Пять уроков Гоголя

Сигма просыпается среди ночи: до него только что дошла информация, полученная от случайного прикосновения Гоголя. И не то чтобы он был этому рад. Тем более — с таким опозданием. Сигма поворачивается на бок, подгребает к груди одеяло и недовольно хмурится в темноту. В такие моменты он ненавидит свою способность: потому что даже случайные касания заставляют просыпаться среди ночи, потому что теперь он знает то, что знать не должен, потому что Гоголь наверняка сделал это осознанно и у него точно был сформулирован вопрос. Сильные эсперы вроде него всегда твёрдо знают, чего хотят. Сигма не доверяет людям, и Гоголь не является исключением. Слишком часто люди использовали его, слишком ценна была информация, которую они получали, и Сигма… Он старался не думать о том, сколько людей пострадало от его способности, но был уверен — больше, чем от гоголевской или Фёдора. Потому что манипуляциями с пространством можно убить. Фёдор тоже способен на убийство, разными способами и методами. Когти тигра могут ранить, а рассёмон способен уничтожать много людей за раз. Но всё же… Самое страшное оружие в мире — информация. И он знал это лучше всех остальных. И, независимо от своего желания, уже три года являлся центром информационных войн эсперов. Быть использованным кем-то — само по себе неприятно, а когда от этого гибли люди — что ж, с этим оставалось только смириться и жить дальше. И он честно старался. Иногда получалось, но существовали ещё и ночи: такие, как эта или тяжелее, когда мысли накатывали чёрной волной и поднимались к горлу мерзким комом. Воспоминания — несмотря на три года жизни, у него их было достаточно, и все поголовно — липкий мрак, поднимающийся из глубины. Потери. Боль. Бесконечная дорога без конца и цели, всё то, что было прежде, всё то, к чему — он знал, ему предстоит когда-нибудь вернуться. Теперь, правда, было чуть иначе: последние две ночи он просыпался и мысли не вращались вокруг прошлого. Если на то пошло, то в мыслях был просто бардак: даже во время работы любая мелочь возвращалась к Гоголю, кофе, печенью и красивым пальцам, касающимся губ. А теперь вот вернулась информация. В момент прикосновения он больше всего хотел узнать, зачем Гоголь делает то, что делает, но теперь выяснилось, что никакой странной цели у этого не было: эспер просто хотел показать ему немного больший кусочек жизни. А вот что хотел узнать Гоголь останется для него загадкой. Сигма закрывает глаза и пытается выгнать из памяти парня, но Гоголю из снов, видимо плевать на его мнение так же, как и в жизни — он не уходит до утра, и всю ночь Сигма ворочается и не может заснуть.

***

Во второй раз он объявляется ещё более неожиданно в месте, где Сигма точно не ожидает его встретить — на работе. День начинается как всегда: инструктирование персонала, обход казино, проверка документов и разработка стратегии работы на следующую неделю. Сигма поднимается в пять, занимается всеми делами до десяти и только после, ближе ко второй половине дня, входит в игорную зону чтобы ещё полдня находиться то тут то там помогая с клиентами. После — и до глубокой ночи снова дела с бумагами. И это только по казино. Но в этот день всё идёт иначе уже на втором этапе: ещё на входе в зону со столами и фишками он слышит звонкий смех и знакомый голос, от которого тут же становится не по себе: он сразу же узнаёт, кто это. И его присутствие не обещает ничего хорошего. — Новый клиент? — негромко спрашивает он у менеджера. Всех своих клиентов он знает поимённо, об этом знают все. Конечно, он знает и этого, но… — Как давно он здесь? — Примерно час, сэр, — учтиво отвечает молодой парень. Его не удивляют подобные вопросы, все в казино доверяют Сигме и знают, что он ничего не делает и не спрашивает просто так. Так и есть: присутствие Гоголя интересует его сейчас даже не по личным причинам. На работе Сигма интересуется исключительно работой, и сейчас важнее всего не то, что его сердце как-то нездорово ускорилось от одного взгляда на парня, а то, с чем пожаловал в его «дом» Гоголь. Важнее всего — не навредит ли он клиентам и репутации казино. — Как идёт игра? — будничным тоном интересуется