Ange blessé

      Стук в дверь заставил мужчину недовольно поморщиться. Лоретта же и вовсе запыхтела, с усердием «заплетая» старшего брата, лежащего у нее на коленях. Волосы у него не только темнее, но и не такие кудрявые, скорее, немного вьющиеся, что вызывало у нее зависть. А еще и праведный гнев, когда он запрещал их трогать. Во избежание Третьей мировой, Фабрису пришлось смириться с участью подопытного, позволяя дерзкой девчушке с усердием возиться над его укладкой. Сил на то, чтобы спорить не было, а поглаживания его даже расслабляли. Это в пять лет она едва ли не казнила его за каждую стрижку, сейчас же смирилась с тем, что они не такие уж длинные, чтобы было где разгуляться.       Стук повторился и врач поднялся с тяжким вздохом, затем растрепал «произведение искусства» на голове и расчесал все это пальцами. Даже неодобрительного сопения маленького творца не последовало. Вернув на место очки, он откинулся на спинку дивана и прохрипел:       — Войдите.       Беззвучно дверь отворилась, и в ней застыл Тони, что-то взглядом провожая по коридору. Повернув лицо, он расплылся в широкой улыбке и вошел в кабинет.       Девчонка радостно пискнула и вскочила на ноги. Прыгнув омеге в объятия, она ткнулась носом в его шею и только урчания не хватало, чтобы дополнить картину.       — Пресвятые угодники, ты что такое кушаешь, что так быстро растешь? — Горье засмеялся, трепля рыжую макушку. Еще годик-второй и она перегонит низкоролослого омегу.       — Вам поздно интересоваться, Вам не поможет.       — Ах ты, маленькая негодница! — преувеличенно возмущенно воскликнул Антони, вызывая у малышки приступ неконтролируемого смеха. — Я тут с твоим Бри пришел поболтать, принесешь нам кофе? — Он сунул руку в карман и выудил из него несколько ровных купюр сложенных вдвое. — По счастливой случайности, тут еще хватит на запеканку...       — Но сегодня подавали пирог, — она выхватила из его пальцев деньги и, довольная собой, выпустила заложника из объятий.       — Да ладно? — наигранно удивленно поднял брови омега, шуточно пытаясь выхватить купюры назад, но с заразительным хохотом альфа вывернулась из-под его маневров и выбежала за дверь. — А то я не знал, — он хмыкнул, уже глядя на Фабриса, с лёгкой улыбкой наблюдающего за чужой возней. — Поговорил я с Марселем Фанрье, целый час провел у койки, из него клещами не вытянуть и крошки информации.       — А то я не знал, — повторил Росса, бросая усталый взгляд на наручные часы. — И все же?       Горье присел рядом, и хотя диванчик предусматривал нахождение на нем двух людей в том расположении, чтобы не нарушить личного пространства, ближе было только если бы омега сел на его колени. Фабрис промолчал, не находя сил на то, чтобы уделить этому какое-то внимание и серьезно приготовился слушать.       Антони же пустился в долгие высказывания свой профессиональной точки зрения, потому как выудить из Марселя самую малость фактов все же удалось.       Неприязнь к сильному полу вызвана Максимом, но сильные издержки в проявлении такого отношения брали начало от родителей. Точнее, одного родителя, отца-альфы, что уже десять лет находится на стационаре в специализированном пансионате для инвалидов. Луис, единственный родственник Марселя, поскольку его жена умерла в несчастном случае когда омеге было всего два. В пятнадцатилетнем возрасте омеги у его отца произошел сердечный приступ, который повторился снова чуть позже и уже с более тяжкими последствиями. Иного выбора, кроме как оставить его под круглосуточным присмотром не было. Потратив все немногочисленные накопленные сбережения юный Марсель убивался на низкооплачиваемых подработках, что могли себе позволить вид помощи от несовершеннолетнего ребенка. Когда ему исполнилось шестнадцать, а у Луиса начались проблемы со всей центральной нервной системой, — омега сам едва не слег с нервным срывом. И в том самом пансионате он встретился с Максимом. По какой причине он там находился история умалчивает, да и это не такой полезный груз знаний.       