Fowler

Огимабинеси иногда думал, что и здесь талантливый Калеб Чишахтеомак удачно устроился. Умер до того, как получить, возможно, самое горькое разочарование в жизни. Чахотка уберегла его от разбитого сердца и тяжелой тоски. «И все же они дикари. Если один или два индейца способны выучить несколько строф на греческом, это еще не значит, что они способны мыслить, как европейцы. Обезьянки в цирке тоже успешно считают до десяти» «Это слишком дорого» «Это не то, чего хочет для них господь. Их удел — выращивание кукурузы и пляски в перьях. А кирпичи пригодятся для другого здания» В конечном счете, великие идеи насмешливого, доброго и красивого гения из людей Рассвета с южных островов остались мечтами. Огимабинеси, разочарованный и злой на весь мир, ушел из Кембриджа на север и унес с собой несколько драгоценных книг и свиток с печатью, где значилось, что он единственный дикарь, закончивший гарвардский индейский колледж, который разобрали на кирпичи для постройки столовой для колонистов, желающих обучаться наукам. Обезьянка, которая сосчитала до одиннадцати... Вобик умер. Люди все еще копошились в пепле, пытаясь восстановить сожженную, изувеченную старую жизнь, но в городе отчетливо пахло небытием. Огимабинеси остановился, опустил на землю ведра с водой, наклонился и поднял, промокшую, грязную, обгоревшую книгу. Кожаная обложка почернела, от золотого тиснения остались жалкие намеки, слипшееся месиво страниц напоминало закопченную рвань. Великая книга чужаков, в которой красочно описывались приключения древнего рода каких-то заморских путешественников. Первая книга, которую прочитал «слишком умный для дикаря» анишшинапе Огимабинеси по-английски. — Дни человека, как трава; как цвет полевой, так он цветет. Пройдет над ним ветер, и нет его, и место его уже не узнает его... Он постоял с минуту, разглядывая погибшую библию, затем аккуратно положил ее на землю. Что бы не говорили все и всегда вокруг него, не было для Огимабинеси никакой чести в войне. Будь такая возможность, он спросил бы у того гадюки, которого зарезал в лесу в миле отсюда, несколько дней назад, за что он убивает и умирает? За землю, которую нельзя купить или отнять ибо у нее нет цены и нет пределов? Белые привезли на своих кораблях не только сифилис, чахотку и чуму. Они привезли страшную болезнь ума: когда человек думает, что может купить мир вокруг. Или это была война ради войны? Потому что так было всегда? Война породила великую Иллиаду, но Огимабинеси больше ценил истории о любви. Ему часто говорили, что любовь — это не мужское, но он не знал ничего более мужского, чем светлые и буйные, мучительные и сладкие переживания. Война же, вопреки всем уверениям, для Огимабинеси была делом не мужчин или женщин, но делом безумцев. Только безумец мог бы найти честь, страсть и благородство в обгоревших останках, которые с утра ему пришлось хоронить на поле за церковью. Руки до сих пор ныли от лопаты, а в носу застрял омерзительный запах паленого, гниющего мяса. Только безумец мог находить этот ужас величественным или священным. «Путь войны — это путь сумасшедших... Все мы сошли с ума...» — он вздохнул, поморщился и взялся за свои ведра. Для стирки требовалось много воды... Утром их крохотную комнатушку навестила Юджени, в сопровождении одной из старух, сестры Агнес. — Бедняжка находилась в обществе двух мужчин слишком долго, — проворчала эта почтенная дама, неприязненно взглянув на Хэмиша Гомса, — вы, мистер, должны понимать, как это может сказаться на ее будущем. Хэмиш поджал губы мрачно, но кивнул. — Я хочу помочь, — сказала Юджени, — я могу постирать вашу одежду, могу убрать в комнате. Только скажите, что мне сделать... Бедняжка так хотела отплатить хоть чем-то, что Огимабинеси согласился, не смотря на сопротивление своего молодого друга. — Мы все можем сами! — возмутился Хэмиш, когда женщины ушли, — какого дьявола, Ивон? — Ты не можешь ничего, — сухо сказал Огимабинеси, — только лежать и пытаться совершить невозможное: поправиться за сутки. Юджени хочет отплатить нам добром за добро. Благодарность — это прекрасно. Разумно и благородно будет принять ее помощь. Стирает она точно лучше тебя, так что... — Я не хотел впутывать тебя в эту историю... Прости... — Теперь ты меня лишаешь права быть благодарным. Похоже тебе стало хуже, Хэмиш Гомс, мне позвать священника? За грудой пепла и мусора, которая осталась от конюшни, там, где был постоялый двор, Огимабинеси краем глаза заметил движение. Та женщина, Матильда, жена трактирщика, удивительно красивая для чужестранки, возилась с козой, рядом с ней стояла девочка в выцветшем голубом платье и огромных, не по размеру, сапогах. Огимабинеси замер, едва не уронив свои ведра в грязь. Девочка, словно услышав его нервный вздох, вдруг обернулась и взглянула на него. На долю секунды в светлых человеческих глазах полыхнули ледяно-синие болотные огни. Она улыбнулась показав острые зубки и приложила палец к губам. «Что же ты такое дитя...» — Огимабинеси ощутил, как по спине, между лопаток, тонкой струйкой стекает холодный пот, — «что смотрит на меня твоими глазами?» Матильда загнала козу в сарай, разогнулась и что-то сказала девочке, та кивнула и послушно побрела прочь. Огимабинеси моргнул несколько раз и снова внимательно присмотрелся к сгорбленной фигурке. Слишком худая, слишком высокая, совсем другая... Как будто... — Надо больше спать и меньше возиться с трупами, — он презрительно фыркнул, пытаясь побороть удушливый, липкий страх, — завтра мы уйдем отсюда... К черту Вобик!