Fowler

Мечта у Огимабинеси была совсем не скромной. Он как-то, за кружкой кислого, довольно противного, перебродившего напитка, который просто обожали чужаки, рассказал своему единственному другу в этих краях, свою затею. — Я построю дом. Каменный, как строят ваши, но только не такой темный и затхлый. Твои люди на чужой земле, поэтому совершенно не понимают как выбрать место, чтоб внутри было и тепло, и ощущалось бы дыхание мира. У вас или жарко или сыро. Мои люди так не строят. Но я хочу каменный дом, — Огимабинеси начертил пальцем на столе невидимый план, — камень прекрасен, если с ним найти общий язык. Здесь у меня будет основное помещение... — Библиотека, это понятно, а дальше? — А дальше я не знаю... Что еще нужно? Спальня, место для очага? Хранилище еды? — Главное книги, да? — развеселился молодой человек. — Конечно, остальное... Ты придумаешь. Что еще нужно, чтобы ты мог жить в таком доме? — Я? — Ты, ты. Подумай? Вам, европейцам, вечно нужны какие-то комнаты, для того-сего... — Огимабинеси пожал плечами не без сарказма, — много разных помещений. Иногда просто, чтобы повесить одежду. — Можно подумать, вы одежду скидываете, как попало в своих вигвамах... — Нет, зачем? Конечно, все всегда должно быть в порядке иначе ничего не найдешь, но у нас нет столько одежды... — У тебя будет. Ты большой модник, Ивон. Я за тобой слежу, — он посмеивался, как обычно изо всех сил пытаясь сохранить серьезный вид, — еще одна расшитая перевязь, еще один жилет и рубашка... И пожалуйста! Комната уже переполнена. — Не сочиняй, Хэмиш Гомс! Мне столько барахла отродясь не нужно! А две рубашки и хороший, красивый жилет — это разумный минимум джентльмена со вкусом! Молодой человек чуть приподнял левую бровь, с самым невозмутимым видом и загнул один палец: — Черный камзол, расшитый серебром, темно-синий с белой вышивкой, серый сюртук во французском стиле с птицами по канту... — Хорошо, хорошо, — поджал губы Огимабинеси, — пусть будет комната для тряпья. Что еще? Это был один из редких, очень хороших вечеров, когда не нужно было куда-то идти и кого-то ловить, и Хэмиш Гомс мог позволить себе едва заметную улыбку. Огимабинеси помнил и очень любил эти скупые моменты спокойного существования, когда можно было просто сидеть и говорить о полной чепухе. — Я поставлю для тебя кресло в хранилище книг, в самом сердце дома. Вот здесь. Только твое кресло, в нем не сможет лежать даже кошка. Хотя эти твари, кажется, лежат в ваших домах везде. Это будет твое кресло и... — Ты будешь читать мне по вечерам? — Прозорливый юноша! И начиналась привычная тонкая, очень ироничная перепалка на тему поэзии и несчастных ушей Хэмиша Гомса, который не понимает красоты истинного искусства, а из прекрасного способен слушать только тишину. Чудесные времена. Только очень быстротечные. Похолодало и Огимабинеси собрался за хворостом для импровизированного очага в их шатком, но уже обжитом маленьком вигваме. Юджени готовила бобы, девочка просто сидела и смотрела перед собой невидящим взглядом, а Хэмиш дремал после тяжелой перевязки. Рана снова начала воспаляться, и пришлось чистить и сушить ее, что было крайне болезненным процессом. Молодой человек во время перевязки не издал ни звука, хотя сильно страдал. Огимабинеси дал ему остатки рома, и немного отвара, чтобы унять боль. Теперь он дремал, перемотанный тем, что когда то было нижней юбкой Юджени и рукавом дорогой льняной рубахи Огимабинеси, купленной у грабителя — торговца из Квебека за баснословные деньги. — Это когда нибудь кончится? — только и спросил Хэмиш, сжав рукой запястье Огимабинеси, — или только после моей смерти? — Ты не умрешь, — так же едва слышно