«Людей легко ослепить ложью, особенно заправленной чуточкой сентиментальности.»
*
К жутко болящей голове, обрамленной аурой боли; несвязным мыслям и припухшим после первого и, возможно, последнего поцелуя с номером Пять, прибавилось желание покурить во второй раз. Сорваться, если быть совсем уж честной перед самой собой. Мягкий свет бело-желтой луны закутывает её в иллюзорную шаль, она блаженно прикрывает глаза, радуясь утихшей в висках боли. И несмотря на то, что в пальцах дымится сигарета, Ева чувствует себя расслабленной природным путём. Накануне ей пришлось молить Лайлу дать ей всего одну штуку, отпустить нашедшую панику, и понимающая сестра согласилась, самостоятельно затягиваясь в тот же момент. Бедуинка вообще никогда не спрашивала, если того не требовалось. Выпускала из себя клубы ментолового дыма, хрипло-хрипло смеялась и до ужаса любила гадать на картах, хитро улыбаясь, когда в любви Еве попадался «шут». Ева открывает глаза уже поздней ночью, смотрит на звёзды совсем детским взглядом, тихо улыбается. Тогда ещё не было нужды в сокрытии собственных способностей от себя самой. Под подушкой лежал одолженный у Третьей плеер с массивными наушниками, которым Ева предпочла воспользоваться, находя глазами «Lana Del Rey — Video Games». Бархатный голос приятно проник в голову, затуманивая все душащие мысли на долю получаса, отнятую талантом певицы, чьи музыкальные данные были несравнимы ни с чем из того, что доводилось слышать светловолосой наследнице Династии. Медленно постукивая пальцами по одеялу, Ева мягко упала головой на подушку, прикрывая слипающиеся глаза. Неприятная сухость во рту могла быть устранена водой, но стакан был пуст, а спускаться вниз вовсе не хотелось. Реальность начала расплываться, Колхейн протяжно зевнула, прикрывая рот ладошкой, и дала векам потяжелеть окончательно, засыпая в компании Ланы Дель Рей.***
1995 год, поместье Колхейнов.
Тихий стук детских балеток с ажурными бантиками прямо на носочках лакированного покрытия обуви, не мог быть услышанным из-за ковра, по которому угловато вышагивал ребёнок шести лет, держа в руках «Джейн Эйр». Полные пальчики крепко сжимали шершавую обложку романа, прижатого к детскому животу. Запах молочного шоколада, остатки которого виднелись на пухлых щёчках, зардевших от восхищения после предпоследней прочитанной главы, охватывал малый округ, но чувствовала его лишь Ева, неуклюже пытаясь облизнуться и изведать тонкий слой любимого лакомства на лице. Глаза не слипались, лишь изредка прикрывались от усталости. Ведь она прочитала целую книгу всего за три с половиной дня, да ещё и без помощи няни Розмари! Уже полночь, сегодня звёзды сложились в крайне забавные созвездия, одно из которых напоминало ковшик, которым Ева так заботливо поливала маргаритки в саду, когда садовник Джеральд позволял ей это сделать, всё же контролируя действия ребёнка. Отчаянно хотелось посмотреть — хотя бы одним глазком, — на все эти собрания мерцающих метеоритов, манящих к себе своей загадочностью. Марс как раз «приблизился» к Земле, позволяя астрологам рассмотреть его под микроскопом. Запечатлеть момент восторга, который шестилетняя Колхейн активно поддерживала, поднимая глаза к открытому небу. Сегодня няня не осталась с Евой до того момента, пока ребёнок не выпьет всю кружку молока с мёдом. Дала разрешение на одиночное засыпание, даже без колыбельной! Не воспользоваться представленной возможностью было бы восьмым из библейских грехов. И если такового не существовала, маленькая мечтательница уже была готова вписать его в свод «законов», старательно прорисовывая каждую кривую букву алфавита, пригодившуюся для столь интересного слова. — Г-р-е-х, — Ева распробовала слово на вкус, раскрывая тоненький голосок, и посмотрела на ручку входной двери на задний двор, которую так редко запирали на замок. Совсем старомодно — большим ключом. Сейчас она сделает то, что зовётся «простительной ошибкой», но это должно окупиться. Весь риск, с которым она нажала на ручку, слыша характерный скрип открывания двери, проявился в дрожи коленей. Маленькое сердце, размером с детский кулак, пропустило один-единственный удар, после которого Ева нервно выдохнула углекислый газ, прикрывая уставшие глазки длинными ресницами, концы которых казались словно прозрачными. Она посмотрела на пол, ступая на тропинку, и тут же поёжилась от еле влажного ветерка, дующего с запада. По мягкой коже пробежали мурашки, которые девочка тут же почувствовала указательным пальчиком, проводя по поверхности кисти руки. Беззаботно хихикнув, она повторила действие, ассоциируя табун гусиной кожи с холмами, по которым свободно ходили овцы, одаренные природой шерстью и твёрдыми копытами. «Джейн Эйр» выскользнула из рук и Ева тут же распахнула большие глаза, осматриваясь по сторонам. «Неужели её услышали»? — пронеслось в мыслях ребёнка, испуганно нахмурившего брови. — «Нет уж, не для этого она проделала такой партизанский путь!». Она смело подняла книгу, роняя белокурые волосы на личико, и гордо распрямила хрупкие плечики, отважно направляясь вдоль по тропе. Навстречу беседке, в которой, — по словам отца, — когда-то пела её мать, любуясь мелким, искусственным ручьем. Храбрость всегда была одной из преобладающих черт характера