он, и молча выслушивает комментарии. Нарушений не было, клиенты вполне довольны, да и утро прошло удивительно спокойно: суббота. Даже здесь, в небесном казино, дни недели работают так же, как и внизу, так что люди предпочитают отсыпаться в номерах и проводить выходные в ресторанном крыле. Менеджер подводит рассказ к завершению, Сигма молчит и глядит непрерывно на Гоголя, рассуждая о том, что человека, менее приспособленного к покеру, отыскать сложно: парень реагирует на всё так ярко и так бурно, что не понять, как идут его дела в игре, просто невозможно. Впрочем, Сигма вполне допускает мысль о том, что всё это — не более, чем игра на публику — если бы Гоголь хотел выиграть, со всеми его фокусами это не стоило бы ему никаких трудов. Именно поэтому Сигма уверен, что он здесь не за этим. Зачем-то он пришёл к нему. Эта догадка подтверждается, когда Гоголь, едва замечая его, снова отворачивается, глядит на свои карты и, комично причитая, «Ой-ой, я пас, кажется сегодня не мой день, а?», поднимается из-за стола и неторопливо отправляется на выход. Сигма чуть хмурится, но ещё некоторое время терпеливо слушает менеджера и даёт ему нужные указания. Только потом — наружу, за Гоголем. В голове снова роятся вопросы, а на душе совсем неспокойно: потому что Гоголя наверняка прислал Достоевский, а от него Сигма ждал абсолютно чего угодно, и ему хочется как можно скорее выяснить, в чём дело. Наудачу Гоголь обнаруживается быстро: кажется, он специально ждал его. — Приве-ет, — тянет он с привычной улыбкой и даже протягивает руку для какого-то нелепого приветственного жеста, но Сигма отшатывается: несмотря на перчатки он старается избегать лишних прикосновений. А Гоголь, кажется, только теперь об этом вспоминает, отстраняется и машет руками. — Ой, прости-прости! Я не собирался ничего у тебя узнавать. Но я рад, что мой кофе с печеньем пришёлся тебе настолько по вкусу. Сигма вспыхивает, но радуется, что из всей возможной информации Гоголь узнал именно эту: ту, что он и сам ему сказал. — Зачем ты здесь? — прямо спрашивает он. — Ох, ты такой серьёзный, — цокает Гоголь, мигом сбивая всю атмосферу формального разговора. — Рабочая обстановка, да? Не переживай: я не от Феди и не по делу. Я тут сам по себе. — Тогда зачем… — начинает Сигма снова, совсем теряясь и ничего уже не понимая. — Увидеть тебя, конечно! — бодро и ничуть не смутившись заявляет Гоголь. Сигма замирает, снова глядит молча и непонимающе. Он пробует собраться снова, найти в голове что-то адекватное и формальное, что-то ответить, но как ни старается не может понять, что, чёрт возьми, должен отвечать на подобное. Он не может припомнить ситуацию, в которой причина для чего-то была бы настолько пространной и неясной, он не понимает, чего хочет от него Гоголь и стоит ли ему доверять в этом. Он вообще ничего не понимает. — А… Зачем? — спрашивает он уже тише, окончательно теряя способность сохранять здравую формально-деловую атмосферу разговора, к которой он так привык. — Потому что захотел. — Но… — Да брось, Сигма, неужели ты ни разу не хотел увидеть кого-то, кого нет рядом? — спрашивает Гоголь, и Сигма снова вспыхивает, потому что перед глазами разом проносится вся прошедшая ночь, и… Он вдруг понимает, хотя и не осознавал этого раньше, что действительно хотел увидеть его. Странное, иррациональное желание, так не в его духе, так нелепо, что даже смешно. И всё ещё не ясно. — Ну вот я и решил: почему нет? Тем более добираться сюда не так сложно, у вас весело и… — Всё, я понял, — перебивает его Сигма и мотает головой. — Не здесь. Пойдём в ресторанное крыло. — О? А я как раз не завтракал! — радостно сообщает Гоголь. Сигма закатывает глаза и отправляется прямо по коридору. Он не волнуется о том, что может привлечь лишнее внимание со стороны посетителей — ресторан всегда был территорией, оторванной от всего, люди занимались своими делами и редко обращали внимание на что-то ещё. Сигма только отдалённо представлял, что так, наверное, работает и весь остальной мир. — Я редко здесь бываю, — признаётся Сигма, заходя в ресторан. Людей здесь немного — как и всегда по субботам, зато к вечеру собираются все. — Так что не знаю