Заприметив еще мальчика-омегу, он нашел действенный способ его заполучить: позаботиться о здоровье его отца. Так он скорее вынудил беззащитного и легко поддающегося влиянию Марселя выйти за себя замуж, или его любимый родственник просто не справится. Тогда квартиру их семьи Максим продал, отрезая пути отступления для омеги.       Какой силой Тони удалось выяснить все это — оставалось тайной, покрытой мраком. Впрочем, такая у него профессия.       — Часть из этого — мои догадки, — умозаключил психолог, ненавязчиво опуская голову на мужское плечо рядом. Лоретты, с обещанным кофе так и не намечалось, так что он мог себе позволить поступательные действия в сторону бывшего любовника, — но уверен, я подробно и максимально правдиво описал реальное положение вещей. Уведомлять меня о жизни после того, как он обручился с альфой — он наотрез отказался. Но и все же, понимаешь, в нем борется принятие альф, потому что он ещё помнит, что его отец — очень хороший человек, но в то же время образ Фанрье в его сознании пытается все разрушить.       — Это даже больше, чем я мог себе предположить, спасибо, что так постарался, — Фабрис откинул голову назад, изучая потолок и наполняя легкие запахом омеги. — Еще бы узнать, о каком пансионате речь.       — Я не детектив, Росса.       Омега провел пальцем по кадыку альфы, приковавшему к себе его взгляд, и зацепился за воротник, там его и оставляя, будто испытывая, какие у него есть полномочия на этот счет. В это же время, Фабрис ушел в размышления, пытаясь в алфавитном порядке расставить по условным картотекам новую полученную информацию, а потому, чтобы просто игнорировать чужие поползновения он не прилагал усилий.       — Его девичья фамилия — Мо́ри, — вздохнув, Горье убрал руку. Энтузиазм, из-за нулевой реакции, рассосался бесследно. — Можешь поискать в базе данных, но ранее Марсель жил не в Париже, а значит, это конфиденциальная информация другой больницы, другого города, понимаешь, о чем я?       Росса примерно понимал. В университетские годы Антони промышлял кибепреступностью. То есть, конечно он не обворовывал счета пенсионеров или национального банка, но мог на нолик сократить счета какого-нибудь офшорного счета русского политического деятеля. Выбирал он их методом тыка: чье лицо меньше нравится. Так он познакомился со своим первым мужем. Тот не был политиком. Вагнер следовал по пятам Антони, пытаясь вычислить его из личного спортивного интереса. А после выяснилось, что они обучаются на разных факультетах одного университета. Решив, что это судьба, студент по обмену из Германии не только обокрал счет Горье, вызвав у него бурю ярости, но и украл его сердце, махинациями приумножив и без того хорошую сумму.       Фабриса всегда веселила эта преступная романтика свойственная Антони. Пусть он завязал с преступлениями, они с первым супругом оставались на хорошем счету друг друга, как Бони и Клайд немецко-французского разлива.       — Скинь по электронной почте контакты Вагнера, — Фабрис выровнял спину.       — Ты меня явно не так понял, — омега заерзал, сложив ладони вместе. — Я пособничеством не занимаюсь, к тому же, узнаешь ты, где находится отец Марселя, дальше что? Ты влезаешь в границы охотничьих угодий Фанрье, я беспокоюсь о тебе.       — Ты противоречишь сам себе, иначе бы ты не сказал мне фамилии Луиса, как минимум. А как максимум — и говорить бы с моим пациентом не стал, — Фабрис вяло улыбнулся. — Ты ведь глубоко сочувствуешь его судьбе.       — Да я даже несколько потрясен, но омежья натура такая, — психолог скрестил руки на груди и закинул ногу на ногу в дополнение. Таким образом он пытался максимально закрыться от собеседника, когда ловил себя на том, что поддается истинному своему Я. — Не знаю, как ты собираешься это все решать, но ни меня, ни Йохана не хотелось бы вносить в список желающих на бюрократическую гильотину, даже если шанс попасться мизерный, кто знает, что у него в рукаве.       — Допустим, сам разберусь, — Росса поправил очки и запустил пальцы в свои волосы, хмурясь. В вассалах в обличье Горье и Вагнера он нуждался и очень сильно, других связей подобного рода у него не было. И был он уверен, что удастся подбить на всю эту «авантюру» омегу, просто стоит как следует поупрашивать. Но сейчас у него не было на это никаких моральных ресурсов. — Что еще скажешь?       — О, точно. У него запущенная патомимия, — Антони опустил взгляд в пол, на ходу анализируя. — Характерно для ПТСР, подкреплено депрессией и диссоциацией, думаю, в форме грубого защитного механизма. Ожоги на его ногах от бедер и до ступней — его собственных рук дело, так же он курит, потому что располагает чувствительным обонянием, и таким образом ухитряется его притупить. Я не мог особо в это вникнуть, поскольку это вызвало у него сильную тревогу, но думаю это связано с тем, что он пытается изуродовать себя, чтобы к нему не прикасались. А ниже пояса, потому что чтобы изнасиловать его — приходится снять штаны, что логично. На подсознании он состыковал одно с другим и посчитал, что если его кожа станет непритягательной на нижней части тела — это оттолкнет мучителя.       — Так, — Фабрис надавил на висок, как если некоторые мысли уже начали вываливаться из его головы. — А касательно течек?       — Это едва ли не самая болезненная тема, — Горье перевел взгляд на усталого коллегу и мягко улыбнулся. Он выглядел таким напряжённым, что казалось, лицо его вот-вот треснет. — Так же глубоко я не смог в это вникнуть, практически вообще ничего, для лучшего понимания следует провести еще несколько сеансов... разговоров, — Он поправил себя и лицо его посерьезнело. — Он очень жаждет детей, это видно по нему, туда же его спокойное отношение к Лори. Но при этом об этом с ним лучше даже не заговаривать, скорее потому, что как он несчастный, так считает, что и дитя свое обречет на ту же участь и не вынесет такого. По поводу запаха и прочего нужно обращаться к Герен.       — Логично, — самыми губами произнес Фабрис.       Дверь с тихим шорохом отворилась, и вопрос невропатолога застыл на кончике его языка. Омега покачал головой, встретив на себе вопросительный взгляд, мол, все равно больше ничего не знает. Затем они расслабились и повисшая в помещении напряженная статика начала спадать. Лоретта никогда не могла улавливать тонкие волны в воздухе, а потому создавала свою собственную жизнерадостную атмосферу. Она вручила мужчинам по пластиковому стакану с чаем, оправдывая это тем, что уже достаточно поздний час и кофе лишь навредит.       — Да, действительно, — омега бросил взгляд на запястье и встал, приглаживая рыжие завитушки девочки. — У меня еще океан дел, а вы поезжайте домой и хорошенько отдохните. Оставляю тебя за старшую.       — Так точно, месье Тони, — Лоретта завозилась, собирая со стола свои карандаши и фломастеры. Антони был для нее одним из влиятельных авторитетов, почти кумиром. Но, конечно, не таким, как Бри.       Горье улыбнулся, невесомо шагая к двери и исчезая за ней, как призрак в своем белом халате и брюках. Росса же меланхолично посмотрел на темно-коричневую жидкость в стакане, покачал ее и встал с места, решив, что собрать все инструменты сестры и побыстрее уехать домой — куда более хорошая перспектива, чем чаепитие.

