Дом наших надежд

Гет
R
В процессе
22
автор
Размер:
планируется Макси, написано 138 страниц, 10 частей
Описание:
Посвящение:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
22 Нравится 35 Отзывы 6 В сборник Скачать

Часть четвертая: "Шепот, обычно, предназначается для одного"

Настройки текста

Kono saki ni nani ga machiukete mo Независимо от того, чего ты ждёшь, Tōku made mitcheme sono mukō Есть что-то далеко отсюда, Kima ga kureta basho wa ima mo То место, которое ты мне дала, Kokoro no yoridokoro de iru nosa Всё ещё безопасное место для моего сердца. BTS — your eyes tell

      Под ее ноги падает деревянная стружка. Найденный в бардаке инструмент жалит пальцы до крови. Нет, дело абсолютно не инструменте, а в ее руках, давно не практиковавшихся в этом деле. Что это у нее в руках? Что-то скукоженное, вялое, все еще мертвое. Кусок дерева, испорченный ее же руками. Что-то, потому что мертвое.       Фиби спешит успокоиться, но получается лишь хуже. Внутри вместо пожара эмоций — ливень. Быстротечный водопад, стекающий лавой от горла к желудку. Злая обида на себя же.       Что нужно человеку, чтобы успокоиться? Чашка ароматного чая с мятой или мелиссой? Теплые объятия, значит другой человек? Верное домашнее животное, чтобы использовать, как подушку-антистресс? Может, все же, сладкое? А разговоры помогают, когда сказать всей правды не можешь, а от вранья становится лишь горче на языке?       Фиби снова вгрызается в дерево, не в силах ответить на любой из этих вопросов так, чтобы подстроить рецепт под себя. Сложив под себя ноги, удобнее устраивается на плетеном деревянном стуле, укрытым пледом. Чужая ладонь появляется на ее плече не внезапно. Она заметила силуэт, направляющийся в ее сторону, но шагов не слышала, как и ничего вокруг себя. — Ендже хочет поговорить с тобой. — Джетт не доверяет ей телефон, а присаживается рядом, принимая за нее вызов.       Фиби смотрит на экран, где проецируется любопытное детское личико. Замечает и свое сердитое выражение лица, которое становится мягче по мере того, что вещает ей детский голос. Спустя минут пять, ее внимание полностью отдано ребенку, и она даже не замечает, как ее пальцы заматывают.       Белые клейкие полосы, такие же аккуратно прилегающие к фалангам и не сильно стесняющие движение, как из прошлого.       Ендже рад остаться у Чонов, клятвенно заверив ее, что ночные кошмары ему сниться без нее не будут. Младший же член семьи подтверждает, что они проведут время вместе. Фиби благодарит Чонгука, решая, что после им нужно будет это все обсудить. — Я переночую в студии, — сообщает о своем решении подруге, забирая из ее рук, свое утешение. — Ладно, — слишком смиренное, но наводящее на то, что разговор между ними возобновиться спустя время. — Это из-за Юнги? — третий голос принадлежит гостю, о котором она напрочь забыла. Намджун смотрит на нее в упор, своим взглядом проедая, как кислотой. Фиби долго под ним находится не в состоянии, а еще больше ее раздражает, когда каждый находит повод для волнения из-за нее.       Потому и проще: не лезть на рожон или не контактировать с теми, кто имеет дар воспламенять конфликт одним лишь присутствием. Но когда в ее жизни было это пресловутое «проще»? Будь она с ним на «ты» и дружеских отношениях, не была бы сейчас здесь, в окружение людей, которые ей небезразличны.       Она решает сказать правду, хотя все эти слова, по большей части, лишь ее переживания. Эмоции всплеском и сверхчувствительность, которая не как часть образа, а врожденное. — Мы договорились о том, что он встретит нас с Ендже на станции. — Он не успел, — говорит Намджун. Джет хмурится от этого, а она в реакции подруги распознает свою собственную после получаса ожидания Мина. — Хотелось бы, чтобы при таких обстоятельствах он предупреждал, — честно отвечает Фиби, но звучит словно обвинение, что она и спешит исправить. — Каждому из нас когда-то приходится стать чуть более ответственными, Намджун. Ендже моя ответственность и, если Юнги хочет быть частью его жизни, ему нужно стать серьезнее. И не потому, что я' жду от него невозможного, а из-за того, что моему сыну скоро исполнится только пять. — И ты пошла к нему, чтобы сказать все это, и вы поругались? — продолжает играть в Шерлока Джун. — Я пошла к нему, — повторяет Фиби, смотря на мужчину. — Поговорила с Триш, его соседкой, — она наблюдает, как на лице Кима появляется та самая гримаса «да какого черта». — Точнее, она говорила, а я слушала. А потом вернулся Юнги вместе со своей девушкой. — У Юнги нет девушки! — почти выплевывает Джун, а она лишь видит то, что он доверяет Мину настолько, что ему не нужны никакие причины, чтобы усомниться в нем. От таких людей ждать чего-то хорошего, сказанного в свою сторону, в этой ситуации, заведомо не стоит. — Значит у него есть нерешенные вопросы в прошлом и их имя Эмс, — спокойно повторяет она. — Намджун, — снова обращается она к нему, выделяя именем. — Как думаешь, почему я не привожу Ендже в студию? — вопрос для нее риторический, но не для мужчины, которому она даже не позволяет высказаться, взяв разъяснение на себя. — Первое: ребенку в его возрасте лучше проводить время со сверстниками и со своей семьей. Второе: я не хочу, чтобы он смотрел, как проводят время взбалмошные взрослые. Я не хочу осуждать вас и не буду, но любой ребенок заваливает родителя вопросами после. Зачем ему знать, что пьют взрослые дяди? Зачем они рисуют на коже и пускают горький дым изо рта, как драконы? Почему у них волосы цветные, они что радужные эльфы?       