меню, и ты можешь… Он обрывает фразу и замолкает, потому что Гоголь уже не слушает: охает и кидается куда-то в сторону. Сигма устало выдыхает и отправляется следом за парнем, который метнулся к роялю, место за которым почему-то пустовало теперь. Гоголь использует это и радостно садится за рояль. — Ты умеешь играть? — удивляется Сигма, уже даже не пытаясь скрывать эмоций. Впрочем, от Гоголя он ожидает всего и вполне допускает, что парень сел просто попробовать. — Ой, ну так. Я много чего умею, — смешливо подмигивает Гоголь и картино откидывает плащ, приосаниваясь. — Эй, подыграете мне если что? — смешливо просит он у остальных музыкантов на сцене, из которых теперь присутствует только скрипач и… Сигма не был уверен, кто это — о контрабасе он не слышал, поэтому про себя назвал человека «скрипач с огромной скрипкой». Сигма чуть подходит, осторожно опускает руки на гладкую чёрную поверхность. Зная Гоголя он ждёт чего-то в его духе: бравурного веселья, лёгкой и простой музыки, чего-то смешливого или чего-то неумелого, но когда тонкие пальцы опускаются на клавиши, с самой первой ноты все эти ожидания отходят на второй план. И… Если на то пошло, отходит вообще всё, исчезает, растворяется. Он начинает тихо, словно боясь нарушить разом накатившую тишину: с приходом нового пианиста даже люди, кажется, стали тише, или так кажется только Сигме, или… Или ещё что-то, что-то совсем неважное и пустое, когда пальцы Гоголя, длинные, бледные и красивые, умело скользят по клавишам. Сигма смотрит на него, Сигма слушает его, и у него перехватывает дыхание. В какой-то момент он замечает это, замечает, что не может ни вздохнуть, ни оторвать взгляд. Гоголь явно приуменьшил, когда сказал «ну так», потому что теперь совершенно очевидно, что он играл раньше. По картинным изящным жестам, в которых не остаётся ничего от прежней сумбурности, по тому, как сам он, увлёкшись, чуть покачивается за роялем вслед за своей музыкой, по прикрытым глазам, по тому, как он отдаётся процессу. Сигма невольно шагает ближе. Он всё ещё не может сделать вдох. Рука невольно тянется к груди, туда, где стучит сердце с каким-то неясным трепетом от всего происходящего. Музыка, струящаяся из-под пальцев Гоголя, подхватываемая и направляемая скрипками, даже близко не кажется ему весёлой, нет, это явно спокойствие, грусть или ещё что-то подобное, но он знает, что не слышал (и не видел) в жизни ничего прекраснее, что не было у него в жизни ничего, хоть отдалённо похожего на этот хрустальный момент, в котором существует только Гоголь, рояль, его музыка, и он, Сигма, и ничего больше нет, и нет вокруг людей, и мира нет. Он чувствует, как давит что-то в груди, не плохо, как обычно, давит, а как-то по-новому. Какое-то новое, неясное чувство, которое растёт и заполняет его целиком, и он с нарастающим давящим чувством вдруг ловит себя на мысли: какой же он всё-таки красивый. А потом Гоголь заканчивает, красиво опускает руки и переводит на него взгляд. А Сигма… Сигма не знает, что сказать. Просто стоит напротив — потрясённо и молча. Даже не слышит, как хлопают некоторые посетители. — Это… Было очень красиво. — выдыхает он совершенно искренне, не в состоянии прийти в себя после такого. — Спасибо, — лучисто отзывается Гоголь, но теперь это его веселье воспринимается как-то иначе. Не так поверхностно, как-то по-новому, и Сигме почему-то кажется, что он узнал что-то ещё о нём, чего нельзя получить просто от разговоров и прикосновений. Что можно только почувствовать. Так, как теперь. — Что ты играл? — спрашивает он. И Гоголь вскидывает голову, распахивает глаза в удивлении. — Ты не знаешь?! Котёнок! Это же «Banme no Eki»! Это «Унесённые призраками»! — восклицает он, но не находит во взгляде Сигмы ни малейшего понимания. — Это же классика!.. Я русский, но даже я знаю! Да… Да даже Федя знает! Так, я понял. Тебе точно нужно сходить в кино. — Что? — не понимает Сигма, всё ещё чувствуя себя чуть растерянно от происходящего, поэтому даже не пытаясь сопротивляться. Всё же он очень благодарен Гоголю за подобный момент. — Я говорю, — значимо повторяет Гоголь, — что мы идём в кино. На этой неделе. Выбирай свободный день.