Возлюбленный Фортуны

      Крохотную каюту освещал один-единственный фонарь со свечой внутри, прикрепленный к стене. Сюда не проникали почти никакие звуки снаружи — разве что отдаленный шум бури, и Диане казалось, что она не слышит ничего, кроме собственного дыхания. Она сидела в кресле рядом с постелью и не сводила глаз с лица Генри Митчелла, по которому плясали причудливые тени, поскольку корабль продолжало безжалостно качать.       Диана изо всех сил гнала прочь неподобающие мысли, которые усиленно лезли ей в голову, старалась не думать о том, сколько женщин побывало в этой каюте, о том, как их хорошенькие головки лежали на крепком плече капитана, а белокурые или темные локоны переплетались с его золотыми волосами. «Видимо, мужчины не могут иначе», — вздыхала она мысленно. Мало кто из ее французских знакомых вел себя с дамами по-другому, но сама она не решалась никого осуждать за это, хотя и не одобряла подобного образа жизни. Тревожило ее другое: если, не дай Бог, капитан умрет, не пожалеет ли она о том, что отвергла его?       «Оставаться всего лишь друзьями», — напомнила Диана себе. Ни к чему колебаться и терзать себя сомнениями. И тем паче незачем тонуть в пустых и недостойных грезах о том, чего никогда не сможет случиться. «Бог вам судья, капитан», — говорила Диана мысленно. — «Сейчас вы для меня — просто раненый, а я — ваша сиделка, не более того». Но чем старательнее она пыталась уверить себя в этом, тем сильнее понимала, что кривит душой. Зачем обманывать саму себя? Не одно только сострадание руководило ею, и, хотела она того или нет, но с каждым днем те узы, что незримо связали ее с капитаном Митчеллом, неизбежно крепли.       Чтобы как-то отвлечься от тяжелых и порой неприятных дум, Диана принялась оглядывать каюту. Она была убрана гораздо проще, чем соседнее помещение, и единственным украшением служила довольно впечатляющая коллекция пистолетов на одной стене. Оружие было самое разнообразное: от тяжелых, богато украшенных золотом, которые она не подняла бы и двумя руками, до совсем небольших, спокойно поместившихся бы в кармане. Это собрание задело некую романтическую струну в душе Дианы, и она задумалась, смогла ли бы она, если понадобится, взять в руки оружие или даже поднять его против кого-нибудь. Ей вспомнился недавний разговор с капитаном, когда он упомянул о власти над жизнью и смертью. «Когда вы впервые отнимете жизнь, вы поймете», — сказал он тогда. Диана попыталась представить себе это — нет, никогда! — и в ужасе отвернулась.       Время шло, и сердце Дианы начала сжимать ледяная рука страха. Почему он не приходит в себя? Порой она затаивала дыхание на несколько секунд, чтобы убедиться, что он тоже дышит. Этот врач-пират сказал, что раны не опасные, а капитан — очень сильный человек. Так почему же он до сих пор без сознания?       Тихий стон заставил Диану обернуться к своему подопечному. С ужасом она увидела, что на щеках Митчелла проступили пятна нездорового румянца. Его губы приоткрылись, дыхание участилось и стало поверхностным, по вискам сбежали струйки пота. Диана схватила его за запястье и попыталась нащупать пульс, не смогла, и тогда, осмелев, положила руку на грудь капитану. Его сердце бешено колотилось, тело горело от жара. «О нет!» Диана смочила в тазу полотенце и положила на лоб раненому, стараясь не задеть рану на виске. Руки дрожали, как никогда прежде, пока она отсчитывала едко пахнущие капли снадобья из склянки. Диана осторожно приподняла голову Митчелла и попыталась напоить его. Половину она пролила, но остальное ей все же удалось влить ему в горло. После этого оставалось только сидеть, порой меняя полотенце на лбу раненого, и ждать, пока мучительный приступ пройдет.       