Джет начинает заливисто смеяться, по мере этого лицо Кима то сереет, то краснеет. И вся серьезность слетает на нет. Фиби пора бы отмахнуться, но она серьезно просит подругу заткнуться, но все что может сказать ей друг Юнги, которого он всегда считала умным человеком, так это: — Что за злые сказки ты читаешь на ночь своему ребенку? — У него вся жизнь сплошная сказка, — добавляет Джет.       Фиби вытягивается, встав на ноги и молча уходит собирать себе сменную одежду на время. И вовсе это не смешно, но отпускает ее быстрее, чем обычно, по крайней мере внешне.       Она мечтает о душе и о нормальной домашней еде, моментально переключившись на бытовой уровень проблем. С тоской смотрит на кухню, где весь пол в строительной пыли и чужих следах и тихо вздыхает, будто горюя. И снова мелькает мысль о том, что этот дом единственное место, где ее приютят. — Хэй, — раздается за спиной. Она оборачивается, смотря, как Джун шустро впрыгивает в свои кроссовки, хотя мог бы и вовсе в этой грязи и хаосе не разуваться, но ей такая мелочь приятна. — Я провожу, хорошо?       Фиби не отвечает, но ждет Джуна возле дома, смотря, как опускаются сумерки и сразу же зажигаются фонари: уличные, над соседскими дверьми, во дворах на ухоженных лужайках. Становится в разы уютнее и атмосфернее, даже теплее.       Они поравнялись плечами. Его шаги были длиннее, ее короче. Дорога к студии утонула в длинной тягучей тишине. Джун остановился возле магазинчика, где Стивенсон продавал виниловые пластинки. Вывеска «закрыто» висела с обратной стороны витрины уже вторую неделю, пока хозяин отправился в путешествие за новыми диковинками. — Он старается стать лучше, — его слова тихим ветром развеялись в пространстве, но она их услышала. — Никто не заставляет его быть не собой, — упрямо отвечает Фиби, хотя эта черта характера в ней, скорее изломанная кривая, нежели целая составляющая характера. Намджун, после ее ответа будто спотыкается о паузу, которая похожа на недопонимание между ними, ведь одного и того же человека можно видеть и воспринимать по-разному. — Ответственнее, — исправляется, но будто хочет добавить «как ты и заказывала».       Этот спор обречен на провал. — Он в салоне, — признается Джун, вновь не добавляя то самое «ждет тебя». — Фиби, можешь дать ему шанс еще раз и не ссорится, пожалуйста.       Ким Намджун умеет говорить «пожалуйста», умеет упрашивать, чем и прошибает ее броню каждый раз. Фиби не отвечает, ей все равно некуда деть себя. Некуда деться от Мин Юнги. Он — ее стихийное бедствие, которому сопротивляться нет никакого смысла.       Торн не смотрит вслед уходящему провожатому и быстро отбрасывает те мысли, в которых есть значение в том, что он идет в ее дом, к Джет. Ее ноги всегда ведут ее по этой дороге почти вслепую. Она позволяет вести себя и сейчас.       Приглушенный свет в окнах, но он есть. Горит тускло, но манит, как единственное яркое пятно в темноте, являющейся путеводной звездой, маяком, который может вывести из одиночества. Она только осознает, что так и держит руке кусок дерева, который должен был стать птицей, а в другой спортивную сумку. Никаких ключей, о которых ей никто даже не напомнил и сейчас понятно почему.       Она дергает за ручку и для верности аккуратно стучится, даже деликатно. Играй сейчас внутри музыка, она останется неуслышанной, на что и надеется. Говорят, надежда умирает последней, но с Фиби все происходит наоборот.       Как только дверь с той стороны открывают, она не спешит входить. Юнги не обивает порог, а наоборот отходит в тень, молча пропуская ее внутрь. Если взглядом можно сказать «спасибо», то этот взгляд она ему и посылает. Шаг внутрь, и он закрывает за ней дверь, никаких злых слов и ярых вопросов. Даже не комфортно, когда Мин Юнги и поступью, будто страшиться спугнуть. А ведь она не пугливая птица и не хрупкая ваза, но и не стена, которую ничем не пронять. — Как долго ты будешь здесь? — первой спрашивает Фиби, пытаясь не отводить взгляд, чтобы он не подумал, что она хочет прогнать его, но судя по его лицу, именно об этом он и думает. — Мне хотелось бы закончить кое-что.       Она тоже лгунья раз не говорит, что ей нужно больше времени вдали от него, разговоров-откровенностей. — Буду здесь долго, — дает свой несвязный ответ Юнги.       Он, определенно, лгун, но Фиби об этом даже не догадывается. О том, что для него это место стало тоже единственным, куда хочется сбежать, при любых проблемах. Не догадывается и том, что он изучил ее так дословно и досконально, отчего только подумав о Фиби Торн, она уже может оказаться рядом с ним или же… он к ней.       Юнги ждет, пока она поднимется по лестнице на второй этаж и закроет за собой дверь. Сам же идет за блокнотом и усаживается на ту же лестницу, надеясь, что она не сбежит, в раз передумав находиться рядом с ним. Может, исполнится его мечта и она его даже вызовет на дуэль разговора, который закончится не выстрелом кому-то в голову, как происходит обычно, а нормально. Жаль, что любое «нормально» никак не вяжется с именем Фиби. Может, и ему надо пересмотреть это «дуэль» и прекратить готовиться к каждому взаимодействию, как к войне.

