***
Корпоративы, новогодние они или старогодние, в отбитой шараге или в частном секторе, всегда идут по накатанной дороге: торжественная часть для вменяемых трезвых фотографий; дурацкие конкурсы, в которых веселятся в основном те, кто придумывал конкурсы; и банкет — единственная причина, по которой никто не разошёлся ещё на стадии «Улыбочку!». Под столами — как учительским, так и ученическими — передавали алкашку в коробках из-под апельсинового сока «Добрый», но Антон на подпольное предложение по «отвёртке» ответил отказом, чем несказанно удивил всю общественность. После длительной болезни не хотелось вновь терять контроль над разумом. Тем более ему было не до этого: Дмитрий Темурович, закатав рукава чёрной рубашки, придерживал Кокотку на своих коленях и улыбался — вот то, что зовётся градусом. Играли в «Музыкальные стулья», где надо успеть занять табуретку. Осталось одно посадочное место и два игрока: Дмитрий Темурович и Яна. Когда музыка прекратилась, между этими двоими вышла заминка, какой-то подхихикивающий сыр-бор, после которого Кошкина села на Дмитрия Темуровича и объявила себя победительницей. Не то чтобы ревностно, но неприятно, особенно в ситуации их шатко-валких отношений. Антон морщился, и Катя с Оксаной многозначительно переглянулись. Когда Дмитрий Темурович тактично уступил победу, а Яна приземлилась рядом, самодовольная до невозможности, до Антона долетел шёпот: — И всё-таки они мои. Антон прошёлся по ней серьёзным изучающим взглядом и усмехнулся: — Наблюдай. Он пристально посмотрел на Дмитрия Темуровича. Тот изредка переговаривался с коллегами, как в первый день их встречи (примерно пару столетий назад), заложив одну руку за спинку скамейки, а второй придерживая вилку. Несколько раз мазнул по залу взглядом, но не заметил прямого выжигания. Антон был терпелив. Наконец Дмитрий Темурович сфокусировался на нём и вопросительно выгнул бровь. Антон подпёр щёку ладонью и подарил ему полуулыбку. Затем начал мысленно расстёгивать пуговицы чёрной рубашки — одну за другой, бережно, чтобы не порвать слабые петельки. Дойдя до конца, снова поднял мутный взгляд. Дмитрий Темурович расшифровал послание и отвёл глаза, кончиком вилки вырисовывая круги на скатерти. Только после этого Антон понял, что натворил. Яна, про которую он забыть забыл, присвистнула: — Как ты это сделал? — Как видишь, легко и непринуждённо. Учись, пока жив, — буркнул Антон, стараясь скрыть краснеющие уши. После банкета всех высыпали на балконы, чтобы восхищаться запуском петард. Некоторые продуманные захватили куртки, некоторые прыгали, растирая плечи, а Дима предпочёл бы просто выпрыгнуть в сугроб, чтобы остудить перегретые желания. Он затесался в центре тёмной безликой толпы, пытаясь сосредоточиться на фейерверке, который взрывался здесь, в реальности, а не в голове. Дима не знал, что хотел сделать с Антоном — придушить, отыметь или всё вместе, — но возбуждение клубилось в лёгких тёмно-красным дымом, мешало думать трезво. Семнадцать лет — прекрасный возраст, чтобы доводить до исступления педагогов, ничего не скажешь. Чужие руки обвили талию. Дима вздрогнул, опустил глаза, цепляя взглядом белые рукава, и заставил себя выдохнуть — ничего страшного, просто кара небесная настигла его. Дима не хотел оглядываться и проверять, наблюдает за ними кто-нибудь или нет, потому что, во-первых, поздняк метаться, а во-вторых, защитная реакция его организма сказала, что ему плевать. Антон наклонился к его уху и прошептал: — Надо поговорить, Дмитрий Темурович. Все буквы растворялись в шёпоте, кроме «д» и «т», которые стекали вниз по шее, вызывая мурашки. Антон губами обхватил мочку, коснулся языком нежной кожи и оставил маленький поцелуй под самым ушком. Дима пытался заставить себя, прежде всего, держать глаза открытыми, но остатки былой славы фейерверка неспешно летели вниз, убаюкивая бдительность, а Антон даже не думал ускоряться: просто медленно и очень аккуратно сводил с ума — на глазах у всей школы. — Доиграешься, — произнёс Дима через плечо. — Надеюсь, что да. Антон потянул его назад. Дима не противился.***