шестилетнего организма, любящего шоколад и книжки совсем не по возрасту. Её ровесники лишь учились читать, осваивали азбуку и простейшие сказки для малых детей, забывшихся в коротких рассказах о несуществующих принцессах, нуждающихся в своём принце. Ева не хотела принца, зато девочку привлекали громоздкие огнедышащие, рассекающие массивными крыльями ночное небо. Жидкие локоны развивались на слабом ветру, как и плотная, шелковая сорочка с бантиком на шейке. Её короткие рукава то отрывались, то оглаживали плечики ребёнка, повинуясь дыханию природы. Она приблизилась к беседке, залезая на лавку, а после — на бортик, чтобы лучше видеть звёздное небо. Была идея лечь на траву, но для этого требовалась небольшая подготовка, ну и смелость. Всё-таки, папа обнаружит зелёные следы на спине, а таких улик малютке не надо. Ева закрыла глаза на долю секунды, чувствуя странное жжение в пальчиках, и тут же с интересом разомкнула веки, наблюдая синее свечение. Оно мягко распылялось вокруг, создавая некую оболочку, и забавно играло мелодию из множества голосов, пляшущих сбитый вальс по кругу. То громче, то тише звучали чувства, не на шутку разыгравшиеся с великой силой; приглушённый голос няни Розалин отдался эхом в висках ребёнка, заставляя её выронить книгу и примкнуть ладошками к голове, теперь трещащей по швам. Маленькая Колхейн вдохнула, поднимаясь на тонкие ножки, и зашагала к траве на ватных ногах, падая спиной прямо на зелёные ростки. Боль отступила, оставляя чувство невероятной лёгкости, и шестилетняя девочка открыла глазки. Залитые чёрным. Её взгляд обратился к звёздам мерцающим, отчего Ева сморщила курносый носик, наблюдая за самой неяркой из них. Та выделялась своей простотой, отчего-то напомнившей совсем ещё несформировавшейся личности, саму Джейн Эйр — отстранённую, робкую девицу. — Я назову тебя Грейс, — прошептало дитя, устремляя указательный палец на нужную звезду. — Папа сказал, что так звали мою мамочку, — Ева улыбнулась наивно, поднимая к небу мерцающие пальчики, и обреченно вздохнула. — Жаль, завтра мы уже не встретимся. Звезда ярко мелькнула, будто связываясь с ребёнком, чьи глаза были прямым воплощением вселенной; неестественная чернота, заволокшая серо-голубую радужку, и мелькающие на ней отражения небесных тел. Белокурый демон с детской улыбкой рассматривал недосягаемое, вспоминая всё, что читала вместо игры в кукол. Материал про астрономию Ева закрепила ещё на прошлой неделе, когда Розмари, цепляя златую заколку на макушку девочки, попросила ей почитать. Няня была не умной женщиной, даже поверхностной женщиной в возрасте, сующей нос куда не надо. Но с детьми она справлялась как никто иной, зная что делать в экстренных ситуациях, если ребёнок захочет молочной смеси или подобной продукции. Плотная фигура сиделки в хлопковых платьях с передниками отпечатались в памяти маленькой Колхейн как нечто тёплое и родное. Розмари не знала цены знаниям в арифметике, пользуясь человеческими изобретениями, калькуляторами. Ева отчетливо воспроизводила в мыслях домашние оперные концерты няньки, недовольно морщась. Розмари хоть и обладала музыкальными данными, но оперу Колхейн никогда не приветствовала, оставаясь с ней на «вы». Когда-то, когда ещё Ева только научилась чётко проговаривать буквы, составляя их меж собой так, чтобы получались складные предложения, Няня рассказала ей неправдивую легенду о людях-звёздах: — После заката на небе появляются мерцающие пятна, — её голос был тёплым и размеренным, но тихим с небольшим хрипением. — Их называют звёздами, но главное, что ты должна знать, юная леди, — морщинки-сеточки вокруг глаз женщины преклонного возраста проявились интенсивнее, когда она хитро улыбнулась, наклоняясь ближе. Еву тут же обдал запах яблочного пирога. — Эти звёзды — люди, ушедшие на небеса после смерти. И если ты постараешься быть хорошей девочкой, то они заберут тебя к себе, — Ева восхищённо улыбнулась, показывая щель заместо молочного зуба — клыка, выпавшего пару деньков назад. — Mon diable blond.* Шестилетнему Солнцу не было интересно с лучиками-ровесниками, предпочитающими песочницы и игры в «Дочки и матери». Исключительный ум вполне умело играл роль проклятья, дополняясь бонусом в виде способности читать чужие мысли и управлять ими. Ребёнок не умел делать этого в идеале, предпочитая забываться в книжках и в играх с самой собой. Всё-таки, чаепития с фарфоровыми куклами и мягкими медведями просто так отнять у дитя было невозможно, да и никто не пытался. Еве было спокойно с игрушками; у них не было мыслей, а потому, в белокурую головку не лезли чужие голоса и тревоги. Они были пусты, ровно настолько же, насколько и растения в саду. А люди — существа сложные, от их разума не отвертеться. Ева всегда теребила пухлую губку, тревожно хмуря брови каждый раз, когда в её мозг пробирались рецепты кухарок, проговаривающих составляющие блюд про себя; ругань людей в определённой близости тоже не обходила стороной шестилетнюю идеалистку. Её лобик прорисовывал мягкие складочки, показывая всё недоумение и усталость, ведь ей так хотелось слышать исключительно себя. А лучше, не слышать никого. Спать спокойно, читать без лишних тревог и отвлечений. И всё же, несмотря на свою запредельную гениальность, Колхейн