***

      «Нужно беречь себя» — сколько в этой фразе простого до невозможности взаимодействия. Фиби думает, что именно так бы он ей и сказал, если бы увидел, чем она занимается. Она и не думала открывать свой ящик Пандоры, после его смерти. А сейчас, она понимает, чего лишала себя все это время.       Руки дрожат и по-прежнему больше крови, чем чего-то путного. Сегодня ее птица не взлетит, но может завтра или послезавтра. Фиби улыбается. В каре-зеленых глазах проблески его отражений. Смутно-знакомые воспоминания о родителях прячутся под тем же куполом, что и прежде, но почему-то он всегда напоминал ей о семье. Не словесно, а лишь одним своим присутствием.       Она моет руки, тихо шипя из-за того, что мыло попадает в порезы. Истязает свои пальцы и криво заматывает их, перед этим покрыв кожу мазью. В студии свежо из-за открытого нараспашку окна, немного завалено фанерой и банками со смолой. Многие инструменты расставлены на стеллажи, а ее кисти, словно боевые клинки картинно висят на панели, привинченной к стене. Многие вещи — принадлежат ему.       Фиби подходит к одинокой колонке, стоящей на крае стола, хотя ее истинное место на полу, почти в центре пространства. Она включает плеер и нажимает на плей. Музыка отрезает от постороннего, почти заставляет ее погрузиться в транс. Дверь все еще приоткрыта, а за окном уже стемнело. Она приглушает свет и разворачивает спальный мешок прямо на полу. Садиться поверх его, думая, что нужно спуститься и поговорить. С Юнги. Ждет ли он ее? Может, он ее ненавидит?       Ее обожгло. Сначала простыми словами, совершенно незнакомого ей человека, а после из-за простого касания. Ее сбило волной страха, когда он преодолел расстояние за несколько потоков ветра. Расстояние, которое исчислялось не днями и месяцами, а годами. Если да, то насколько сильно?       Ее вывернуло наизнанку. Сначала, подкрались сомнения.       Фиби стала опекуном Ендже в тот самый момент, когда он родился. Нет, все же, она стала им только после его смерти. Ведь, никто не знал, что в семья Ли до Ендже состояла не из двух человек, а трех. Она все еще была несовершеннолетней, когда малыш родился, как и стала последней, кто узнал о смерти его жены… Но это лишь предыстория. С тех пор, как Фиби Торн стояла перед ним на коленях и говорила, что будет рядом — началась ее новая жизнь. В тот роковой день — ее точка отсчета. И с каждым годом уверенность в том, что она справится лишь росла, пока она держала Ендже, ставшего для нее всем, за руку. Истончалась лишь грань того решения, которое он оставил после себя. Фиби хватило всего одного мига, чтобы понять, что очередное правосудие она не выдержит.       Из-за чего или кого Юнги злится? Из-за брата. На кого? На нее.       Может он знал, что когда-нибудь так и случится. Его родители потребуют отдать им Ендже, а Юнги не уйдет, даже после той последней ссоры, которая между ними из-за нее же и произошла.       Фиби помнит тот весенний день. С неба моросил мелкий дождь не переставая, но она все равно пошла гулять с коляской. Промокла до нитки, а после выслушал от него шквал нравоучений, которые быстро стихли. Его лицо было бледным, измученным. По ночам его душила боль, в то время она еще не понимала этого, списывая все на тяжесть ухода за ребенком. Его укрывал шатер скорби по жене, которая умерла сразу после родов.       Он сидел в кресле и устало наблюдал за тем, как она сидя на ковре, качала в руках его сына. Фиби все еще было неудобно от этого сожительства, но она была слишком обязана этой семье. Хотя, есть вероятность, что обязательство, которым она их вид отношений обозвала был лишь предлогом, чтобы остаться.       Он улыбался, но эта улыбка была другой. Прежней будто и не существовало больше. Она стерлась с его лица, словно была лишь следом или виражом, который она сама себе придумала. Ей хотелось спросить лишь об одном… но она молчала, решив повременить. По крайней мере не сегодня. Еще раз посмотрев в окно, где на сером пласте облаков не было ни одного просвета, он заговорил: — Моя мама была бы счастлива, унаследуй я их бизнес, но я не продолжил их дело. Я никогда не был Мином, и взял фамилию мамы, чтобы не расстраивать еще больше. Уехал учиться подальше от дома, был подмастерьем, а потом достиг чего-то сам, без чьей-либо помощи. Встретил ее… Как думаешь, я поступил эгоистично?       