильвия, так и словам пророка Патриса.       Лили очаровано ходила между лавочками и разглядывала высокие расписанные потолки. В отличие от моего скромного храма, местная церковь, кажется, очень впечатлила девочку. Она с неподдельным интересом бродила по главному залу, заглядываясь на богатое убранство.       Я подошёл к ней, когда она проводила рукой по стене, на которой была изображена сцена из Книги священного пламени.       — Знаешь, что тут нарисовано?       — Люди, деревья, трава, — начала перечислять она. — Там море, а вот здесь облака.       — Нет, я не в этом смысле.       Она посмотрела на меня, ожидая разъяснений.       — Эти три человека — Иветта, Гутор и Патрис, я рассказывал тебе про них, помнишь?       — Помню.       — Они взбираются на священный холм, чтобы провести там год и три месяца без еды и воды.       — Зачем? Они буду медитировать?       — Они буду взывать к Спасителю, чтобы тот дал им просветление и наделил знаниями.       — Почему они должны не есть и не пить?       — Чтобы Спаситель увидел их желание нести его слова.       — А почему Спаситель не мог просто спуститься с облаков и рассказать всем о том, как надо жить?       — Потому что Спаситель даёт выбор. Каждый сам услышит его, если того пожелает.       — Ты его слышал?       — Ещё нет, но обязательно услышу.       Она недоверчиво провела взглядом по фреске и отошла от стены. Лили была прекрасным примером того, как мыслят все ёсимцы. Скептически настроенные к идеям чужаков, они всегда старались найти в наших словах противоречия и очень гордились, если это им удавалось. Лили не упускала возможности подвергнуть слова писания сомнению, хотя, в силу возраста, у неё не всегда удавалось поставить меня в тупик.       Я понимал, что мне потребуется много времени и сил, чтобы Лили встала на путь патрисианства и уверовала в Спасителя. Я должен был спасти её душу, во что бы то ни стало. Я всегда был уверен, что даже самые заблудшие из нас могут найти в себе свет благостей, потому-то и подался в орден.       Для меня было огромным потрясением узнать, что где-то есть люди, не знающие, кто есть Спаситель. Я не мог представить себе, как люди живут без подобного знания! Конечно, на материке есть те, кто не принял писания и отказался от благостей. Но то был их выбор. А несчастные островитяне не имели даже представления о Спасителе и его пророках.       Всегда мной двигала лишь вера, вера в спасение души. Я знаю, что не все мои братья искренни в своём стремлении к благостям. Знаю, что даже в священном Синоде есть люди, которые облачились в рясы лишь из-за жажды мирских утех. Но для меня это не имеет значения. Я полностью отдал себя в услужение истин, принесённых нам Ильвием и Патрисом.       Из небольшой комнаты вышел тучный, облачённый в белую рясу, расшитую золотыми узорами, мужчина. Чисто выбритое лицо, короткие тёмно-рыжие волосы, пухлые губы, расплывшиеся в приятной тёплой улыбке. Брат Бертам, хотя и заметно располнел, был точно таким, каким я запомнил его в Тальвии.       — Георг, — раздался низкий бархатистый бас. — Каким ветром в нашу обитель?       — Давно не виделись, Бертам.       Мужчина подошёл ближе и крепко обнял меня. Он всегда был излишне дружелюбным и любвеобильным. Про него ходило много слухов, однако большинство из них были откровенной клеветой. У Бертама было тяжёлое детство, но, несмотря на недостаток родительского тепла, он вырос очень приятным человеком.       — Я очень рад снова увидеться, — я похлопал его по спине, сигнализируя, что пора бы меня отпустить, — я хотел с тобой кое-что обсудить и….       — Конечно-конечно, — Бертам наконец отпустил меня. — Я давно тебя ждал.       — Ждал?       — Решил-таки в мой храм перебраться? — мужчина упёр руки в бока.       — Перебраться?       — Да не притворяйся, — он громко рассмеялся. — Я же всё понимаю. Наверняка работать в том захолустье — сплошной кошмар. Ты не стесняйся, я тебе место сию минуту подготовлю.       — Нет… я… — я солгу, если скажу, что предложение Бертама меня не заинтересовало. — Ты действительно можешь такое устроить?       — Конечно, будет непросто, — он почесал гладко выбритый подбородок, — но не думаю, что так уж невыполнимо.       — Это очень великодушно с твоей стороны, — в конце концов, я пришёл сюда не за этим, — но у меня к тебе немного другой разговор.       — Другой? — Бертам наконец заметил Лили, что уселась на одну из лавочек и со скучающим видом смотрела в потолок.       — Мы могли бы поговорить наедине?       — Без проблем, — мужчина положил руку на моё плечо и повёл в ту комнату, откуда только что вышел.       Небольшое помещение с книжным шкафом, где ровными рядами были расставлены книги. В основном, то была различная документация, но намётанный взгляд заметил несколько копий писания, пару жизнеописаний пророков и молитвенник.       Бертам вальяжно развалился за столом, на котором царил невероятный порядок. Письменные принадлежности аккуратно сложены, стопки бумаг связаны белыми нитками, на краю стояла небольшая иконка Гутора. Однако, самым выделяющимся предметом в комнате был огромный портрет королевы Брианны, украшавший одну из стен.       Бертам предложил мне мягкий стул напротив. Я учтиво поклонился и сел, пытаясь собраться с мыслями. Дело было деликатное и нетипичное, потому говорить мне следовало осторожно. Даже Бертам, каким бы он ни был хорошим человеком, всё ещё остаётся кураторием ордена.       — Та девочка в зале, — Бертам не стал дожидаться меня и начал первым. — Она твоя?       — Как тебе сказать…       — Георг-Георг… — Бертам зацокал языком. — Ты же целибат принимал, перед иконами клялся. Я, конечно, понимаю, перед местными ведьмами устоять сложно, но всё же…       — Нет! Помилуй! — я чуть со стула не вскочил. — Не нарушал я обетов!       — Тогда кто эта девочка?       — Нашёл её… в лесу.       — В лесу?       — Я привёл её в храм, отмыл и…       — Георг! — протянул Бертам. — С маленькими детьми совсем грешно.       — Брось свои шуточки, — я прекрасно понимал, что Бертам просто шутит. Но мне было совсем не до смешного. — Дело серьёзное.       — Прости-прости. Внимательно слушаю.       — В общем, давай так, — я откашлялся. — Что бы ты сделал, если бы встретил человека… ну, знаешь… с необычными способностями.       — Не понимаю.       — Ну, как это в писании было: «И говорил Ильвий: кто единой мыслью лишь, камни сдвигать способен будет, кто взглядом врага своего смерти придаёт и стихиями управляет…»       — «Душу тот бездне отдал, и над дарами Спасителя надругательство совершил», — Бертам переменился в лице. — Не хочешь ли ты сказать, Георг, что приютил у себя ведьму?       Я промолчал.       — Ты знаешь законы, Георг, — тёплая улыбка пропала с его лица. — С бездной связанных огню придать надлежит.       — Она ребёнок, Бертам! — я вскочил со стула. — Невинный, ничего не понимающий ребёнок! Неужели тебе не претит одна мысль о том, что с ней сделают фальманеллы?       — Успокойся, Георг, — он осадил меня. — Я ещё не сказал своего мнения.       — Прости… сам понимаешь, вся эта ситуация…       — Нелёгкую задачку ты мне задал, — он поднялся со стула и подошёл к портрету почившей королевы. — Но я тебя понимаю. Честный патрисианин, столько лет в приюте… конечно, ты хочешь спасти девочку.       — Ты поможешь мне?       — Мне нужно подумать, — он повернулся ко мне. — Я не могу ответить тебе сейчас, как бы сильно мы ни были близки.       — Я понимаю.       — Оставайтесь при церкви. Если твоя девчонка не станет ничего грешного творить, проблем не будет. Сегодня вечером ещё поговорим, расскажешь о деле подробнее.       — Ты не представляешь, как я благодарен тебе, — впервые за долгое время я почувствовал невероятное облегчение. — Да хранит тебя Спаситель, Бертам!       — Ну всё-всё, — он принялся отмахиваться. — Иди уж. Мне ещё бумаги разгребать.

