Fowler

— Как тихо, — проговорил Хэмиш Гомс, — как в склепе... — Закрой глаза, мистер, — сказала девочка, — и пусть они тоже закроют. Закройте глаза и не смотрите. Вам нельзя. Огимабинеси не придал значения этому бреду. Он легко и быстро вспомнил, что пришел в этот мир не только для знаний, но и для бесконечной, жестокой и неотвратимой войны, которую ведут жадные дураки, считающие, что будут жить вечно, что у смерти есть продолжение, что убийство это честь и радость. Огимабинеси был рожден воином, и сейчас наступал момент, когда духи рода собрались посмотреть на то, как их сын закончит свой путь. «Великий Маниту, чей голос слышу я в ветрах, чье дыхание дает жизнь всему. Слышишь меня? Я иду к тебе, как один из многих твоих детей. Я слаб, я мал, мне нужна твоя мудрость и сила. Позволь мне идти в окружении красоты, сделай так, чтоб глаза мои видели алый и пурпурный закат, чтоб руки мои берегли все сотворенное тобой. Сделай мой разум ясным, чтоб я мог понять то, чему ты научил мой народ, чтобы я запомнил твои уроки скрытые в листве и камнях. Я прошу об этом не для того, чтобы превзойти своих братьев, но чтобы победить врага в себе самом. Позволь мне быть готовым предстать перед тобой с чистыми руками и прямым взором. Чтобы, когда жизнь угаснет, как угасает каждый закат, мой дух мог бы соединиться с тобой без стыда...» — Господи, — охнула Юджени, и рухнула на траву как подкошенная — господи... Что это?! — Ивон! — властный сильный голос разорвал звенящую тишину. Этот мальчик умел привлекать к себе внимание, — посмотри на меня! Сядь рядом! Сейчас! — Мы должны дать бой, — сказал Огимабинеси, не слыша собственного голоса во внезапно обрушившейся на него плотной и вязкой тишине, — мы не можем умереть так... — Сядь, — цепкие пальцы впились в запястье, — ближе. Огимабинеси уронил ружье и опустился рядом на колени. — А теперь... — мягко проговорил Хэмиш Гомс, — закрой глаза. — Господи, господи... — бормотала Юджени, — господи, не дай моей душе попасть в ад... Только не в ад, господи, я не сделала ничего дурного. Я не заслужила это! — Закрой глаза, упрямец! — рявкнул Хэмиш, с силой притянув Огимабинеси к себе, — просто сделай то, что я говорю! — Они убьют нас всех, просто забьют как скот! — Они и так и так убьют нас всех! Смирись и закрой глаза! Я прошу тебя, Ивон... Огимабинеси подчинился этому то яростному, то ласковому, красивому сильному голосу. Лучший человек на земле просил его умереть слепым и он сложил оружие. Во тьме тишина казалась физически ощутимой, вязкая, тяжелая, она напоминала зыбкую трясину, которая медленно, но неумолимо тянула их на самое дно. Он ждал удара в спину. Каждый мускул его ходил ходуном от этого ожидания. Ярость внутри клокотала, едва сдерживаемая усилием воли. Бездействие, молчание и темнота делали существование невыносимым. Огимабинеси, словно через толщу воды, глухими отголосками, слышал за спиной крики, хлопки выстрелов, вой и еще какой-то жуткий яростный звук, который заставил его вздрогнуть и похолодеть. Сознание отказывалось определять, что могло издавать этот чудовищный визг... Не зверь, не человек, не стихия... — Надеюсь, я умру раньше, чем ты, — пробормотал Огимабинеси, накрыв ладонью ледяные пальцы, которые сжимали его запястье. Его голос прозвучал слабо и жалко, словно он уже лежал в могиле, в шести футах под тяжелыми комьями земли, — я не хотел бы пережить тебя. Оставались считанные секунды жизни и Огимабинеси мог позволить себе последнее слово обреченного. Те, кого вешал губернатор Компании, все эти грабители и убийцы, которых ловили удачливые охотники Ивон Киркпатрик и Хэмиш Гомс, все они получали право на последние слова. — Хочу баранью ногу с кашей, — сказал Джеймс Джист, перед тем, как веревка сломала его шейные позвонки. — Пусть скрипки играют громче! Еще громче и я уйду с миром! — грабитель из Онтарио, Лестер Дулитл. — А вы уверены, что это безопасно? — людоед и убийца Джек Гаффни. Все могли себе позволить высказаться на последнем пороге. — Больше всего на свете я не хотел бы пережить тебя... — Почему? — на грани слышимости спросил Хэмиш Гомс. Огимабинеси, слепой и слабый, печально усмехнулся. Он имел право на последнее слово... Он хотел было сказать: «Умирать с разорванным сердцем сто крат больней. Я не хотел бы пережить тебя, потому что я не хочу видеть, как умирает моя любовь...» Но произнес лишь ироничное: — По старшинству, Хэмиш Гомс. Как у нас говорят, не собирайся к духам вперед отца... Вязкую тишину не нарушал ни один звук. Огимабинеси слышал лишь ток крови в своих венах и барабанную дробь сердца в своей груди. Они все еще были живы.