Его родители — это мать и отчим. Фиби вслушивалась в каждое его слово, сравнивая его голос с летним ветром и даже не сразу поняла, что он задал ей вопрос. Он не повторился и не ждал от нее ответа, но на мгновение ей показалось, что он оправдывается. Тема родителей не была для нее настолько больной темой, тем не менее, ей стало приятно от того, что ее слова смогли надломить его. Только не настолько «приятна», чтобы забыть про то, как он кричал о том, что должен теперь отдать своего ребенка, что не справится… — Твои родители пережили вместе с тобой этап взросления. И не каждый ребенок остается в «гнезде», после того, как это время проходит, — дала свой ответ Фиби. Она не знала его настолько хорошо, чтобы выразиться конкретнее. И никогда не смогла бы обвинить в том, что ему захотелось сбежать, ведь сколько слов было сказано о его родном отце, который научил мечтать, ничего о матери и лишь толика слов о сводном брате, с которым перестали видеться, но часто поддерживают связь. — У них был Юнги, но тот сбежал из дома, как только выяснил какой груз ответственности придется нести на своих плечах. Тогда, он впервые упомянул его имя. Никто ей не сказал, что призрак этого человека станет ее реальностью в кошмарах, а после будет мелькать в ее жизни почти ежедневно. — Он единственный кому я не знаю, что сказать, — продолжил мужчина. — У вас плохие отношения? — не выдержала Фиби, прозябая от напряжения. Голос сошел до шепота, пока она опускала Ендже в колыбельку. Почему-то весь этот разговор перерос во что-то ей совершенно непонятное. — Я рассказал о тебе маме, не хотел, чтобы она срывалась сюда, пользуясь веской причиной, чтобы снова влезть в мою жизнь. Прости, Фиби. Теперь, ей уже не нужно было догадываться. Все встало на свои места. Она была чужой, навсегда такой в этом доме и останется. Ей хотелось напомнить ему лишь об одном, она ни на что не претендует, но это бы стало ошибкой. Ничего в этой жизни не делается просто так, а некоторые поступки приводят в череде последствий.       Они вышли из комнаты, чуть прикрыв дверь. Она собралась пойти в ту комнату, которую ей выделили, возможно немного позлиться или пожалеть себя, но он изменил ее планы. — Ты можешь еще немного побыть со мной. Я хочу тебе все объяснить.       Он объяснил. Действительно все. Его лицо в этом разговоре была серой маской кардинала. Он чеканил каждое слово, как приговор, который поставил себе, увы, не сам. То, о чем узнал, когда его жена Амели была беременна, то, о чем не смог ей сказать из-за этого же. Винил себя за то, что умирал, но она сделала это раньше него.       В этот судьбоносный день лил дождь. Его сила стала мощней, как раз после четырех. Фиби почему-то запомнила это время. Время раскрытия тайн.       Он снова не просил ее остаться и не говорил уходить. Это было чем-то смежно-переломным между ними. В этот же момент между ними появилась связь, построившаяся на страшном доверии. Он извинялся, много раз говорил, всем в этом мире приевшееся, «прости». Она снова не понимала, но уже знала, что позже получит ответ. Тогда, когда он скажет в очередной раз «прости» и добавит: «Я эгоист. Я тебя уничтожаю. Твое будущее. Но ты, как одно из лучших событий, которые со мной случались. Я не могу требовать от тебя о пожизненной заботе о Ендже, но лучше человека на эту роль, чем ты, я не знаю…». Но не опережая ближайшего будущего, Фиби продолжала слушать его, выть в душе и сгорать. Она не знала, будет ли это безысходностью, очередной болью или чем-то иным, но заранее приняла решение остаться. О чем и хотела сказать ему, но громкий стук в дверь, заставил ее вздрогнуть.       Лил дождь. Громкие капли барабанили в окна, а когда он открыл дверь и запустил в дом запах небесной воды, Торн и вовсе соскочила с высокого табурета, вся подбираясь. Но новый гость так и не появился, а он исчез на улице. Вне досягаемости.       Казалось, мир обрушился. И вся тяжесть вселенной, в которой она была так одинока, стала настолько ощутимой, что от тревоги она не сразу нашлась в какую сторону бежать. Ендже должен был еще спать, а он… Фиби не стала выходить. Лишь тихо приоткрыла дверь, и сразу же увидев его спину, облегченно выдохнула и тут же стала свидетелем разговора двух братьев.       Он предупредил ее о матери, но не о брате. А сейчас воплощение кого-то для нее неправильного, даже отталкивающего и притягательного одновременно, стояло перед ее глазами и было не плодом воображения. Человек, парень, мужчина. Юнги. Только очертание, будто размытый рисунок, написанный акварелью. В темных тонах. — Ты еще ребенок, Юнги. Думаешь, ты можешь помочь мне, используя такие выражения в сторону той, о которой ничего не знаешь? — Кто вообще такая Фиби Торн? Твоя жена умерла, а ты привел в свой дом новую подстилку? Может и твоему сыну…       Она запомнила этот голос, разительно отличающийся от его. Вибрацией, резкостью, шипящими. Клокочущая тональность, от забористо-резкого до низкого шепота. Фиби запомнила, с какой неприязнью было произнесено ее имя. А потом увидела.       