***

      Лучше убить дьявола прежде, чем дьявол убьет тебя. Старое французское выражение, которое невольно возникает в голове при первом же взгляде на Максима Фанрье. С темными глазами и волосами, что двумя черными озерами въелись в его правильное мужественное лицо, так сильно притягательное для большинства окружающих. В великолепном костюме и сверкающих туфлях. И это если вспомнить, в каком рванье привезли его супруга.       Свыше двух недель пребывания омеги в стенах медицинского учреждения, курс на поправку, возможность забрать пациента на домашнее лечение — и вот он тут. К слову, выглядит он просто как полнейшая противоположность Марселю, и характер, как было известно, тоже. Взрывной, вспыльчивый, как у какого-нибудь жгучего испанца, на которого он и похож. Может, корнями он действительно уходил куда-нибудь южнее.       Марсель шумно сглотнул, встречаясь с улыбкой супруга и глаза его сразу стали влажными.       — Мсье Фанрье, я...       Фабрис встал, собираясь представиться, но его полностью проигнорировали. Альфа прошествовал мимо него ближе к омеге, а Росса замутило. К нему плотно и ярко привязался чужой запах омеги, приторно сладкий и острый. Сразу ясно, что он с обладателем этого аромата не в шахматы играл.       Фабрис удивленно провел мужчину взглядом, так и застыв с поднятой ладонью, которую он не успел протянуть. К счастью. Иначе ухватился бы ею за чужую шею. Но опускаться до насилия, даже в отношении этого человека, он не планировал.       — Как ты? — Максим бросил на прикроватную тумбочку какую-то папку. Папку, а не какие-нибудь фрукты или в этом роде. — Извините, — он опустил ладонь на светлые кудри своего супруга, и с голубых глаз незамедлительно потекли слезы, хотя выражение лица омеги нисколько не изменилось. Фанрье одинаково бесстрастно смотрели на врача, — не могли бы Вы оставить нас наедине ненадолго?       Фабрис возмущенно приоткрыл рот, но реальных причин отказать не нашел. Ему нужно было задержать Марселя в больнице еще хоть на несколько дней, хотя он уже имел все, что нужно для того, чтобы уйти. К тому же, Фабрис выполнял сейчас роль не вселечащего врача, коим его за глаза Максима назначил Матье Фель, а сиделки с привилегиями. И если он сейчас упрется рогом — подозрения посыпятся на его несчастную рыжую голову как шишки. Не хотелось испытывать границы чутья этого проклятого юриста. Надежда была только на его показательное благоразумие, ведь навредить человеку на больничной койке — очень и очень низкий поступок.       Росса опустил взгляд на пациента, и тот едва заметно кивнул. Его взгляд не выражал ничего, кроме звенящей пустоты, а влажные щеки блестели.       — Да, конечно, — Фабрис кивнул и достал из кармана упаковку бумажных салфеток, которые носил на случай, если Лори испачкается. Распаковав, он опустил ее возле левой руки пациента, понимая, что сам он их не откроет, а на Максима он надежд не полагал. — Только не слишком долго, в случае чего — я прямо за дверью.       — Да-да, конечно, — Максим улыбнулся самими уголками губ, и вытер щеку омеги согнутым пальцем, как бы демонстрируя, что его помощь даром не сдалась.       Росса развернулся и все-таки не сдержал брезгующее выражения лица, такое, будто он увидел змей. А оных он не любил больше всего в своей жизни. Но ничего не мог поделать с тем, что уж слишком Фанрье напоминал ему коварную черную мамбу.       Выйдя в коридор, он цокнул языком и отошел к окну, гипнотизируя дверную ручку в ожидании того, когда она повернется.       — Ничего не хочешь мне объяснить? — весь показательный ласковый тон в обращении к омеге сразу испарился, как только врач покинул палату.       Марсель ошарашенно моргнул, а ладонь, до этого безучастно лежавшая на его голове, вдруг сжалась в кулак. От боли в ране на лбу, с которой только-только сняли швы, он издал хриплый стон и безвольно вскинул голову вверх, куда потянула рука. Максим приблизился к его шее и втянул воздух носом. Марсель зажмурился, ожидая вердикт. Он пах им, все еще, как всегда, только им. Ведь иначе просто быть не может.       — Прости, — младший супруг зажмурился, глотая спазмы, стискивающие его горло.       