***

      Оставив Лили в церковном общежитии на попечительство послушников, я отправился в город. Мне не хотелось быть обузой для Бертама и объедать его приход, поэтому я вознамерился купить что-нибудь к ужину. Отчего-то мне хотелось побаловать Лили чем-нибудь особенным.       Почти все узкие улицы Нао вели к широким площадям. Город был похож на пчелиный улей, где площади — отдельные соты, а узкие улицы — проходы от одной соты к другой. Почти все дома были одноэтажными, но довольно-таки широкими. Ёсимцы и вправду не строили зданий из камня, если не считать их военные сооружения и некоторые храмы на севере.       Нао был многолюдным городом, однако, несмотря на обилие самых разных людей, шума на улицах практически не было. В ёсимском обществе не принято громко разговаривать или проявлять эмоции на глазах у большого количества незнакомых людей. Оттого сцена, развернувшаяся на одной из площадей, казалась каким-то невероятным происшествием.       Посреди вымощенной камнем площади стояли два человека — девушка, судя по всему, местная и мужчина в форме теврийского колониального корпуса. Плечистый, хорошо сложенный парень был ещё совсем молод, однако уже носил знаки отличия аджюдана. Но дело было далеко не в его звании.       Парень держал девушку за ворот традиционного ёсимского платья и с остервенением пытался что-то до неё донести. Судя по покрасневшему лицу и излишней агрессивности, паренёк был изрядно подвыпивший. Девушка же, покорно опустив взгляд в землю, выслушивала теврийскую речь.       — Да как ты, ТЫ — блудливая девка, смеешь перебивать меня в присутствии капитана! — парень с силой тряхнул свою спутницу. — Как в твою безмозглую еретическую голову могла прийти мысль перечить мне!       Девушка молчала, хотя было видно, что она прекрасно понимает слова теврийца.       — Что молчишь? А?! — он притянул её лицо ближе. — Уже не такая храбрая, а?! Забыла, кто ты?!       Она продолжала молчать.       — Я тебя спрашиваю, кто ты?! Отвечай!       — Господин… — из уст девушки, наконец вырвалось такое знакомое теврийское слово.       — Кто ты, и где твоё место?! Если ты сейчас же не ответишь, клянусь Спасителем, я тебе брюхо вспорю!       — Я ваша… ваша…       — Громче! — кажется, он получал удовольствие от её унижения. — Я хочу, чтобы все слышали, кто ты есть!       Не в силах более терпеть и минуты этого спектакля, я решил вмешаться. Конечно, это было не безопасно, ведь пьяный гвардеец при звании мог без проблем перекинуться и на меня. Однако, спокойно смотреть на такое я себе позволить не мог.       — Прошу простить, — вмешался я в их разговор. — Что здесь, собственно, происходит?       — Ты ещё кто… — увидев на мне церковную рясу, молодой аджюдан осёкся.       — Георг-Фредерик Льюис, церковный настоятель, — я сдержано поклонился. — Прошу, отпустите девушку и объясните, что здесь происходит.       — Не суйтесь в чужие дела, Отец, — огрызнулся парень. — Идите, куда шли.       — Мне любопытно узнать, что должно было произойти, чтобы человек при звании позволял себе так обращаться с дамой. Вы когда-нибудь открывали устав?       — Что ты знаешь, церковник, об уставе?! — всё это время он продолжал держать девушку за воротник, словно побитого котёнка.       — В отличие от вас, я с ним знаком. Если вы не боитесь гнева Спасителя, то вспомните хотя бы о том, что за подобные выходки вас могут с позором разжаловать.       — Меня? — на лице паренька появилась неприятная самодовольная ухмылка. — Ты, церковник, раз обо мне не знаешь ничего, лучше бы помолчал.       — Отпусти девушку, — я подошёл ещё ближе.       Я заметил, как паренёк свободной рукой потянулся к ножнам на поясе. Если бы не открывшаяся дверь соседнего заведения, дело могло принять трагичный оборот. От ножа молодого аджюдана меня спас вышедший из местного бара капитан. Слегка сгорбленный, с пышными усами и неприятными жёсткими чертами лица, он кинул на паренька строгий взгляд.       — Вернулся назад, быстро, — голос, сиплый и прокуренный, не был лишён командирских ноток.       — Есть, — парень с невероятной брезгливостью оттолкнул от себя девушку и последовал за своим капитаном.       Когда парень удалился, девушка поправила своё платье, опустила взгляд в землю и, будто бы не замечая меня, пошла прочь. Возможно, всё это было не моё дело, но мне захотелось узнать о случившемся побольше. Я был наслышан о неподобающем поведении теврийцев, отчего чувствовал и собственную вину.       Многие гвардейцы из колониального корпуса мнили себя хозяевами на захваченных территориях и не считали необходимым следовать традициям, сложившимся на Ёсиме. В мой храм часто приходили новообращённые с жалобами на ужасное поведение военных. Западные варвары, или, если говорить на ёсимском, тай-о — так называли нас местные жители. Они признавали наше военное и техническое превосходство, но наши нравы, традиции и обычаи были для ёсимцев варварскими и неприемлемыми.       — Извините, — я догнал её и двинулся рядом. — Я хотел извиниться за поведение моих соотечественников…       — Успокойтесь, — голос её, красивый и мелодичный, звучал, однако, непереносимо холодно и отстранённо. — Я не нуждаюсь в жалости от таких, как вы, Отец, — на последнем слове она сделала особый акцент.       — Я абсолютно искренне прошу у вас прощения и хотел бы помочь вам, если это возможно.       — Мне не нужна ваша помощь, — она остановилась и кинула на меня взгляд, полный пренебрежения. — Не нужны ваши проповеди, не нужны ваши молитвы, боги, деньги, одежды и прочий варварский мусор, который вы привезли. Я была бы рада, если бы вы оставили меня одну.       — Вы думаете, я буду пытаться вас обратить?       — А что вы ещё можете? — он невольно усмехнулась. — Будто бы вы действительно хотите помочь кому-то, кроме как самим себе.       — Можете ударить меня, если я попытаюсь читать вам проповеди. Мне действительно стыдно за своих соотечественников, потому я хотел бы показать вам, что не все теврийцы настолько же отвратительны, как тот молодой человек.       — Вам придётся потрудиться, чтобы меня переубедить, — она прищурилась.       В этот момент я смог разглядеть её получше. Не стоит лукавить, девушка действительно была выдающейся красоты, по ёсимским стандартам. Лицо вытянутое, невероятно бледное и выразительное, тонкие ярко выделяющиеся брови и довольно широкие глаза. Волосы девушки собраны в объёмный пучок на затылке и закреплены большой красной заколкой. И, несмотря на свой сан, как мужчина я был впечатлён.       Все патрисианские священники принимают целибат. Однако, далеко не все соблюдают его в той мере, в какой заявляют об этом перед Синодом. Не секрет, что огромное количество молодых и не очень священников с завидной регулярностью посещают бордели. Большинство церковных служителей с шутливой пренебрежительностью относятся к обету безбрачия и воздержания от плотских утех.       Я, в свою очередь, давно смирился с тем, что не смогу иметь женщины. Конечно, довольно часто природа давала о себе знать и в голову лезли непристойные мысли, но я изо всех сил им сопротивлялся. Как последователь слова Спасителя, я не мог позволить себе отвлекаться от служения и предаваться греховным утехам.       — И что же вы от меня хотите? — девушка, кажется, заметила, как внимательно я разглядываю её лицо.       — Я хотел бы узнать, по какой причине, этот крайне невоспитанный молодой человек посмел с вами так обращаться.       — Что здесь удивительного? Для вас, тай-о, вести себя подобным образом в порядке вещей.       — Поверьте, у вас сложилось ложное впечатление.       — Да неужели, — она сдержанно усмехнулась. — Он напился как свинья и принялся рассказывать дружкам о своих похождениях. Если бы я не остановила этого недоноска, давно бы лишился своих драгоценных погон.       — Если вам нужна помощь, я могу предложить свою поддержку. Уверен, если церковь надавит на них…       — С чего вдруг такая любезность? Я — еретичка, не верю в ваших богов, не читаю ваших молитв. С какой стати вам так стараться ради меня?       — Потому что так угодно Спасителю. Угодно, чтобы слуги его помогали всем, пускай это и заблудшие души.       — Заблудшие, говорите? — она загадочно улыбнулась. — Я хочу уехать из Нао. Вы сможете мне помочь?       — И куда же вы направитесь?       — Не знаю, — она пожала плечами. — Хидэтари? Фукухара? Катанари? На Ёсиме есть места, где я буду чувствовать себя безопасно.       По ходу нашей беседы мы всё дальше и дальше отдалялись от центральных улиц города. Скоро мы вышли к небольшому перелеску, за которым расположился невысокий храм. Приземистое здание с покатой крышей, которую поддерживали большие деревянные колонны, с нанесёнными на них глифами. Рядом со входом стояла небольшая чаша с чистой водой, около нее расположился простенький ковшик. Чуть поодаль находился пруд, в котором плавало несколько ярко-оранжевых рыбок.       Девушка подошла к чаше, набрала в ковшик воды и ополоснула лицо. Поклонившись перед входом в храм, она вновь развернулась ко мне. Её выражение лица немного смягчилось, хотя всё ещё казалось мне довольно холодным.       — Думаю, вы не захотите заходить в еретический храм, и на этом наша беседа подойдёт к концу.       — Вы здесь живёте?       — Я служу секте син-до с раннего детства. Храм — мой дом. Но, как и любой последователь Пути, я не испытываю привязанности к материальному. Ваш вопрос довольно глуп, но я вас не виню. В любом случае, я, наверное, должна поблагодарить вас за проявленную терпимость, пускай и напускную.       — Я не отказываюсь от своих слов. Если вы назовёте своё имя, я попытаюсь достать для вас пропуск через границу.       — Отари Ико. Я не верю вам, но, если вы действительно способны помочь незнакомой еретичке… вы, наверное, совсем дурак.       — Кто знает, — я непроизвольно улыбнулся ей.       Затем она развернулась и вошла в храм, задвинув за собой тонкую деревянную дверь. Сам не знаю, что со мной. Может быть, я действительно дурак и окончательно потерял голову. Но с тех пор, как я помог Лили, я начал испытывать всё больше чувств к местным, видеть всё больше несправедливости, творящейся на острове. И, что самое главное, стал чувствовать, что могу что-то исправить.       Я ещё немного посмотрел на храм, будто бы замерший во времени, и медленным шагом направился обратно в город.