Удар. Шлепок. Это был его выбор. Не в сторону брата. Он встал на ее защиту. Боль в ее сердце от осознания — уколом, непонятно из-за чего или кого больше.       Всего пятнадцать секунд в ливень. Его глаза темнее на пару тонов, чем его, почти черные, как у ворона, который готов защищаться до последнего. Выживать. Смоляные волосы, закрывающие лоб и брови. Острый подбородок, бледная кожа, упрямо поджатые губы. — Ты точно мой брат? Что-то я забыл твое лицо за эти пять лет, пока не видел ни в своей жизни, ни в жизни родителей?!       Она дрогнула от яда в голосе Юнги, а он словно знал, что она рядом и снова прикрыл своей спиной от опасности. — Ты видел мою жену только на фотографиях, потому что даже не явился на нашу свадьбу, а теперь ты говоришь о ней так, будто знаешь, что я испытываю из-за ее потери.       Безжизненно-тягучее, но так холодно произнесенное, что она бы даже не выбежала спасать его, оставаясь намертво привинченной к своему месту. От страха. От растерянности. Всего ничего, он говорил о том, что заставляло ее желудок сжиматься и сейчас вызывал то же чувство, но это было продиктовано совершенно противоположными чувствами. — Из нас только ты: всемогущий, хороший, добрый и всезнающий! Только знаешь, что я вижу прямо сейчас?! Полное лицемерие! — Ты не знаешь, о чем говоришь, Юнги.       Он опустился до шепота, который кричал громче тех слов, которые могли услышать все. Шепот, обычно, предназначается для одного. — Я нихрена могу не знать, но я приехал, чтобы помочь тебе.       Фиби задержала дыхание. Этот резонанс слов и действий стал для нее неким открытием. А потом в голове всплыли обрывки его фраз «я хочу тишины», «не хочу, чтобы со мной были рядом те, кто никогда по-настоящему не знал меня…», «он единственный кому я не знаю, что сказать». — Пожалуйста, уходи, Мин Юнги.       То были его слова отчаяния. Для кого-то они превратились в молнию. Фиби отступила, сбежав на кухню, зная, что он вернется один. Он захочет остаться один и она не посмеет оспаривать это желание. — Теперь ты во мне даже своего брата не видишь?       Вопрос был громким, и она его услышала. — Уходи.       Его ответ был тихим. Фиби смотрела, как он скатывается по двери на пол, зайдя в дом. Роняет свою голову на руки и беззвучно плачет. Даже если не видно слез, он изливает свою печать частым дыханием, парализованностью тела…       Тогда, Юнги ушел, поселившись в ней, как травма его души.       Ее омыло тем ливнем из прошлого. Окатило необузданным холодом. Импульсивность Юнги не исчезла, не растворилась со временем. Фиби всегда была осторожна, немного боялась и преувеличивала тем самым свои сомнения. Может, одного признания от человека, который умирал, ей было недостаточно.       Все смешалось, после его смерти. Оглашение завещания, письма для Ендже, опекунство. Последнее было для нее темой прискорбной. У нее не было никого, кто бы мог за нее поручиться и несколько лет она потратила на то, чтобы хоть как-то наладить контакт с его и Юнги родителями и посчитали достойной Ендже, почти приняли. А пока к ним в дом приходили незнакомые люди. Лицо одной женщины было особенно ей знакомо и противно, она захаживала чаще других. Морщилась и воротила от нее нос, будто она прокаженная, инвалид или, скорее, неполноценная.       Ее мир был хрупким. И одна неуверенность, которая появилась из-за Юнги, сбила ее с ног.       Фиби ведет ладонью по грудной клетки, упоенно замечая, что стук сердце приходит в норму. Чуть сжимает себе шею, не ощущая дискомфорта. Она больше не может задыхаться из-за этой гонки, которую ведет с собой же. Злиться, совершать глупые поступки, а после так болезненно принимать их последствия. Отчего-то именно сегодня, спустя столько лет, она попыталась прогнать Юнги из своей жизни. Только сразу же пожалела, как и в тот чертов дождливый день, когда увидела его впервые.       Дверь открыта, но она слышит стук. Его спина больше не прикроет ее ото всех бед, да и раньше она сама справлялась. Всегда. Сколько себя помнит. — Могу я войти?       На ее памяти — это впервые, когда он при ней поднялся сюда, как и больше не заходил в их дом после того дня. Сейчас, это выглядит очень страшно и ненормально. Возможно, она впервые осознает, насколько Юнги это тяготит и сколько смелости он вложит в это совершенно простое, и непонятное кому-либо другому, действие. — Проходи, — медленно произносит она, заставляя его отмереть.       Фиби наблюдает за ним. Юнги на нее не смотрит. Больше по сторонам. Ей кажется, что его антрацитового цвета глаза не пропускают ни единой детали. Она не умеет читать его эмоции, когда он расслаблен и храбриться, прямо, как сейчас. Фиби его таким еще не видела. Когда она забирает Ендже и они встречаются — он выглядел чаще всего отстраненно, а когда улыбался — язвил.       