Почти на пятнадцать лет старше него, крепко слаженный, сильный альфа, что способен гору свернуть, ради достижения цели и доказания своей правоты. И он — дешевая безвольная игрушка, полностью на его попечении. Конечно, он мечтал о продолжении учебы, институте, карьере преподавателя музыки и вокала. А теперь не мог себе этого позволить, поскольку этот мужчина забрал у него все: голос, способность обладать своими пальцами, между которых поселилась дрожь, которую он привык считать хронической. Даже у военнопленных были мечты и надежды, Марсель же не оперировал и призрачными желаниями. Все, что у него было — он сам, и этого Максим тоже пытался его лишить. Вытрясти душу, чтобы играться с ним, подобно доберману с костью.       — «Прости»? — Максим зашипел и, глубоко вдохнув, чтобы успокоиться, выпустил белые локоны. — Ты знаешь, что за этим следует? — он попытался вложить в голос как можно больше спокойствия.       Проследив траекторию взгляда омеги, направленного на дверь, он схватил его за щеки двумя пальцами, попутно ладонью затыкая рот. Такое маленькое личико очередной раз пощекотало его эго: он настолько сильнее и больше него, имеет столько власти над другим живым существом...       — На меня смотри, когда я с тобой разговариваю, дрянь, — Его ладонь стремительно мокла от того, как Марсель беззвучно плакал. — Твой докторишка тебе тут не товарищ, понял меня?       Марсель моргнул, пытаясь хоть как-то выразить согласие. Ни кивнуть, ни ответить у него не было возможности. Его лицо попало в медвежий капкан.       Он и не возлагал на Фабриса никаких надежд. Ему казалось чужеродным такое обращение к себе, уж лучше безразлично и холодно. Без этого тепла, что приносил с собой доктор Росса. Марсель не хотел, чтобы он приходил, чтобы ему становилось спокойно и уютно. Это равно тому, что после сладкого, горечь на языке еще более противная. А оттого он так ни разу и не нажал на четову кнопку вызова, даже забиваясь на краешек кровати в панике, ледяными осколками забивающей легкие, или скручиваясь в клубок от режущей боли в животе. Даже когда становилось совсем невыносимо и возникали мысли, что вот-вот он непременно умрет, он останавливал руку в сантиметре от белого кружочка.       Он не хотел надеяться на Фабриса. Точнее, не позволял себе такого, помня свое место.       — Посмотри на меня.       Марсель открыл глаза, которые плотно зажмурил, силясь сдержать поток слез. Белки сразу покраснели, отчего голубая радужка казалась такой неживой, что по загривку Макса скатилось ощущение льда.       Омега тяжело втягивал воздух носом, пытаясь не переходить на поверхностное дыхание. Ваниль чужого омеги забивала его носоглотку и он глотал слюну, пытаясь протолкнуть ее дальше, в желудок, лишь бы не мешала.       Он давно не реагировал на отпечатки чужих феромонов, ему было безразлично на все, даже лучше, когда от него пахло чужими. Потому что Марсель никогда не любил запах мужа, первое время он даже вызывал у него тошноту и головокружения. И сейчас он был скорее благодарен незнакомой омеге, что оставила на нем свои следы, чем был раздосадован этим.       — Хороший мальчик, — неискренне похвалил Максим и убрал свою руку, не отводя взгляда от покрасневшего лица с пятнами раздражения. — С тобой же не проводили никаких лишних процедур?       — Нет.       Омега вытер щеку запястьем, не решаясь на глазах мужа пользоваться оставленными салфетками, чтобы лишний раз не провоцировать его. Он не был уверен в своем ответе, потому что мсье Антони показался даже ему весьма... любопытным и проницательным, если можно так сказать, и разговор проведенный с ним волшебным образом ослаблял невидимую удавку на его шее. Он понравился Марселю, а поскольку Горье попросил не обсуждать их беседу ни с кем, кроме Фабриса — он молчал. И лжи в его ответе не просквозило, пусть он сомневался. Едва ли Макс слышал сам голос, и это было преимуществом: обманывать омега совершенно не умел.       — Замечательно. К слову, выглядишь неплохо, и от выродка заодно избавился, только поэтому я не стану тебя ругать и наказывать, — он улыбнулся, а Марселя прошиб холодный пот от его слов. — Как побледнел, не знал, что ли?       