всё ещё оставалась маленьким ребёнком, ничего не смыслящим в жизни. Она лишь слышала о ней из мыслей трудовиков-рабочих, ну и вычитывала взгляды на жизнь с точки зрения персонажей трагичных романов. Исходя из той же «Джейн Эйр», ничего хорошего существование не сулило, помимо безнадёжной любви. Объём информации, приходящийся на квадратный сантиметр верхнего слоя мозга Евы, сформировавшегося толщиной с тончайшую бумажную салфетку, накрывая остальные разделы составляющей черепной коробки, никаким образом не походил на тот, что обычно был у маленького человека. Биологические факторы заверяли, что ребёнок не способен быть разумнее среднестатистического взрослого человека, но Колхейн являлась тому опровержением. Звезда вновь тревожно блеснула к тому времени, когда глаза белокурой Евы вновь приобрели свою простоту: светлые, серо-голубые, искрящиеся. — Ты хочешь со мной поговорить? — с толикой удивления прошептала Ева, поочередно моргая заболевшими глазками. Капилляры полопались в некоторых местах, создавая очевидный дискомфорт, отчего хотелось беспрерывно растирать маленькими кулачками опущенные веки. — Звёзды — это всего-лишь сжатый газ, — глаза малышки значительно расширились, она испуганно поднялась на тоненькие ножки, показывая небольшую царапину на левом колене. Молча выжидала дальнейших слов внезапно появившегося отца. Неужели её поймали? Она ведь так тихо прошмыгнула мимо задремавшей прямо в главной гостиной Розмари, и даже преодолела охранников-амбалов, противно ухмыляющихся каждому входящему незнакомцу. У них в головах было лишь пиво, пачки денег и умение обороняться. Они значительно отличались от тех людей, с которыми папа устраивал тайные собрания, закрывая священную дверь прямо перед любопытным носиком. Но до Евы всё же доходили обрывки их разговоров, которые ей быстро докучали. Никакие сделки и количество прибыли за последний месяц не могли заинтересовать шестилетнего ребёнка. — Как там твои «супер способности»? — как бы невзначай спросил Колхейн-старший, припоминая как ещё вчера дочь смело протрещала ему уши про кухарку, постоянно кравшую у них сервиз. Точнее, Ева повествовала о том, как конкретно ей удалось это узнать, пробираясь в отдел «главные страхи» в разуме работницы. Ева питала слабость к коле в железных банках, обязательно с трубочкой пластиковой. Об этом она и оповестила папу, мысленно передавая просьбу о лакомом напитке. Куратор же лишь мрачно кивнул, не смотря на чадо. — Я слышу, как они говорят сами с собой, — большие глаза прищурились, девочка вновь посмотрела в небо, теребя верхнюю губу большим и указательным пальчиками. Губка уже прилично саднила, прося прекратить эту пытку, но сдёргивать верхний слой кожицы доставляло особое удовольствие. Так легче думалось, ну и утешало от кошмарных звуков отовсюду. Папе, верно, думалось, что Ева говорит о людях. По крайней мере в это хотелось верить. Но дочь, игнорируя все научные объяснения появления звёзд, их сущность, настырно продолжала пытаться связаться с ними. Никакой они не газ, просто отец в этом ничего не смыслит. — Это называется «мысли», — отец повторил за дочерью, устремляя взгляд к небу. — Люди дискутируют сами с собой в голове, их никто не может слышать. Только если они не произносят ничего вслух. — Я слышу их, — возразила Ева, качнув головой. Жидкие волосы струями проскользнули по течению ветра. — Они слишком много говорят с собой, и их чувства примитивны. — «Не может быть», — донеслось до тут же позабавившегося ребёнка. Она улыбнулась молочными зубками, выразительно моргнув, и хитро посмотрела на отца, — «Абсурд, она — не Харгривз». — Что такое Харгривз? — Кроувел сжал кулаки, изумленно смотря на дочь. Точнее, никаких эмоций он не выражал, но все чувства буквально вливались в разум девочки, играючи обращающейся с поступившей информацией. Ей такое в новинку: сжатые в кулаки руки отца и его непроницательное лицо. Вены, просвечивающимися витками, разливались в реки по тыльной стороне ладони. Несмотря на непреклонный возраст, пришедшийся на цифру «пятьдесят», Куратор выглядел всегда одинаково. Все шесть лет существования Евы, да и после её совершеннолетия тоже. Появились проблески седых волосинок, но они быстро скрывались от людских глаз под магией окрашивания. Иллюзорно безопасный сад прерывисто шуршал кустами стриженными, срывая ветром отмершие лепестки с роз. Колхейн-старший, выше дочери на пятьдесят с лишним сантиметров, гордо вздымал грудную клетку вверх, распрямляя массивные плечи. Несмотря на свою природную коренастость, он, имея вполне крупное телосложение, обладал поистине высоким ростом. — Это дети со способностями, — нехотя протянул Отче, недовольно хмуря брови. — У меня есть способности, — уверенно кивнула Ева. Хоть она и была ребёнком, но исключительный интеллект и смекалка, доставшаяся явно не от родителя мужского пола, способствовали слишком четкому восприятию мира. По крайней мере, для шестилетней девочки с серьёзными книжками в руках. Если никто, кроме неё, не слышит чужих мыслей, а она с этим справляется на ура, — значит есть в ДНК ребёнка нечто гениальное. — Твоя мать родила тебя традиционным путём, — передёрнув плечами, невозмутимость вновь проникла в самое нутро отца. — А эти дети, — он скорчился в неком