Этот Юнги — ей малознаком.       Она замечает, как ему хочется дотронуться до всего, что удерживает его взгляд. Фиби интересно, действительно не плевать, о чем он думает в этот момент. — Это The Chainsmokers? — спрашивает Юнги.       Он говорит о музыке. Она вслушивается в слова песни, что играет на фоне их молчаливого диалога. — Bloodstream, — кивает Торн, легко вспоминая название песни с таким-то названием. И смотрит на Юнги. — Я облажался, я пропадаю, я запутался в себе. То, что я наговорил, было сильным преувеличением, — легко срывается с его языка, почти читкой. Слова из песни, ударной волной им подходящие. — Да, я это и имел в виду, — продолжает она, втягиваясь в эту игру откровений, которые вроде понарошку, но так отчетливо передают смысл.       Она тянется к плееру и ставит на воспроизведение эту песню заново. Юнги наблюдает за каждым ее действием. Когда песня начинается, все повторяется. — На этой неделе я трижды напивался, спускал все деньги на ветер. Думал, что легко с этим справлюсь, но я не могу положить этому конец, — он говорит это словно знает песню, или впитывает эти слова наизусть прямо сейчас.       Фиби ждет, когда закончится припев и произносит следующие строчки: — Трижды на этой неделе я опускал руки, попадал в состояние, когда считал себя ничтожеством.       Ее выбор срабатывает на нем удивлением, но только из-за того, что ему не понять ее каждодневной рутины. Он и ее не знает. Они не спрашивают друг друга о том, в чем признавались, полагаясь на чужой текст песни, слова, которые слышали миллионы, но поднимали под себя так жестко, как они, единицы. Маленькая прелюдия клишированных фраз вывела между ними зеленый коридор. Иди, тебя никто не останавливает, но никто не спешил нарушать то, что образовалось в этой фазе нового уровня их отношений. — Трижды на этой недели я пропускала обед и ужин, — почувствовав себя уязвленной от урчания в животе, первой нарушила идиллию Торн. — Я тоже голоден, — вполне адекватно реагирует Мин. — Можно было бы…       И не договаривает. От неловкости искрит воздух, даже открытая форточка уже не спасает. У Фиби, наверняка горят уши, о чем она догадывается, когда дергается, чтобы убрать волосы с лица, но быстро отбрасывает эту идею, чтобы хоть немного быть защищенной.       Она встает на ноги и разворачивается к нему спиной, когда берет в руки рабочий мобильник, где хранятся полезные номера. Время позднее, но она надеется, что Бренда ей не откажет в просьбе, чего никогда не делала и до этого, но прежде, ей надо предупредить об этом Юнги. Фиби усиленно думает над тем, как он воспримет информацию о том, что Бренда Роллинс, владелица маленького уютного ресторанчика, являющегося жемчужной Энса, позволяет ей по ночам готовить на своей кухне. Придется ведь рассказать и о причинах, из которых он узнает, что она возит еду в соседний город, где расположен пансионат для детей-сирот. А после, обращает внимание на свои руки и все мысли, прокрученные ранее становятся бесполезными. — Черт возьми, Фиби Торн, ты здесь?       Юнги стоит уже в шаге от нее. От него исходит еле ощутимый запах сигарет, смешанный с чем-то более тяжелым, немного давящим, но не отталкивающим. — Что с твоими руками? — он лишь смотрит, не дотрагивается, но ей хочется спрятать руки за спину, что она и делает. Мин хмыкает, такой странный звук, будто он знает больше, чем говорит. На губах кривая улыбка, не имеющая в ее голове распознавания. — Я заказал пиццу. — Но я хочу тако, — молниеносно выпаливает Фиби, получая в ответ яркий смешок. Юнги не показывает, как выглядит эта его эмоция, отворачиваясь от нее. — Острое или…? — Или и побольше сыра.       Юнги стоит у окна, разговаривает по телефону, хотя любой заказ можно сделать из приложения в режиме онлайн. Фиби смотрит ему в спину, все еще считая эту картину сюрреалистичной. Вот они две неловкости. Один пытается заглушить свою, делая заказ, а у нее есть шанс рассмотреть его детальнее, пока он занят. Всего несколько минут, и они возвращаются к исходному.       Молчание между ними не назвать уютным, но и искр напряжения больше в комнате не прощупывается. К Юнги можно привыкнуть, как и к другому любому человеку, но он этого никогда не позволял сделать. Фиби к нему — нужно привыкнуть. — Почему ты думаешь, что я хочу забрать у тебя Ендже, Фиби? — спрашивает Юнги.       Она отводит взгляд в сторону древесной стружки, которая нетронутой горкой лежит на полу. Он пользуется теми же словами, что и его родители. В их первую и последнюю встречу это выбило ее из колеи настолько, что она выпалила все что думает одним махом, выставив при этом, скорее, себя в не лучшем свете чем их.

