Fowler

Огимабинеси обернулся, едва услышал простой и живой звук: тихий шелест листьев на ветру. Сперва глаза в стремительно сгущающихся сумерках ничего не видели, кроме громадной темной тучи, зачем-то спустившейся с неба, и застрявшей между сосновых стволов, но едва взгляд сфокусировался, Огимабинеси больше всего на свете захотел зажмуриться снова. Краем глаза он видел трупы в нелепых позах: во всех было что-то не правильное, что-то дикое и ужасное. Безголовое тело в европейской одежде странным образом все еще держалось на ногах, и казалось, вот-вот вскинет руки, висевшие плетьми, схватит само себя за пустующую шею... Разорванное горло гадюки в облачении военачальника, из которого торчало что-то вроде обломка кости... неестественно вывернутые руки, вываленные языки, вскрытые утробы с кишками наружу и реки крови повсюду... И посреди этого царства смерти огромная темная тень с ветвистыми рогами и синими, ледяными блуждающими огнями вместо глаз. Огимабинеси увидел еще кое-что, о чем не стал бы говорить никому, потому что его сочли бы безумцем, каковым он едва не стал в тот злополучный день. Он увидел, как темная жуткая тень ласково обнимает за плечи худенькую, сгорбленную фигуру в бордовом от крови, платье с чужого плеча, сжимающую в правой руке длинный обоюдоострый нож, когда-то купленный Огимабинеси у мастера из племени потаватоми. Потом все пропало, словно ему плеснули в глаза кислотой. — Ренардетт! — закричала дурным, хриплым голосом Юджени, — Господи, детка! Огимабинеси едва успел поймать ее, иначе она бросилась бы бежать по вязкой от крови гадюк земле прямо в жуткие объятия тьмы. — Вы не спасете ее, не надо кусаться, — попросил он, осторожно, но властно усаживая девушку рядом, — я не хочу вам зла, Юджени... — Нет, — сказал Хэмиш Гомс тихо, почти шепотом, — лучше нам всем пока оставаться на месте... Ты знаешь что это, Ивон? Огимабинеси снова обернулся, но теперь меж сосен гулял только легкий ветерок и молочно-белый вечерний туман поднимался тонкой полоской над травой. — Не думаю... — Но ты видел это? Мне ведь не почудилось? — Да. Я видел. — И девочка... — Ее нет. — Надо найти и убираться отсюда. — Я не думаю, что мы ее найдем, — сказал Огимабинеси. — Она умерла? — спросила пришедшая в себя Юджени, сдавленным, но уже вполне чистым голосом, — оно убило ее? — Не думаю, -Огимабинеси взял ее руки в свои, — не думаю. Юджени, нам с вами сейчас придется немного потрудиться. Вы сможете? — Я... не знаю. — Я смогу идти, — Хэмиш Гомс был настойчив. Он держался превосходно и вел себя так, словно на его рубахе не расползалось снова кровавое пятно, а вокруг не было кучи изуродованных трупов, — плевать на боль. Мы должны убраться отсюда, Ивон. — Я осмотрюсь, проверю, есть ли кто живой, — Огимабинеси легонько сжал ледяные пальцы Юджени, — мадам, помните? Ромашка, цветок с белыми лепестками... — Да, я... Я в порядке... Что нужно делать? — Нужно перевязать мистера Гомса. У нас остались еще тряпки? — Да, я постирала... — Сможете? — Конечно. — Вы замечательная девушка, Юджени. Мой народ называет таких как вы — Мигизиквэ. Орлица. — ...и давайте побыстрей уберемся отсюда, — мрачно вставил Хэмиш, расстегивая рубаху, — я не знаю, каким образом мы остались живы, но если нам повезло, везение точно не будет длиться вечно. Юджени беззвучно, старательно шевеля губами, повторила чужое слово и взялась за дело. Живых не осталось. Девочка пропала без следа. Огимабинеси толкнул в спину безголовый труп Билла Сэлби, тот с глухим звуком рухнул на тело одного из гадюк. Слишком жутким было его внезапное окаменелое стояние посреди бойни. Трупы были холодными, словно пролежали несколько часов на леднике, у большинства вместо глаз обнаруживалась лишь черная, словно оплавленная, кровь в пустых глазницах. Кем бы ни оказался их убийца, предположить, что это человеческое существо, с присущими людям слабостями и пороками, было невозможно, а объяснить произошедшее хоть сколько нибудь здраво, не смог бы даже человек с очень развитым воображением. А у охотников Компании, которые однажды возьмут это дело за большое вознаграждение, будет очень мало шансов составить хороший, достоверный отчет. Однажды Огимабинеси уже видел эти пустые черные глазницы, и вывороченные из чрева, изорванные внутренности... Но теперь, если в Вобике и остался кто-нибудь, вроде пьяницы Бушара, ему точно не придет в голову рыскать по лесу и развешивать на позорных столбах трупы ирокезов, чтоб все подумали, будто он герой и настоящий воин. Второй раз этот фокус не сработает... «Вот почему обезумел священник... Вот почему спятивший отвратительный старик Рендалл Кросс до смерти боялся девчонку. Они явно не сидели с закрытыми глазами, пока она потрошила гадюк» — Что же ты такое, дитя? — он присел на корточки рядом с телом старого вождя, — что идет с тобой след в след? И куда ты отправилась теперь? Он не стал брать ничего у гадюк: это не было битвой, и Огимабинеси не стал победителем. Это была страшная и странная бойня, о которой нечего было и сказать. Тропа, по которой они пришли, очень скоро исчезнет в буреломе, в траве и старых листьях, никто не найдет их здесь, кроме диких животных и птиц. Белые кости и драгоценные пистолеты уже к следующему лету врастут в землю, и даже самый внимательный охотник не найдет их здесь. «Если мне однажды не придет в голову продать им их же дерьмо» — Огимабинеси презрительно поджал губы и вложил в скрюченные пальцы вождя богато украшенный перьями и бусинами темах. — Покойся с миром, ироку, хитрая гадюка.