Fowler

У них было немного общего, но Огимабинеси казалось, что то малое, что есть, намного крепче, чем у иных семейных пар, которые мучаются годами рядом друг с другом не в силах или безо всякого желания узнать, что за человек существует рядом. А еще чаще людей пожирает страх. Страх узнать, что рука об руку с тобой идет чудовище. — Ты превратился в чудовище... Так сказал Рендалл Кросс прежде чем пойти и умереть на тропинке ведущей к болотам. Этот безумный старик, который отнял у них столько времени, который ел бобы, приготовленные Огимабинеси, пил чистую воду, которую приходилось добывать с трудом в этих уже убитых французами лесах. Огимабинеси очень хотел утопить лживую тварь в тухлой грязи рядом с трупом, какого-то лесоруба, застреленного гадюками или англичанами, просто потому что компания решила не покупать, а взять земли силой. Выгода первична во всем. Он бы утопил этого человека, но Хэмиш зачем-то остановил его. Зачем? Очевидно, чтобы сойти с ума и стать тенью самого себя! Он вернулся из темноты, сел к костру и механически взял протянутую миску с бобами. Огимабинеси обреченно подумал, что с тропы, ведущей к болотам пришел уже кто-то другой. Они молчали. Костер потрескивал во тьме, он был слишком велик, слишком далеко виден. Но Огимабинеси отчего-то больше не думал об опасности. Его страх сосредоточился в одной точке и разросся до размеров окружающих гор. Он заполнил собой весь воздух, скрыл звезды и высушил деревья. Напротив сидел совершенно чужой человек. Огимабинеси его не знал. Этот человек пустым взглядом следил за пляской огня в костре, на его правой руке подсыхала кровь Рендалла Кросса. — Ты не превратился в чудовище, — сказал Огимабинеси этому незнакомцу, — ты им никогда не был и не будешь. — Я его убил, — проговорил Хэмиш Гомс очень тихо, — я очень хотел его убить. И я сделал это. — Хорошо, — кивнул Огимабинеси, — я сброшу его тело в болото, все будет, как хотел покойный. — Он был мне, как отец. — В таких отцах есть две проблемы, — Огимабинеси пошевелил палкой угли и подложил еще хвороста, — плохо, когда их нет и довольно погано, когда они есть. — Моя сестра рано вышла замуж. Обычно не слишком заметный акцент вдруг выбрался на передний план. Он был особенный. Очень певучий, делающий слова не четкими, словно смягчающий все острые углы чужеземной речи. Огимабинеси был очарован. Лучше квакающий язык англичан не звучал никогда. — Он заботился о нас. Мы едва ли смогли бы приехать сюда, если бы не он. Он был мне как отец, как брат... Как... весь мир. Тяжелый, непроницаемый занавес чуть приподнялся, обнажая какую-то чудовищную драму. Огимабинеси не знал, что еще скажет Хэмиш, но он слышал и видел отголоски чего-то дурного, отравленного, чего-то, что без остановки, годами нарывало внутри. Чего-то, что сделало молодого, красивого и сильного человека, яростным, надломленным и полным ненависти, хаосом. Огимабинеси не нарушал наступившего тяжкого молчания. Даже если слегка приподнятая завеса над прошлым его друга опустится навсегда, кто он такой, чтобы торопить его или требовать истины? — Моя сестра... Она все знала о нем. Может быть, даже с первой встречи. Но нам нужна была семья, женщина одна не выдержала бы этого мира. Не спасла бы меня и младших. А я был еще слишком слаб. Я всегда был слишком слабым. Сопляк... Она принесла себя в жертву. А потом меня и сестер. Всех в жертву идее семьи. Все должны были видеть, как замужняя женщина едет в повозке за продуктами. Как замужняя женщина гуляет по бульвару под руку со своим почтенным супругом. Он ведь работал на Компанию Гудзонова залива. Почтенный человек. У него был дорогой камзол и оружие. У него водились деньжата. Мы жили не в вонючей палатке. Мы жили в хорошем каменном доме, у моих сестер была гувернантка, а у меня учителя... Там, где я родился, мы никогда не могли бы позволить себе подобную роскошь. О разводе не могло быть речи. Благочестивые протестанты не разводятся! Никто не полощет на людях свое грязное белье. Нет... Я знаю, что ты подумал... Нет! Он не шлялся по борделям и не играл в карты, он не пил вина, и не буянил потом, гоняясь за нами со своим распрекрасным ружьем. Нет, не думай так, Ивон. Он был другого сорта человек. Огимабинеси, поймав мутноватый, все еще неживой взгляд, лишь чуть качнул головой. Нет, он не думал так о старике, которого они нашли безумным, пьяным, перепуганным до смерти и воняющим дурной смертью в темном углу французской таверны. Огимабинеси просто согласился идти через реки, лес и горы и найти того, кто был так нужен Хэмишу Гомсу. Не думая. Он не считал этот поход хорошим, стоящим делом, но просто шел рядом. Возвращал долг или что-то еще, в чем не мог бы себе признаться даже самый умный человек на земле. Рендалл Кросс оказался куда более интересным персонажем, чем то безумное ничтожество, которое было так приятно макать лицом в грязь... — Не думай... — голос стал тише, — он брал другое. То, что ему не принадлежало. То, что он не мог бы купить... Но у него были деньги и он был нашей семьей. Он содержал нас. Мы не исчезли. Не умерли от голода, не опустились на дно. Мы носили чистую одежду и ели мясо дважды в неделю. Я учил французский язык. А моя сестра ездила на приемы к губернатору. Мы жили как богатые и свободные люди, Ивон. Кто бы смог ему противится. Скажи? Если бы он пришел и захотел взять что-то у нас... у меня... Разве я мог ему отказать? Он снова замолчал, но продолжал смотреть. Огимабинеси тоже не отводил взгляда. Внутри что-то живое больно трещало по швам, от того, что он видел в широко распахнутых, страшных глазах Хэмиша Гомса. — Он приходил и брал. Но потом я вырос, и он стал приходить к младшим сестрам. Я чувствовал себя брошенным. Шкуркой от яблока, которую брезгуют есть. Я хотел даже убить его. Ударил ножом однажды ночью, когда он возвращался к себе... Дело замяли и он устроил меня работать в Компанию. «Ты уже достаточно взрослый и хорошо владеешь оружием» так он сказал. Мой благодетель. Сестра... Моя сестра очень внимательная женщина... Я хотел бы, чтобы она наконец обрела покой. Но ей не нужен покой, ей нужен муж. Или могила мужа, чтобы оплакать его кончину и носить черный креп. Прости. Я слишком много говорю. Я пожалуй не буду есть сегодня. Пожалуй... — Я пойду выброшу его труп в болото, — сказал Огимабинеси, — пусть все будет так, как ему нравилось. — Я слишком много говорю... — Если рана долго гноится, приходится вырезать ее вместе с той плотью, которая еще не тронута тлением. Для подстраховки. Чтоб уж наверняка. Твоя болит слишком давно, Хэмиш, боюсь ее можно вырезать только вместе с сердцем. Огимабинеси встал, снял с пояса фляжку с ромом. — Выпей это, как лекарство. Я думаю мы закончили здесь. Завтра отправимся домой. — У меня нет дома, Ивон. — Зато у меня есть. Но они не отправились домой. Они оба сошли с ума и сотворили какую-то ужасную дичь.