«- Потому что вы считаете меня ненадежной, глупой и просто неподходящей для вашей семьи. — Мы просто не знаем тебя, Фиби. — И поэтому вы пытаетесь повлиять на его решение, изменив завещание, которое он оставил. — Это естественно. Мы семья и такие вопросы должны касаться нас в первую очередь. — Но официальным опекуном стала какая-то незнакомка, которая смеет перечить вам и… — Ты все еще слишком молода, Фиби. — Но это не дает вам никакого права лишать его последнего желания. Считайте меня меркантильной и последним человеком на земле сколько вам будет угодно, но я все равно заберу Ендже домой. Туда, где он будет счастлив. В то место, где был счастлив последние годы ваш сын…»

— Фиби? — он часто произносит ее имя, чтобы усилить любы слова, которые предназначает только ей. Она пытается подобрать те слова, которые не возымеют тот разрушительный эффект из прошлого, но все равно произносит то, что диктуют ее ощущения: — В твоих силах все разрушить. И не потому что наш мир с Ендже хрупкий, а потому, что когда-то я поняла, что быть опекуном твоего племянника, значит и стать частью вашей семьи. С последним, насколько ты знаешь, у меня затруднение, — она не смотрит на него, когда говорит все это. — Никто не сможет сделать этого, — повторяет Юнги, будто знает больше чем она. Фиби смотрит ему в глаза. В них плещется полная уверенность в своих словах. Она бы поверила, правда, знай наверняка, что Мин тот самый надежный человек, на которого она может положиться. — Значит дело во мне. — А что с тобой не так? — спрашивает, но не добавляет: «Что ты навоображала в своей маленькой глупой голове, Фиби?». — Ты действительно не понимаешь, как это работает, Юнги? — в ней поднимается волна пожара, стоит произнести этот вопрос вслух. — Просвети меня. — Я ребенок, который всю жизнь провел с незнакомыми ему людьми. Человек, которого вечно будут контролировать социальные службы, — зло выплевывает Фиби, раздражаясь от той самоуверенности с которой он говорит с ней, совершенно ни черта не зная. — После совершеннолетия ты свободна, — спокойно отвечает Юнги. — Да, но ты думаешь, что человеку, не имеющему каких-либо родственников, тому, кто не создал своей собственной семьи, доверят ребенка? — достигая критической точки, спрашивает она. Так противно выворачиваться наизнанку перед тем, кто не может додуматься даже до элементарного. — И ты решила, что мой брат только из-за Ендже оставил тебе все, что имел и даже больше? Может потому, что не хотел общаться с нашей матерью, которая боготворила его, даже после того, как он отказался быть частью семейного бизнеса?       Фиби ощущает пелену, застилающую глаза и подступающий ком в горле. — Да, ты считала его действительно святым.       Последняя насмешка, как последнее, что она хочет и может услышать. Приезжает курьер, но Фиби не слышит клаксона или того, чем занимается Юнги. Что говорит ей, или чем хочет обидеть. Она сдерживает бурю внутри себя, строит барьеры внутри, чтобы не утонуть. В конце концов, не желает отдавать свою боль тому, кто ее не примет. Ей следовало понять с самого начала — с ее и Юнги никогда не выйдет команды.       У нее нет сил встать, или что-либо ответить ему. Она не слышит, как хлопает дверь на первом этаже, и он уходит. Пакеты с доставки, так и стоят около двери, благоухая пряностями.       Юнги не идет, а бежит в сторону дома. Все это осточертело. Прошлое будто не заканчивается. Его брат, сидящий в своей святости на небе продолжает плести интриги. Говорят, что все тайное всегда становится явным. В Мине лишь разрастется червоточина. Гнилая воронка, сотканная из лжи и недомолвок. Она не знает. Она ничерта не знает. Ни о нем, ни о его брате.       Он зол. Эту злость не проглотить и уж тем более не прожевать.       Порог его двери снова обивает Эмма, но ему настолько плевать, что он даже ее не слышит. Может это карма такая и ему воздается по заслугам. Легкодоступная, легковерная и такая простая Эмс.       А с единственной женщиной, которая ему интересна и… важна, он даже найти общего языка не может. Фиби умна, но не смогла разгадать даже его брата, не смогла понять какого… он остался в этом скучном городке, ради кого. Фиби не любопытна, потому что давно бы могла выяснить, что скрывается за его отношением. Фиби одиночка, как и его брат. И она не знает.       Он роется в ящике, доставая различные ненужные бумажки, из которых одна из них предназначалась с самого начала не ему. — Юнги, нам нужно поговорить! — берет высокую ноту Эмма. Ее рыжие волосы настолько идеально уложены, что потекшая тушь под глазами, выглядит, как красивая игра на его нервах.       