отвращении, будто выплёвывая последующие слова, — Ошибки природы из различных вселенных, затянутых в одно время. — Ошибки бывают в расчётах и написании, — возражает дитя, складывает ручонки на груди и вновь плюхается на траву, позабыв о страхе быть наказанной. — Я, значит, ошибка в уравнении, как и они все? А кто они? Их много? Я хочу познакомиться с ними, папочка! Белокурый дьяволёнок чувствует движение рядом с собой. Значит, отец приземлился рядом, смотря куда-то перед собой. Ева заинтересованно рассматривает его профиль: прямой нос с горбинкой ближе к краю, раздутые ноздри медленно пропускают в себя кислород, добывая энергию; острый подбородок с ямкой, сдвинутой вправо. Поэтому Ева и сумела рассмотреть это; лоб нахмуренный, неровный. Рисовать девочка умела лишь цветы, и то выходили они криво, ломано. Хорошо справлялась лишь с подбором оттенков, их сочетанием и количеством в определённых местах. — Они слабее тебя в несколько раз, — отец отрицательно качнул головой, пытаясь снять напряжение на ментальном уровне, но выходило у него куда хуже, чем он мог себе представить. — Розмари сказала мне, что ты делаешь успехи в писательстве рассказов? — перевёл тему Кроувел, не желая обсуждать с дочерью что-либо серьёзное. Он был единственным, кто не воспринимал Еву как поистине одарённую. Как дочь. Таблетки в белых баночках Ева сегодня спрятала под подушку, решив поэкспериментировать. Вот уже гож её настырно пичкали безвкусными пилюлями, совсем не радующими эффектом; глазки медленно слеплялись, всю энергию и радость крал выдуманный воришка, убегая до самого утра. Но этой ночью спать больше не хотелось, улыбка всё ещё сияла на детском личике светлом, и малышка здорово проводила время в ночном саду. Поэтому все рассказы выходили исключительно хорошими, интересными и даже грамотными. — Я написала про мишку, способного перемещаться во времени, — взбудоражилась Ева, надеясь на похвалу. Той не последовало, отец лишь вновь кивнул, как сделал уже несколько раз прежде, и отдал словно приказ. — Тебе пора спать, Ева, — дочь разочарованно поджимает губки-бантики и встает на ножки, даже подскакивает, не обращая внимания на давящие в носках балетки. Нельзя перечить папе, иначе она не получит и ложки шоколадного мороженого на завтрак. Гениальный ребёнок уходит спать, но на самом деле ещё час пролежит в обширной библиотеке, общаясь с несуществующим духом. Но представлять его получается здоровски, а потому, она обязательно расскажет ему про великолепные созвездия, попутно снимая туфельки. — Я должна вернуться в Комиссию, — Ева подала голос, тут же улавливая кряхтение номера Четыре, подавившегося апельсиновым соком с мякотью. Он кашляет громко, протяжно, да так, что сам призрак Бен предпринимает попытку постучать по спине брата. Как ни странно, получается. Пятый продолжает есть омлет, даже не поднимает на неё взгляда и чертовски долго прожевывает последние части запеченных яиц, откидываясь на спинку стула с чашкой кофе в руках. Он смотрит ровно на неё, не выражая никаких эмоций. Одно лишь спокойствие в чистом виде, да просохший брат по соседству. — Исключено. — Исключено? — повторяет Ева, как бы проверяя правдивость вердикта напарника. Конечно, она его ослушается. — Ты не можешь решать за меня подобные вещи, — завидев кивок номера Пять злость медленно начала закипать в крови Евы, но чрезмерное количество выпитых транквилизаторов помогало скрывать сверхспособности. — Нет, ты не можешь решать за меня никакие вещи. Это моё личное право, и если ты забыл, именно Я вершу апокалипсисом. — Это угроза? — прошипел только что вошедший Диего, на которого тут же пал взгляд Колхейн. Она закатила глаза, обречённо роняя лицо в ладони от усталости. — Не будь идиотом, Диего! — воскликнула Ева, но голос её прозвучал совсем негромко из-за глухо подавляющего барьера в виде ладоней. Те здорово помогли девушке, уводя прочь от большого конфликта с номером Два. — Я пытаюсь спасти вас всех от себя, — она подняла голову, требовательно смотря на всё ещё непринуждённого внешне обладателя янтарных глаз. Тот медленно потягивал кофе, словно не обращая особого внимания на происходящее. — Сам подумай, включи ты свой мозг; если я вернусь в Комиссию, перепрыгну в другую реальность, то вполне вероятно оставлю данную Землю в живых. — А другие измерения просто разнесёшь в пух и прах? — наконец подал голос Пять, но и то совсем лениво, тягуче-раздражённо. — И себя? Причина апокалипсиса спускалась вниз с одной лишь мыслью о том, что должно быть, пришло время адекватно поесть в вернуться в форму. Всю жизнь проваляться на кровати, — не самая выигрышная перспектива, особенно когда странные силы то приходят, то покидают и вовсе, играючи обращаясь с мозгом Евы. Но как назло все планы обрушились вмиг, стоило лишь ей увидеть запуганную Ваню, явно не собирающуюся выходить на повторный контакт с недо-сестрой. Сразу стало ясно: в этом доме ей, Еве, доверять не станут, пока она не спасёт мир от себя. И то, гарантии и рассрочки на это не было, всего-лишь нелепая догадка, надежда. Бездействовать было нельзя, ведь если причина апокалипсиса — Ева, то, вероятно, можно было сразу перепрыгивать ко второй части плана: свержение Куратора. С Пятым после того поцелуя они почти не