Fowler

— Я могу постирать, — девушка указала на кровавые тряпки, оставшиеся после перевязки больного, — на солнце они высохнут быстро. — Хорошо, мадам — Огимабинеси взглянул на нее с интересом, — девочка вам поможет, мадам. — Я справлюсь, — кажется, этой странной особе было просто необходимо что-то делать, чтобы побороть ужас или печаль, Огимабинеси не понимал, что она испытывает на самом деле. Она хотела помочь, и он это оценил. — Не называйте меня «мадам». Меня зовут Юджени. — Хорошо, мадам... Юджени. Когда они занялись палаткой, выяснилось, что Юджени не прочь послушать стихи, хоть и не отличала Лафонтена от Вуатюра. — Я не умею читать, — созналась она, когда Огимабинеси дал ей крохотный том стансов на французском. Шрифт был мелковат, но Огимабинеси нравилось, что каждый станс печатался на отдельной странице. Это было удобно и гармонично. — Хотите послушать, Юджени? Она кивнула. Огимабинеси удивился. Это было непривычно. Кто-то хотел послушать стихи... — Я почитаю вам. — И ей понравилось? — Хэмиш Гомс немного ожил. Не смотря на то, то тело его все еще терзала боль и лихорадка, он старался держать голову выше и уже порывался помочь строить временное убежище. Как минимум, оружие он из рук не выпускал. — Ты не поверишь. Понравилось. Юджени с девочкой ушли к озеру набрать воды и умыться. — Вы должны быть очень осторожны, — сказал ей Огимабинеси, — меньше шума и больше внимания. И возьмите пистолет. — Я все равно с ним не справлюсь, — она говорила по большей части с каким-то виновато подавленным видом, словно Огимабинеси должен был вот вот ее ударить за какой-то проступок. — Вы уже знаете куда нажать. Теперь просто стреляйте самую широкую часть человека, — он провел ладонью по груди, — это просто. Берите. Она уже попробовала быть смелой, дело за малым. Ей нужно было привыкнуть к тому, что смелость теперь надолго. — Я должен встать, — заявил вдруг Хэмиш, — я не могу валяться тут бессмысленным грузом. — Ты ранен, к тому же Юджени... — Юджени? — Да, так ее зовут. — Как мило. — Не знаю. Мило? — Огимабинеси немного удивила реакция друга и он пожал плечами, — не вижу ничего «милого». Просто имя... — Вы так очаровательно спелись. Она уже называет тебя «Ивон»? В этой короткой фразе звучала довольно заметная и весьма странная смесь вызова, обиды, сарказма и затаенной тревоги. — Это ты придумал, что я должен помочь этой девушке, — сердито сказал Огимабинеси, сев рядом с ним, — я попытался отвести ее к французам, но мы напоролись на гадюк, которые осадили Вобик, я оставил ее в старой медвежьей берлоге и вернулся за тобой, а тут такие дела... Но не мог же я ее там бросить, правда? Ты сам говорил, что женщины вашего племени сами ни черта не могут. За ними нужно у-ха-жи-вать. А эта вполне самостоятельная. Она может пригодиться. Сильная, ловкая. Хорошо стирает... — Слушает твои стишата. — ...Тебе просто завидно, Хэмиш Гомс, кто-то тоньше чувствует прекрасное, чем ты, — Огимабинеси сурово поджал губы. — Осторожно, Ивон. Ты читаешь ей любовные сонеты. Это может быть опасно. — Чем? — искренне удивился Огимабинеси, — это просто красивые французские стихи, которые она сама не в состоянии прочесть. — Ты правда не понимаешь? Огимабинеси задумался на долю секунды. Его острый, живой, ищущий ум почти молниеносно проанализировал ситуацию и выдал довольно стройную картину происходящего: — Нет, я все отлично понимаю. Но ты не учитываешь, что ей просто могут нравится стансы Вуатюра. Сраженный этой безупречной логикой противник пал и даже сарказм его был теперь лишь отблеском поражения. — А теперь тебе нужно выпить настой и спать. Великий человек Абу Ибн Сина писал, что первейший лекарь человека — сон. — Что ты будешь делать если бедная девушка полюбит тебя, несносный ты тип, Ивон! — Полюбит? — Огимабинеси, осторожно, помог Хэмишу приподняться, и терпеливо, не торопясь, начал поить его из кружки настоем из семи трав, которые отлично заменяли отсутствующий в этих лесах дурман, — какая чепуха! Меня нельзя полюбить. — Это еще почему? — чуть не захлебнулся от неожиданности Хэмиш Гомс. — Не дергайся, кровотечение откроется, — строго сказал Огимабинеси и пояснил, — я ведь дикарь для вас. Почти животное. Нет, меня это вовсе не задевает. Это беда твоего народа, не моя. Просто сам посуди, кому придет в голову полюбить дикаря? — Я не считаю тебя