Его начало трясти, на стягивающих раненое плечо бинтах проступила кровь, руки судорожно сжимались — так сильно, что Диана испугалась, как бы он не переломал себе пальцы. «Господи милостивый, помоги ему!» — в отчаянии взмолилась она. — «Облегчи его страдания, исцели от болезни, пусть он скорее очнется и поправится!» Вновь и вновь повторяла она эти слова, сперва мысленно, а затем и вслух, словно пытаясь вложить в свой голос некую целительную силу. Она зажмурилась и продолжала шептать слова молитвы, а сердце ее сжималось от бессилия.       — Диана… — услышала она вдруг тихий голос капитана и радостно встрепенулась, решив, что он пришел в себя. Но стоило ей лишь взглянуть на него, как она поняла, что ошиблась. Его глаза были открыты, но мутны, взгляд рассеянный; он смотрел, но не видел ничего.       — Диана… — вновь повторил Митчелл, хрипло, прерывисто, словно задыхаясь. — Любимая… Жизнь моя… Прошу, не оставляй меня…       Диана сидела неподвижно, будто статуя, и не верила собственным ушам. Неужели он зовет ее? Неужели он на самом деле полюбил ее и сейчас, в бреду, сраженный лихорадкой, против воли признался в этом? Диана готова была позабыть все свои рассуждения о мужских пороках, о том, что мужчины, подобные капитану Митчеллу, не способны любить по природе своей, но вдруг ей в душу словно вонзилась отравленная стрела. «Отчего ты решила, что он зовет тебя?» — с жестокой правдивостью подсказал голос разума. Действительно, среди всех его многочисленных любовниц вполне могла найтись одна по имени Диана — это имя не так уж редко встречается. А может быть, так звали ту, первую, которая когда-то разбила ему сердце — и которую он, возможно, продолжает в глубине души любить, несмотря ни на что.       По щеке Дианы соскользнула на платье одинокая слеза, расплылась по шелку мокрым пятнышком. Упрямая мысль о том, какой же должна быть та, что сумела покорить и завоевать сердце капитана, никак не хотела уходить. С немалыми усилиями Диана овладела собой и сосредоточилась на своих прямых обязанностях.       Это оказалось нелегким делом. Лихорадка и жар усиливались, так, что мокрые полотенца, которые Диана продолжала класть на лоб капитану, почти мгновенно высыхали. Она старалась не вслушиваться в отрывистые, бессвязные слова, что срывались с губ Митчелла, — его голос то шелестел едва слышно, то взлетал чуть ли не до крика. Он называл места и людей, которые были ей незнакомы, но ни разу он не позвал другую женщину, кроме этой таинственной Дианы. От тех слов, что были адресованы ей, сердце несчастной слушательницы одновременно сжималось и таяло. Все заботливо выстроенные ею преграды рухнули. Она не могла не признать, что отдала бы жизнь за то, чтобы услышать то же самое, обращенное к ней, — и произнесенное этим же человеком.       А пока ей оставалось лишь беспомощно смотреть, как он, раненый, мечется на кровати, судорожно дыша, словно ему не хватало воздуха. Вдруг он дернулся, как будто намеревался подняться, и Диана смертельно перепугалась. Она сделала единственное, что пришло ей в голову, — вцепилась в плечи капитана, стараясь не задеть рану, и постаралась уложить его обратно, хотя понимала, что физически не сможет удержать столь крупного мужчину, чьи силы сейчас удесятерены лихорадкой. В отчаянии Диана всем своим весом навалилась ему на грудь, не отпуская его плеч. Она шептала какие-то бессмысленные слова утешения, меж крепко зажмуренных век просачивались слезы, капали на шею раненого и тотчас высыхали, а сердце Дианы переполняли жалость и боль при виде столь сильного человека, побежденного безжалостным врагом — болезнью.       Она сама не знала, сколько времени держала его, пока, наконец, не почувствовала, что жар спадает, а дыхание и сердцебиение успокаиваются. Диана разжала пальцы, выпрямилась; тело ее затекло так, что она не сдержала легкого вскрика от боли и буквально рухнула в кресло. По лицу Митчелла обильно заструился пот, с пересохших губ сорвался глубокий вздох. Диана постаралась напоить его водой из кружки, а затем с облегчением наблюдала, как беспамятство переходит в целительный сон.       Вскоре после этого появился промокший Джонни с маленьким подносом в руках, на котором лежали сухари, немного изюма и стоял кувшин с водой.       — Это вам, мисс, — сказал юнга. — На случай, если вы проголодаетесь, хотя в такую качку я бы не советовал вам есть. — Джонни как будто смутился, его темные глаза уставились в пол. — Ну, мало ли что…       — Спасибо, Джонни. Но ты прав, мне сейчас не до еды. Разве что совсем немного, — прибавила Диана, ощутив вдруг сильный голод, несмотря на жестокую качку. Неудивительно, после таких-то душевных и телесных усилий! — Лучше расскажи, что произошло с капитаном. Как его ранило?       — А как он вообще, мисс? — Мальчик покосился на лежащего неподвижно командира.       — У него был сильный приступ лихорадки, но сейчас ему лучше. Рассказывай скорее.       — Хорошо… Ну, когда мы уже почти убрали паруса, один, на бизань-мачте — это которая ближе к корме, мисс, — сорвало ветром и поволокло в море, и с ним троих парней, которые держали фалы. Они бы точно потонули, кабы не капитан — и как только он успел? Ухватился за обрывок, обмотал вокруг руки, чтоб не выпустить, — вон, видите, след на руке остался? Ну, тут наши подоспели, помогли. Один-то все же сорвался, зато двоих удалось вытащить. И тут, как на грех, этот проклятый гафель и обломись… Ну, капитан просто не успел отскочить, да и никто бы не успел, когда на тебя хлещет вода со всех сторон. Вот и все.       Только сейчас Диана разглядела ссадины от веревки, спиралью обвивающие правое предплечье капитана. Она поневоле содрогнулась, ощущая, как затряслись поджилки в коленях: так ведь недолго было сломать руку! И вновь она поразилась нраву этого человека, без колебаний бросившегося на помощь своим людям и пострадавшего при этом. Теперь понятно, как Генри Митчеллу удавалось завоевывать сердца и умы. Он явно обладал всеми задатками командира, который пользуется уважением и любовью подчиненных, искренне готовых отдать за него свою жизнь, — поскольку они знают, что он сделает ради них то же самое.       — Что сейчас там происходит? — спросила Диана, вырвавшись из плена дум. — Буря еще не утихла?       — Какое там, мисс! Похоже, об этом еще рано говорить. Вы только не тревожьтесь, мы справимся. — Казалось, Джонни пытался подбодрить не только Диану, но и себя самого. — Мне, кстати, пора идти, меня боцман отпустил совсем ненадолго…       — Погоди, Джонни, — остановила его Диана, — помоги мне хотя бы перевязать капитана — ты же видишь, что я одна не справлюсь.       Мальчик охотно согласился, и Диана подивилась тому, насколько сильным он оказался, несмотря на свое худощавое телосложение. Вместе они сняли старые повязки и наложили новые, проявляя чудеса ловкости и осторожности, ибо качка не прекращалась ни на миг. Пока они трудились, капитан не проснулся и не издал ни звука, очевидно, изможденный тяжелым приступом.       — Мне пора, — сказал Джонни, когда они закончили. — Вы, должно быть, устали, мисс… Возможно, завтра вас кто-нибудь сменит.       — Нет-нет. Врач сказал…       — Его зовут Уилфорд, мисс.       — Так вот, передай мистеру Уилфорду, что я остаюсь и дальше ухаживать за капитаном и буду делать это столько, сколько потребуется.       — Как пожелаете, мисс, я передам. Признаться, у него работы хватает. — Мальчишка убежал.       Диана устало потянулась, потом решила все же дать волю голоду, и будь что будет. Она впилась зубами в кусок сухаря, совершенно не разбирая вкуса, — как же радостно было наконец-то подкрепить свои изрядно истощенные силы. Потом она прожевала горсть изюма, запила водой и с наслаждением откинулась в кресле. Так она просидела несколько минут, устало сомкнув веки, полностью опустошенная и физически, и морально, даже думать не было сил. Но уже установившаяся привычка заставила Диану открыть глаза, и она заметила, как потускнел свет в каюте, — оплывшая свеча в фонаре догорала, вокруг нее выстроились частоколом восковые стенки. Преодолевая из последних сил усталость, Диана заменила свечу и вернулась в кресло. И стоило ей лишь прикрыть глаза, как сон сморил ее.