говорили, чувствуя откровенный дискомфорт. Напарники — четыре года, больше, чем просто напарники — нисколько. Ничтожно мало, чтобы привыкнуть к этому новому чувству, когда рука Пятого успокаивающе касалась светловолосой. Никогда ей не было так плохо от чувства неопределённости, ведь Колхейн не рождена для великой любви, да и Пять, если быть реалистом, тоже. Лайла конечно удивлялась, когда Ева напористо внушала и ей, и самой себе, что между ней и таким язвительным персонажем-безумцем, выжившем в постапокалиптическом мире, — ничего быть не может. И это было наиболее правдоподобной версией, ведь Оуэн всё ещё присутствовал в жизни девушки, а у Пятого были бары и работающие там танцовщицы, если она не ошибалась в своих рассуждениях. Девчонка умудрялась сбегать от любых возможных контактов с номером Пять, закрываясь в библиотеке и в комнате. А тот словно и не пытался найти возможность поговорить с ней, предпочитая заниматься неясно чем. То он тренировал секундные прыжки, то ему удавалось найти вполне себе приличную книгу для чтения, но не более. Поэтому, сидя с ним в кухне, Ева чувствовала дискомфорт всякий раз, когда они пересекались взглядами. Губы в губы, мягкое дыхание обволакивает обоих. Оба нарушали зрительный контакт, принимаясь пить кофе или вовсе уходить, но в этот раз идти было некуда. Они заговорили впервые за три дня, потому, упускать столь хорошую возможность не хотелось. — Вариант просто-напросто не устраивать апокалипсис мы не рассматриваем, да? — втискиваясь в дискуссию, Клаус отпивает из кружки чай с толикой виски, поднимая руки в примирительном жесте, когда на него ложится тяжёлый взгляд номера Пять. — Ладно, понял. Простой путь не для нашей семейки. Ева даже еле заметно улыбнулась. От номера Четыре исходила особая энергетика, которую хотелось впитывать в себя бесконечно, и находиться к ней как можно ближе тоже. Помимо этого, он оставался единственным из шести новоявленных Харгривзов, кто относился к ней с явной теплотой, мягко обнимая за плечи. Клаусу были присущи не только вредные привычки, уничтожающие его организм, но и умение слушать. Ценный навык, как казалось Еве. У Клауса была пугающе светлая кожа, вероятно, побочный эффект нехватки гемоглобина. Руки у него вечно тряслись, особенно когда он безрезультатно пытался чиркнуть по зажигалке, чертыхаясь несколько раз подряд. Но несмотря на все его заскоки крайне странные, Ева чувствовала его донельзя родным, — шершавые руки, поддерживающе хлопающие по её спине; взгляды братские, совсем мягкие, да и попытки поддержать четные. — Согласна с Наркошей, — поддакнула Лайла, затягиваясь дорогими сигарами, подогнанными тем самым «Наркошей». Завидев испепеляющий взгляд Колхейн, она насупилась: — С Клаусом. Ей знатно повезло, что её сестра — главная выступающая перед миром, иначе бы Лайла давно оказалась за пределами «Академии Амбрелла», по пути собирая разбросанные прямо на дороге шмотки. Скорее всего, точнее со стопроцентной вероятностью, их бы выбросил именно Диего, злорадно улыбаясь на прощание. Ева не выбрасывала из головы слова Пятого о предателе-сестре, но ничего поделать с этим не могла. Хотелось верить, что всё это очередной всплеск ненужной паники напарника, но теперь исключать вероятность любого деяния было невозможно. Особенно, когда есть хотя бы малейший намёк на то, что это всё окажется больной правдой. Ева росла среди предателей, ей не впервой подделывать доверительный тон и дружелюбный голос, а номер Пять об этом прекрасно знает, чёрт бы его побрал, и наказывает вести себя с Лайлой максимально естественно. К счастью, актёрскими данными она обделена не была. — Всё это неправильно, — Ева обхватила себя руками, вдруг опуская взгляд. Желанная еда больше не казалась нужной. Тем более, она насытилась той частью, что уже переваривалась в непривыкшем желудке. Каждый воспринял её слова по-своему, но также был согласен. Любой из них. Она ворвалась в их жизни полторы недели назад, принося с собой апокалипсис и слишком много забот. У Харгривзов и без неё жизнь была не сахаром, но, как была уверена Ева, без фееричного появления девушки, играющей роль киллера-напарника их пропавшего на семнадцать лет брата, им могло бы быть куда легче. Все глухо молчали, не проявляя желание завести разговор на большой кухне. Потому наследница Династии и поднялась с места, извинительным тоном оповещая о возвращении в комнату. Находиться с людьми больше не было сил. И желания тоже.*
Оказавшись в душной комнате, Ева опустилась на кровать, садясь лицом к окну. Жалеть себя вовсе не хотелось, — пустая трата времени. Но и как действовать догадок не было, разве что, действительно вернуться в Комиссию и предпринять попытку решить все дела без номера Пять. Он заслужил остаться с семьёй. Залёгшие синяки под глазами ярко выделялись на фоне светлой кожи, но отсутствие косметических средств не оставляло выбора, кроме как ходить с ними напоказ. Всё равно дальше входной двери она не появлялась, отсиживаясь в неуютном поместье. Катастрофически важно было засунуть свою жалкую часть подальше, оставляя только беспощадную Еву — первосортную работницу Комиссии, способную исполнить почти любой долг. Идей по внезапному возвращению было ноль, количество вероятных реакций Куратора на её