дикарем! — Ты такой один. Не болтай — пей. Огимабинеси видел столько крови за последние два дня, что его решение больше не работать на Компанию из слабого ощущения запаха тлена и наморщенного носа превратилось в абсолютную уверенность: все, что творят люди Компании на востоке Гудзонова залива — редкостная дрянь. «Мы должны идти до конца. Но ты, если хочешь, можешь быть свободен. Я не задержу тебя» Так сказал на прощание Хэмиш Гомс. Он серьезно полагал, что Огимабинеси уйдет и не вернется. Иногда он был глупым, как ребенок. Но в тот жуткий день, после ночи страшных откровений, после окровавленных пальцев, которые он так и не успел вытереть, после пустоты в красивых, когда-то разумных и ясных глазах, несчастный мальчик мог что угодно сочинить в своей растерянной голове. Даже совершенно невозможный исход событий. Огимабинеси ушел, но лишь на несколько часов. Когда та злополучная ночь истекла, а тело проклятого Рендалла Кросса навсегда скрылось в зыбкой серовато-зеленой трясине, Хэмиш очнулся, полный решимости довести дело до конца. Он был настолько уверен в себе, что его ясный суровый взгляд, рубленые, четкие фразы и целеустремленность обманули Огимабинеси. И он оставил друга наедине с полчищем подлых гадюк и отвратительным англичанином Селби, который напомнил Огимабинеси людоеда из Немиско. Тот же ледяной взгляд слишком светлых маленьких глазок. Дьявольская хитрость без ума и души... — Этот человек, вождь ирокезов... — Хэмиш отказался уснуть по приказу, и довольно требовательно удержал на месте, собравшегося по делам Огимабинеси. Его пальцы цепко сжали ладонь, словно говоря: «останься, не смей меня бросать». — ...У него сложное имя... — Неважно, они меняют имена, как перчатки. Если ты узнал имя гадюки, значит ты узнал пустой звук. — ...он вел какую-то свою игру, там... в селении. Все разыгрывали там свои карты. Компания. Индейцы. Этот пьянчуга Бушар. Люди погибли! А они там в политику играли! — В политику? — Я сказал ему, что резня поселенцев и убийство его сына дело рук Компании, но в ответ получил только распоряжение скормить мою печень собакам. Диву даюсь... У этого человека что, есть лишние сыновья, чтобы так ими разбрасываться? Я сказал ему напрямую — твоего сына убили англичане... Я даже указал ему на человека, который это сделал... Они все безумны, Ивон. Боюсь представить, что они устроили в Вобике. — Странно, — сказал Огимабинеси, — запутанная история... Он бы хотел убить всех гадюк и англичанина вместе с ними, отправить их в гнилое болото вслед за Рендаллом Кроссом а потом уйти на юг и навсегда забыть дела и игрища Компании Гудзонова залива, но несчастный Хэмиш Гомс, раненный, хоть и не смертельно, но все же еле живой от потери крови, только покачал головой. — Мы должны пойти и выяснить что стало с людьми в Вобике. — И кому это нужно? — сердито спросил Огимабинеси, который считал, что им достаточно растерзанных трупов на годы вперед, — смотреть на мертвецов? Гадюки их не пожалели, будь уверен. Нам нужно уходить. Дойдем по реке до верфей Квебека. Оставим женщин на попечение каким-нибудь добрым монахиням, и двинемся на юг, к моим сородичам. — Я смотрю, ты все уже придумал за нас обоих, Ивон... — этот петух гамбургский возмущенно распушил свой ободранный хвост. — Я придумал уж точно более безопасное и здоровое занятие, чем ты, — Огимабинеси тоже был с характером, хоть и не любил повышенных тонов, — не надоело тебе лить кровь во имя... Я не знаю чего! Чтобы посмотреть как погано обошлась с французами твоя Компания? Я тебе на пальцах объясню. Ирокезы пленных не берут... — Можешь идти один! — немедленно взвился Хэмиш, как будто у него не было в груди небольшой, но основательной дыры, — я никого не держу подле себя! И уж точно не тебя, Ивон Киркпатрик! — Вот же черт! — Огимабинеси сердито уставился в глаза своему упрямому другу, — ты... — Попробуй только... — Сам знаешь кто ты, Хэмиш Гомс! Он поджал губы и уставился на пляшущие переливы огня на углях. — Отведи девушек в Квебек, Ивон, — голос его смягчился, стал усталым и грустным, — это мое дело, тебе не нужно во все это вмешиваться. Огимабинеси покачал головой. — Вместе. — И ты меня называешь упрямым! — Все. Хватит болтать. Или ты будешь спать или я почитаю тебе Вуатюра, чтоб ты понял, что это просто приятные французские стихи. Ничего больше. — Уже сплю.