У него на шторах висела гирлянда. Она меняла режимы свечения самостоятельно, то ускоряясь, то замедляясь. В этом ритме они молчали, сидя на постели Димы близко-близко друг к другу и не решаясь дотронуться. — Скажите, и я больше так не буду, — прошептал Антон. Внутри стало горячо, как на углях. Антон воспитан чертями, обучен психологами и жутко опасен со своей невинной слабой улыбкой и хитрющими глазами. Дима чувствовал все махинации, чувствовал на подсознательном уровне, но противостоять не мог. Это уже не его уровень. Но он прав, как прав и Серёжа — надо говорить. Надо говорить, чтобы потом не возникла тупорылая двусмысленность. — Я понимаю, что веду себя как мудак, но… — на этом моменте Ушастик отстранился, резко выдохнул и отвёл взгляд, заранее расстроившись. Дима взял его за руки и заглянул в глаза: — Мне нужно время. Мне будет сложно, если я всё не обдумаю. Успокоюсь и… — Мы заживём счастливой семейной жизнью? Дима тяжело улыбнулся. — Если только по воскресеньям у нас будет час самокопаний. Это всё нездорово, и… — Дмитрий Темурович. — Ты дашь мне сегодня договорить? — Нет, — улыбнулся Антон и сжал его пальцы. — Вы договоритесь до чего-нибудь, что мне невыгодно. Я всё за нас двоих подумал. Да, мы с вами не самые здоровые и счастливые люди: у вас жизнь не сахар, у меня чёрт-те чё. Логично, что людей мы выбираем себе подобных. Нет у нас шанса на нормальную жизнь, ну нет его. Мне не интересны девочки и даже сверстники, вряд ли это изменится. Если вы мне откажете сейчас, потом я могу с лёгкостью втюхаться в какого-нибудь препода в универе — допустим, философа, зануднее вас стократ, — Дима пробурчал что-то себе под нос. — Но если за себя вы в ответе, то за философа — нет. Он вполне может оказаться тем самым педофилом, которым вы не являетесь, но воображаете себя. С такой стороны Дима не размышлял. — А вы можете влюбиться в ребёнка, который будет шантажировать, истерить и — что самое ужасное для вас — тупить. А замечательного меня рядом не будет, — приподнял брови Антон. — Я к тому, что рано или поздно такое бы с нами случилось. И может случиться потом, если мы решим не мутить. Так почему бы не расслабиться? Я вообще очень рад, что со мной случились вы, а не кто-то другой. Вкус у меня есть. Дима серьёзно поглядел на него: — У меня тоже. Ушастик позволил себе выдохнуть. Его руки были слегка влажными и дрожали. Он жутко волновался, краснел, но молчать больше не мог и делал всё, что в его силах. Дима поглаживал тыльную сторону ладоней большими пальцами, чтобы успокоить. — Я уеду на неделю домой, — тихо произнёс Антон. — Этого времени достаточно? — Вполне. Антон коротко кивнул и собрался встать с кровати, но Дима легонько потянул его за рукав. — Тох, — он прикоснулся своими губами к его, оставляя лёгкий поцелуй догорать без продолжения. Немного задержался возле лица и прошептал: — Спасибо. Ушастик снова кивнул и ушёл, тихо прикрыв за собой дверь. Дима коснулся рукой шеи и помассировал, пытаясь избавиться от щекотки. Не получилось. Господи боже, что наделал? …Антон прошёл несколько шагов по коридору, затем остановился и присел на корточки, потому что ноги резко ослабели и перестали его слушаться. Круглыми глазами он смотрел на пол. Ё-моё, у него чуть сердце не выскочило! Лихорадило сильно, поэтому он сделал пару вдохов и выдохов по технике «четыре-семь-восемь»: четыре секунды дышишь, семь не дышишь, восемь — выдыхаешь. Херня, а не техника. Её автор никогда не сосался с медиками, это ясно как день. Но это всё неважно — в небе за стеклом расцвёл новый фейерверк.