появление — тоже. Оставалась надежда на внедрение в работу, возможное восстановление расплывчатых отношений с Оуэном, и после — быстрый захват. Думать одной головой, не задействовав в плане Номера Пять, было довольно сложно. Не просто потому, что он был куда дальновиднее, способнее к разработке чёткого плана действий, но и потому, что с ним было на порядок спокойнее. Но обрекать его на вероятный проигрыш больше не хотелось, несмотря на представленный ранее уговор. — Думал, уже пакуешь вещички, — беззлобно прокомментировал Пять, врываясь в комнату с помощью синей вспышки. Ева даже не обернулась на него, поджимая губы крепко-крепко. Ему придется лгать некоторое время, чтобы схватить чемодан и быстро переместиться. — Поговорим? — О чём? — Сама знаешь. — Не имею ни малейшего понятия, — криво усмехнулась девушка, сильнее обнимая себя руками. Вероятно, со стороны она выглядела совсем жалко. Раньше Колхейн не позволила бы себе такой откровенности перед напарником. У них никогда не было действительных разговоров по душами. Они не садились намеренно друг напротив друга, заваливая оппонента своими проблемами и переживаниями. Напарники просто знали, что они если друг у друга, и этого вполне хватало. Складку меж бровей Пять хотелось разгладить. Ей удается это увидеть, когда он обходит кровать, стоит напротив неё, повернувшись лицом к шкафу. Теперь можно было внимательно рассмотреть его профиль. Руки в карманах стопроцентно сжаты, готовые ломать и крушить все на свете в том случае, если разговор пройдет неудачно. — Как минимум, стоит обсудить твоё абсолютно безответственное решение вернуться в ад так рано, не имея плана, — негодование накрыло Еву с головой. Разумеется, плана у неё ещё не было, но уверенный тон Пятого безмерно злил. — Как максимум, объяснить мне какого чёрта ты сбегаешь от меня при первой же возможности поговорить. Хотелось верещать о неправильности его понимания ситуации. Хотя бы потому, что Ева никуда не сбегала. Было некуда бежать. У неё где-то там Оуэн, — её беззащитный любовник, друг. Вряд ли он ждал её всё это время, но рассчитывать на приятельские отношения и поддержку в случае возвращения было можно. — Не представляю что за план может быть, — честно вынесла вердикт Ева, предпочитая поджать ноги под себя, обхватывая их тонкими руками, и зябко вжаться подбородком в колени. — Я просто не хочу видеть эту суку на «троне». И месть за отца никто не отменял, — бессильный, злой вздох Номера Пять почему-то заставил ёркнуть в сердце молодой девушки. Неужели их недавняя постановочная ссора отчасти правдива. — И я буду действовать вне зависимости от того, будешь ли ты рядом или нет. — Имеются ли более серьёзные причины рисковать своей жизнью ради возвращения? — проигнорировав последние слова спросил Пятый, складывая руки на груди в привычной манере. Он всё ещё не смотрел на Еву, лишь поддерживал иллюзорный зрительный контакт со шкафом, без всякого интереса рассматривая позолоченную ручку. — Имеются, — чуть поколебавшись ответила Ева, очерчивая взглядом интересной формы нос напарника. — Если есть хотя бы небольшой шанс того, что Майя знает причину моего уничтожения мира, то я должна об этом знать. — ведь если баристе известен сам факт того, что Колхейн — бомба, значит и некоторые другие факторы должны выйти на поверхность. Казалось, Пятый колеблется. И его можно было понять: он выбрался из этой бездны полторы недели назад, впервые за двадцать лет встретился с семьёй, увидел племянницу на фотографии, выданной Эллисон. А тут вновь возникает заноза в заднице — Ева, готовая пойти на всё ради мести. Чёртова Мисс Упрямость. — Весомый аргумент, — заметил парень, наконец находя силы встретиться глазами с напарницей. — А что на счёт… — Нас? — неловкий кивок Пятого последовал сразу же после слов Евы, тут же потупившей взгляд. А что на счёт них? Чёрт его знает, это ведь не то, о чём им сейчас стоит задумываться, верно? У них на носу апокалипсис. — Сначала надо разобраться со всем дерьмом. А дерьмо никогда не заканчивается, ведь она — бомба, а он — Харгривз. Одно другого лучше, дополняет очень кстати. — Я говорил не об этом, имея ввиду нас, — чуть обидчиво (неясно отчего) фыркнул номер Пять, расправляя плечи. — Что нам делать, если нас поймают? Ева стушёвывается, теша себя тем, что это не её Пять. Он вообще никогда не был её. Да и сама она сейчас не та самая Ева — дочь Куратора. Сейчас они сломленные бывшие работники Комиссии, бегущие от неизбежного. Она ведь всегда ставила в приоритет работу, ментальное состояние и качество выполненных миссий. И была уверена, — Пятый действует по той же схеме, тому же принципу. — Не поймают, — отчего-то уверенно отрезает Ева, и невольно закусывает губу, смотря на вновь отвернувшегося напарника. — Не должны. Напряжённое молчание снова одолевает их, смотрящих в разные точки, и присутствует некоторое, словно замершее, время. Внезапно Пятый резко подходит к Еве, присаживается на корточки, чтобы оказаться наравне с ней. Протягивает мизинец дрожащий, крепко поджимая губы. — Пообещай, что не кинешь меня посреди всей этой чертовщины, лишь бы оградить меня от плохого финала, — Колхейн колеблется, смотря на его палец. У взрослых людей должен быть договор, а не клятва на мизинчиках. Но в ответ всё же протягивает, сплетая их мизинцы. Ложь во благо, — вот как можно охарактеризовать её действие.*