проговорил Огимабинеси, — а это скоро пройдет. Ты сильный. И ты надел мой жилет с монетами. Иначе я потерял бы тебя еще три дня назад. Мысль об этом была почти непереносима. Огимабинеси многое знал о людях, со многими говорил, жил и спал рядом, но до сих пор не было человека, существование которого делало бы его счастливым. Легким, как перо утки, полным, как весенняя река и свободным как ветра в долине. Удивительное состояние длилось даже в те дни, когда Хэмиша Гомса не было рядом. Мысль о том, чтобы потерять его безвозвратно... Болела хуже гноящейся раны. Огимабинеси предпочитал не думать о таком вовсе. Девочка поднялась с подстилки из лапника вслед за ним. — Я пойду, — она, как обычно, не смотрела на собеседника и на ее лице не было ни единого чувства, словно оно было искусно вылепленной из белой глины маской. — Да, — Огимабинеси кивнул, — лишние руки мне пригодятся. Она почти не разговаривала, лишь иногда произносила какие-то отдельные фразы демонстрируя, что не нема. Но утверждать, что девочка слушает собеседника и поддерживает осмысленный диалог Огимабинеси бы не стал. Она была очень странной. Хэмиш и Юджени называли ее придуманным именем Ренардетт, но Огимабинеси никаких имен не использовал. Это дитя было кем угодно, но не милашкой Лисичкой. Какой бы формы не была метка на ее теле. Девочка не пугала его, как проклятого Рендалла Кросса, но он и не был склонен видеть в ней всего лишь несчастную, испуганную и одинокую маленькую девочку, как Хэмиш Гомс. Единственный вопрос, который он хотел задать в ту ночь, когда они нашли ее: — Что ты такое, дитя? Но он привык не заговаривать без особой нужды с белыми женщинами. Какими бы странными они не были. — Она — чудовище, — шептал полоумный старик, с уродливой душой и уродливым разумом, — я видел такое... Огимабинеси хотел узнать, что же такое увидал в погибшей деревне лесорубов проклятый Рендалл Кросс и от чего спятил старый священник, и кто так беспощадно и страшно убил всех тех гадюк, которых развесил на причале пьянчуга Бушар. И еще вопросы, вопросы, вопросы. Но Хэмиш Гомс видел лишь несчастного ребенка, которому была нужна помощь и довольно простенькую, хоть и мерзкую интригу Компании против Новой Франции. И Огимабинеси, которому больше всего хотелось убраться из этих мест, просто молчал и делал, что требовалось. Теперь, когда девочка шла рядом, глядя перед собой пустым взглядом, он вдруг вспомнил, что хотел узнать. — У тебя есть имя дитя? — спросил он достав топор, и занявшись отличным сухим валежником. — У меня много имен, — внезапно ответила девочка. Огимабинеси кивнул. — Я так и думал. Больше они не проронили ни слова. Она несла мелкие сучья и немного дров, ровно столько, сколько выдержали бы ее тонкие руки. Остальное тащил Огимабинеси. Перед самым лагерем она вдруг остановилась и принюхалась, как животное. — Вам нельзя здесь оставаться. В этом лесу. Надо найти другой лес для мистера. Этот лес не для него. — Ему нельзя пока двигаться, он болен, — Огимабинеси втянул носом воздух, но почуял только запах хвои, смолы и воды, — надо еще два дня. — Нельзя, — сказала девочка, — этот лес не для него. В наползающих из чащи сумерках было что-то зловещее, но Огиабинеси предпочел думать, что неясно тревожат его сердце личные фантомы, усталость и ожидание беды, а не старые деревья и закатные тени. Справа от тропы он заметил сруб, рядом с которым возвышалось подобие могилы из камней. — Погоди минуту, дитя, — любопытство сгубило кошку, но спасло не одну человеческую жизнь. Огимабинеси свернул с тропы. Камни были аккуратно сложены вплотную к срубу. Дерево было старое, рубили его неумело, но тот, кто сложил погребальный холм, постарался