Омега приоткрыл рот и затрясся, сжимая пальцы в кулаки. Твердая корочка на ожогах еще не позволяла ему двигаться как захочется, причиняя боль. Сейчас же он ощущал, как она трескается, и всего-то чтобы позволить ему выплеснуть внутреннюю боль, что гораздо разрушительнее, чем это бледное ощущение в правой конечности.       Выходит, все эти боли в животе от... потери и пустоты? Он носил в себе ребенка, которого сам же и убил, так опрометчиво поддавшись желанию лишить себя мучений? А по итогу он убил свое дитя, а сам выжил?       Омега глубоко задышал, схватившись левой рукой за живот. На бинтах проступили пятна крови, в нос ударил запах железа, смешиваясь с ванилью и отголосками мускуса альфы. Все внутри так сильно заболело, а желудок предпочел самым быстрым способом лишиться обеда, которым его заботливо в который раз накормил Фабрис.       Тело содрогнулось в рвотном позыве, и он отвернулся от мужа, затем низко склонился. Отвратительная жижа плеснулась на пол, кажется, он стремительно лишался абсолютно всего, что съел. Из глаз и носа попутно текло. Его бы вывернуло еще хуже, когда к всеобщей картине добавилось еще и зловоние рвоты, но было уже нечем.       Спокойно подождав, пока его супруг не закончит, Фанрье встал на ноги и, взяв папку, прижал ее к боку. Потрепав белокурые волосы юноши, он хмыкнул, переходя на угрожающий рык:       — Не беспокойся, сделаем нового, если ты так того желаешь, — удовлетворившись реакцией омеги, в виде нового приступа слез, он развернулся и отправился на выход, по пути обронив лишь предупреждающее: — Ни слова этому рыжему, понял меня?       Марсель скривился, наконец разжимая больную руку и прижимая ко рту салфетку, в попытке оттереть неприятный кисло-железный привкус. За сим занятием его и обнаружил Росса. Он хаотично тер лицо: нос, глаза, губы, подбородок; стремительно превращал бумажки в кучку у себя под боком. Но слез остановить уже не мог.       — Прос-стите, я... — юноша всхлипнул, подрагивая, как если смертельно замёрз. Указал рукой на пол, куда сразу скользнул взгляд каро-зеленых взволнованных глаз.       — Мсье Марсель, это неважно, я уберу, — Росса медленно приблизился к нему и опустился на стул. — Но сначала поделитесь, что он Вам сказал?       — Правда... — парень глубоко задышал, будто вспомнив, что организму требуется кислород. На деле грудь просто саднило, переломы давали о себе помнить, но он уже не различал боль и решил, что это из-за слез, а потому решил постараться их подавить. Получалось плохо, от слова совсем. — Мой ребенок?       Фабрис удивленно приоткрыл рот. Каков идиот! Как можно было сказать особо ранимому омеге о том, что он потерял желанного малыша? Даже если бы Марсель знал, это просто лишнее напоминание. Ублюдок. Как можно быть таким отвратительным?       — Я убил его... — парень зарыдал, схватившись за грудь. Из уголка губ потекла слюна.       Росса испугано подорвался с места, совсем позабыв о намеренной медлительности в своих действиях; впрочем Марсель был слишком далек к тому, чтобы это заметить. Ножки стула громко скрипнули по полу, а альфа зашарил по карманам, пытаясь вспомнить где шприц, где баночка с успокоительным.       За уголок его халата ухватились пальцы, которые обнимали покрасневшие бинты, и слегка притянули к себе. Белокурая голова поднялась, ища что-то в лице Фабриса. Наверное, он ждал ответа, но Росса не знал, что он вообще имеет право сказать сейчас. Однако, это был первый раз, когда юноша сам пошел на контакт, пусть это простое прикосновение к одежде.       — Месье Марсель, — сжав в пальцах шприц, он опустился назад на стул и бережно накрыл маленькую раненную ладонь своей, — Вы же не любите Максима?       Блондин шмыгнул носом, глядя на ладони мужчины, не решаясь выдать совершенно очевидный ответ.       — Я помогу Вам, верите мне? — голубые глаза скептически посмотрели на врача из-под лба. — Вы больше не вернетесь к нему.       Марсель неопределенно качнул головой и протянул мужчине левую руку для укола. Он не хотел доверяться, не хотел испытывать боль предательства. Вообще ничего не хотел чувствовать, лишь желал поскорее окунуться в блаженное медикаментозное забытие, чтобы не видеть опротивевшего мира. Мира, в котором он сам лишил себя единственного счастья, не сумев сохранить его в своем нутре.