— Я предлагаю запечь её в бункер, — Лютер выкинул эту фразу совершенно серьезно, получая укоризненный взгляд со стороны своей безответной любви и остальных членов семьи, помимо Пятого. Тот жутко сверкнул глазами, подаваясь вперед. — Скажи честно, Лютер, на луне твой мозг окончательно отмерз, или ты просто разучился включать его? — шипение старшего-младшего брата отдалось на Первом мурашками, но он лишь непонимающе нахмурил брови, вызывая ещё большее раздражение со стороны номера Пять. — А в чём собственно проблема? — неугомонный номер Один плюхнулся на диван рядом с Эллисон, тут же отодвинувшейся в сторону, что вызвало толику грусти в мужчине. — Ну посидит она там, поразмыслит, и решит не устраивать апокалипсис, — тут он выдал то, что заставило Третью дать ему пощёчину и подняться с места, покидая помещение. — Когда я её туда затолкнул, Ева особо и не возражала. — Ты сделал что? — голос Вани, совсем тихий и робкий, стал суровее. Абсолютно глупое выражение лица Лютера, так и просившегося столкнуться с кулаком, вызвало жар в области рёбер, проталкиваясь к горлу, откуда и раздался едкий ответ Пятого. — Ты представить не можешь, насколько мне жаль нашу сестру. Даже этот недо-актёришка с отсуженным ребёнком лучше, чем твоя тупая бошка, — тихая, но крайне ядовитая тирада вызвала в Лютере страх, заставивший его вжаться в твердую спинку дивана и сглотнуть накопившуюся слюну, показавшуюся через чур вязкой. — Как по-твоему бункер поможет устранению апокалипсиса? Она вдруг неожиданно решит покончить с собой в этом жутком месте, или подойдёт к двери и начнёт клясться о том, что ничего не сделает? — Почему ты с ней так возишься? — вдруг вмешался Диего, подозрительно щуря глаза. Его шрам сжался, превращаясь в волнистый дефект кожи, и стал похож на ранний порез. Пятый ощутил, что хотел бы пройтись по нему ножом. — Это ведь из-за неё ты кучу лет проторчал в апокалипсисе, разве нет? — Пять сжал руки в кулаки, перемещая взгляд с Лютера на Диего, напряженно державшего руки на груди. Его полицейская форма выглядела совершенно несуразно. — И мы все сдохнем только из-за капризов какой-то девчонки с полыхающими руками и бесполезной телепатии? Что она тебе сделала, что ты готов пожертвовать всем и нажать на тормоза? Пятый лишь чертыхнулся, и не желая продолжать перепалку с тупоголовыми братьями переместился вниз, оставляя четырех членов семьи в зале. — Ева кажется единственный человек, который заботился о нашем братце, — лениво пожал плечами Клаус, поднимаясь с места. — А ещё, в отличии от нас всех, она умеет с ним общаться, не осуждая его ни в чём. Пора учиться брать на себя ответственность за свои словечки, красавчики, — несмотря на нетрезвое состояние, Четыре выглядел куда адекватнее братьев, уставившихся на него с недоумением. — Сомневаюсь, что наша сестричка горит желанием разнести планету, вы ведь даже не пытались узнать кто она на самом деле. Помимо нравящейся нашему брату девушки. — Зачем ты это сделал, Лютер? — вдруг подала голос Эллисон, выражая недоумение в нахмуренных бровях и осуждающем взгляде. Номер Один горько хохотнул, потерев переносицу гигантскими пальцами, и устало поднял лицо к потолку, выпуская как можно большее количество набранной злобы.*
Два часа назад
. Стоило синей вспышке второй раз осветить небольшую комнату, и Ева тут же подорвалась с места. Гудение в ушах мешало, не не сильно. Главное, — она вновь начинает слышать чужие мысли. Значит способности потихоньку возвращаются. У неё впереди почти весь день, ночью её уже не будет в поместье Харгривзов. Фактически, Ева прерывает новое обещание, действительно спасая Пятого от того, что может настигнуть их, если они вернутся вдвоём; Куратор не даст им шанса. Всё тело ломит от не преждевременного стыда, окутывающего её с ног до головы, словно пыльное и душное одеяло. Неготовность жертвовать напарником, — проявитель сущей слабости, но если это плата за обеспечение его способности жизнь, значит она готова заплатить. Он сделал слишком многое для неё, спасал от смерти не раз, и время отдать должное пришло. Смолистые пряди, выбивающиеся из общей копны волос, поблескивают в тусклом освещении комнаты, где шторы по неизвестной причине закрыты. Она боится быть увиденной, когда две однотонных свитера бежевого цвета летят в небольшую сумку вслед за нижним бельём, пачкой найденных под кроватью сигарет, и парой чёрных брюк, — вот и весь багаж бывшей избалованной дочери владельца миром. Ева спрятала сумку в шкаф, накрывая старым пледом, найденным там же. Руки чешутся до жути, серый браслет на руке вновь безудержно обмусоливается дрожащими пальцами. Но если её увидят — она вновь непробиваемая девушка, святящая серыми глазами и хрупкими плечами, расправленными как всегда статно. Прежде чем наступил вечер, она успела прочитать «Аэропорт», кривясь от ненасыщенности книги. Ожидать большего не стоило, но надежда теплилась глубоко в груди. Как и на то, что чемодан находится в положенном месте. Ей удалось нарыть в памяти Вани момент, когда Пять быстро пролетел мимо неё с чемоданом, скрываясь в кладовой. Дело оставалось за малым: найти, достать, настроить и исчезнуть. Быстро