на славу. — Поздно, — голос девочки за спиной прозвучал весело, словно что-то ее насмешило. — Что это? — спросил Огимабинеси не надеясь на внятный ответ, — чья-то могила? — Тому, кто убил, могила не понадобится, — сказала девочка тихо, — этот лес не для мистера, вы должны уйти. Рядом с камнями валялись старые сухие кости мелкой живности, какие-то ленты и цепочка с крестиком, какие носили монахини. — Я бы не приходил сюда, дитя, никогда, просто поверь, — сказал он мрачно, — идем, надо поесть и подумать, как убраться отсюда побыстрей. К постоянной угрозе нападения гадюк, к страху, что гноящаяся рана Хэмиша Гомса заразит своим ядом кровь и убьет его, что Огимабинеси не все крупицы пороха извлек из страдающей плоти, что ошибся, где-то не рассчитал и сделал глупость... Ко всему этому добавилась неясная тревога, вызванная словами девочки. Огимабинеси родился в общине где верили в духов, боялись дурного колдовства и ждали беды если шаман во время не провел нужный ритуал или старухи не спели своих песен для земли, воды и луны. Он слышал все страшные сказки, какие знала его мать и бабка, знал наизусть все песни, какие пел его отец и дед, но он до сих пор никогда не видел ни одного духа. Даже Христа, про которого все подряд твердили, что он внутри воздуха, как любовь и жизнь, даже его Огимабинеси никогда не ощущал. Песни оставались песнями, а старые духи и новые боги просто словами. Но в этот вечер он внезапно ощутил что-то, нечеловеческое, у чего не было привычных ему чувств и мыслей. Что то еще более чужое, чем все чужаки вместе взятые. — Что это? — спросил он у девочки, но она только улыбнулась, показав свои мелкие белые зубки и молча покачала головой. Костер почти погас и только Юджени, старательно дула на угли, чтобы похлебка не остыла. — Дитя говорит, что нам нужно уходить, — Огимабинеси сел рядом с Хэмишем и тихо заговорил с ним по-английски, — я склонен ей верить. Это не место для долгих посиделок. — Я готов, — кивнул молодой человек, — но сначала мы должны узнать судьбу Вобика. Ты помнишь наш уговор? — Помню. А если я один схожу на разведку, а потом мы просто уйдем отсюда по реке? В лодке хватит места на троих, а девочка еще слишком мала, чтобы быть полноценным четвертым. Нам хватит припасов на четыре дня, если пропускать одну еду, то на неделю. Я научу Юджени управлять лодкой и она сможет заменить тебя, пока ты болен... Хэмиш молча уставился на разгоравшийся огонь под котлом. — Словно мы струсили и бежим от чего-то, — проговорил он мрачно, — я сотворил зло, я должен ответить. — А если не перед кем отвечать? — Как жить с этим? — А как жил Рендалл Кросс с тем, что он делал? А он прожил до седых бровей, Хэмиш. Как живет эта девочка, а ведь она убила здорового, молодого и полного сил гадюку одним ударом и напугала до полусмерти двух взрослых мужчин? Как все вокруг живут, а ведь никто не свят? Мы должны уйти, но прежде я дойду до Вобика и расскажу тебе, что увидел. Если так тебе будет легче жить. — Я все сделал не так... — Ты просто единожды ошибся, Хэмиш. — Я чудовище, Ивон. Он был прав. — Нет. Чудовище во всем видит свое подобие, нельзя доверять его суждениям. — Я не знаю, что мне делать... — Давай следовать моему плану? — Это неправильно. — Вы, белые вечно ищете какую-то истину. Все измеряете странным тупым инструментом «правильно-неправильно». Придумали себе сотню предрассудков и живете в них, как в тюрьме. Что такое правильно? Любовь — это правильно? Но есть запретная любовь. Даже простые вещи и те могут быть грехами, как жить в таком узком пространстве? Огимабинеси покачал головой и поджал сухие тонкие губы. — А нас называете дикарями, прости Господи...