нацепив кардиган Эллисон, Ева стремительно, но аккуратно спустилась по лестнице вниз, предварительно под наставничеством Пятого уложившись спать. Совесть давила со всех сторон, но игнорировать её было не так сложно. Он ещё скажет большое спасибо за содеянное ею. Сумка тяжело давит на левое плечо, слегка раскачиваясь из стороны в сторону. Колхейн напрягается, когда уже подойдя к двери кладовой, сзади неё раздаётся шорох. Глаза жмурятся, она разворачивается, сталкиваясь глазами с туловищем Космобоя-Лютера, недоуменно хмурящегося ей. — Что ты здесь делаешь? — задает самый банальный из всех возможных вопросов, прожигая взглядом в Еве дыру. — Гуляю, — мысленно она уже хлопнула себя по лбу за то, что забыла проверить движение энергетических волн, исходящих от любого человека. — Мне просто не спится, Лютер, ты можешь идти. От него пахнет хлебом, каким-то странным соусом и авокадо. Ночной аппетит посетил его очень некстати. — Гуляешь с сумкой? Одетая? — скептицизм его голоса раздражает, Ева поджимает губы, складывая руки на груди, и чувствует ещё большую тяжесть в плече прежде, чем новоявленный брат отрицательно покачает головой, как бы произнося про себя: «Я не верю, лгунья», — Ты хочешь сбежать отсюда, а? Девушка хмурит брови, еле заметно мотает головой, и упирается взглядом прямо в глаза тут же смутившегося Лютера, — этот трюк работал на всех. Человек терялся, не понимая что делать и говорить. Тут Номер Один делает то, из-за чего Ева хочет кричать, но не может, потому что великан закрывает её рот противной рукой, вжимая ладонь как можно сильнее. Паника обливает адреналином всё тело, глаза её широко распахиваются, когда он подбрасывает её на руки, таща куда-то вниз через дверь, в которую она собиралась заходить. Совсем непохожую на обычную кладовую, в которой, по традиции, должны быть поеденные молями ковры и слои пыли. Лишь сырой коридор с небольшой плесенной вонью, да пустота бетонных стен с металлической дверью в конце. — Не позволю тебе уничтожить семью, — шипит Лютер, уверенно отодвигая тяжеленые ставни на двери так, чтобы можно было оставить там некровную сестру. Ева пытается кричать, слёзы обиды накатываются на большие глаза, наполняющиеся чёрным. Металлический привкус крови на губе, проходящей струйкой из носа, жутко раздражает и вызывает отвращение, но она ничего сделать не может, активно барахтаясь в его руках. Пальцы наполняются свечением, а вены, — и подавно. Приходится почувствовать относительную прохладу бункера, в который так небрежно запихнул её Лютер, быстро задвигая за собой ставни. По одной пряди от концов к основанию проходит быстро чернеющая прядь, остающаяся навсегда. Ева отчаянно стучит, молит о помиловании, хочет объясниться. Но Космобой не собирается её слушать, удаляясь прочь из подвала. Номер Один спасает себя и остальных от спасения, довольно вздымая груди как можно выше, ведь он — гордость отца. Должей ею стать, и уверен, что тот смотрит на него из Ада взглядом, полном претенциозности.*
Быстрые шаги отдаются эхом во всём коридоре, Пятый невольно морщится от омерзительных воспоминаний о том, как отец приводил сюда наказанных детей, швыряя в склеп. Старый маразматик не имел ни малейшего понятия о родительской любви, смотря на всех до единого с высокомерием. Подойдя к двери, он заглядывает в круглое окошко, где в углу, свернувшись жалким калачиком, неподвижно лежит Ева, крепко-накрепко обхватив колени руками. С ужасом оглядывает сгоревшее постельное бельё на койке посредине, наблюдает следы капель крови на полу, проходящие от двери в часть комнаты, где «расположилась» напарница, кажется совсем замёрзшая. Пятому не хочется думать о том, почему там есть и кровь, и неподвижность, а потому он безуспешно пытается открыть дверь склепа. Силы не позволяют ему проникнуть туда, словно установлен барьер, как и двадцать лет тому назад. Паника охватывает его на пару с яростью, но внешне видно лишь последнее. Он слышит гулкие стуки каблуков Эллисон, за ними шлёпающие следы Клауса и остальных членов семьи, в негодовании примыкающих руками к дверям с просьбами к Лютеру открыть злосчастную дверь. — Что ты натворил, глупец?! — с толикой отчаяния выкрикивает Третья, чьи глаза наполняются слезами непонимающего человека. Это не её Лютер. Великан шокировано смотрит на гнев Номера Пять, готового кинуться на тупоголового брата сразу же, как его отпустит Диего, крепко сжимающий полные губы. На душе у бывшего работника Комиссии дикая агония и желание разорвать на части любого, кто сунется к нему. Он вырывается из рук Второго, вплотную приближаясь к громиле. — Делай, что говорят, урод, — едко шипит парень, чьи ноздри беспрерывно вздуваются. Космобой не движется, упираясь тупым взглядом в окошко, пока всхлипы Эллисон безмерно раздражают Пять и Ваню, неловко топчущуюся позади. — Сейчас же! И как только дверь наконец распахивается, в нос сразу же ударяет запах палённого и железного запаха крови, от которого морщатся все, кроме Номера Пять, ведь ему не привыкать. Он быстро подлетает к бездвижной напарнице, немедленно подхватывая на руки, и уходит прочь, расталкивая столпившуюся семейку. — Я позову Грейс, — оповещает Клаус, шлёпая наверх, когда Пятый перемещается вон из помещения. А пульса не нащупывает. .