Как бы он хотел поговорить, только не с ней. Жаль, что ни одна из них, не хочет принимать простые истины, которые он вкладывает в смысл слов, которые без какой-либо подоплеки произносит вслух. — Мы расстались, хотя нет, мы даже не встречались, чтобы расставаться. Представляешь такое? — перебирая документы, которые все еще хранятся в конвертах, произносит он. — Но нам было хорошо вместе, — ноет она. — Да, весело и удобно, Эмс. Ты вернулась для продолжения? — смотрит ей в глаза Юнги. — С возвращением! Но продолжения не будет. — Но я изменилась! — хватает его за руку, чуть не дырявя своим маникюром кожу. — Так и я уже не прежний! — начинает злиться он. И почему-то будь Эмс хоть когда-нибудь умной, не начала бы ластиться к нему, как кошка. — Перестань, — пока еще по-доброму просит он. — Нет. — Я пока лишь советую, Эмма, — отталкивая ее от себя, говорит Юнги. — Еще раз увижу тебя у своей квартиры, вызову копов. И я надеюсь, ты окончательно не подсела на порошок, потому что они будут проверять. И в этот раз я не стану прикрывать твою задницу, а они мне поверят. Не тебе.       Они оказываются за дверью, на потеху соседям, которые любят такие вот драмы, а ведь он в последний год не давал никаких поводов для сплетен. И возвращаться к прошлому не собирается. Рыжеволосая смотрит на него волком. Юнги не впечатлен. — У меня больше нет желания тратить на тебя свое время. — Ты пожалеешь! — Я уже пожалел об этом, — для себя же произносит вслух Юнги.       Кого-то даже не хочется считать частью своего прошлого.

***

      Фиби ощущает теплую даже чуть влажную руку на своей щеке. Проваливший в беспокойную дрему, она не может открыть глаз. Рука отстает, но потом ложится на ее предплечье. Кожа к коже. Горячо, но мешает неимоверно. — Фиби, открой глаза.       Она сжимается еще больше, точно понимая, кто зовет ее. Яркий запах кофе ударяет по рецепторам. — Это важно.       Юнги не церемонится, когда приподнимает ее за плечи, а после и вовсе подсовывает вторую руку под колени и поднимает. Лишь с энной попытки она открывает глаза, ресницы на которых слиплись от слез, которые она ему так и не показала. Мин усаживает ее в кресло и взяв за руку, подсовывает ей горячую кружку, заполненную бодрящим напитком. Вокруг темно, но он быстро исправляет это, когда отстраняется, чтобы подойти к стене и прощелкать все выключатели, чтобы настроить свет.       Она морщится и ставит кружку на пол возле своих ног. Трет лицо ладонями и скручивается в кресле, подкладывая под себя ноги. Холодно, как и от слов Юнги. — Мы не можем остановить все, как есть, Фиби.       Она не может дать ему на это ответ, будучи скованной усталостью. Ей, изнеможенной, от беседы, произошедшей до этого, хочется лишь зарыдать. Юнги умеет быть изощренным. Мучить ее, даже когда она бежит от него без оглядки.       Он курит прямо в форточку. Ей хочется застрелиться. По крайней мере, на время уйти на покой. У нее нет больше сил. — Как вы познакомились с моим братом? — Юнги выпускает поток дыма прямо в ее сторону и только поток ветра выбрасывает его наружу, не позволяя ей задохнуться. Он ждет от нее рассказа, а она молит его об отсрочке: — Пожалуйста, не сейчас. — Я не могу не настоять.       Ее «пожалуйста» — пустой звук для него. Ее душит от обиды и единственное желание, которое просыпается в ней — это бросить в него кружку с кофе. Если эта заботу, то она такой не хочет. Ему следовало вылить на нее ушат ледяной воды, после приколотить к стулу и пытать. Может в нем еще остались зачатки цивилизованности потому он не сделал так.       Черство. Так черство, что о его можно поранится. Юнги острый, как только заточенный нож. Снова обожгло. Его взглядом. Снова вывернуло наизнанку, заставляя отвернуться.       Юнги в ее глазах равнодушен. Всегда и всюду, где бы она не была. Его речи всегда отполированы до блеска, и режут глаза так, что подступают каждый раз слезы.       Сегодня Юнги перед ней будто открыт. Но эта открытость, достаточно хрупкая грань. Далекая линия, подобная горизонту, на который только любоваться издалека, но расстояние это никогда не удастся сократить.       За одни сутки — это уже второе прикосновение. Ей не удается скрыть свое удивление, когда он присаживается у подножья кресла, свои руки кладя ей на колени. Это небезопасно. Внутри Фиби все срывается. Этот жест — лавина снега, заживо погребает ее под пластом катастрофы. Она ощущает себя крохотной, незначительной рядом с ним, но в его отражении глаз — важной. — Прости, но я не хочу, чтобы завтра было таким же, как сейчас, — слова, ничего не дающие ей, не отвечающие на те вопросы, которые вызывают его действия.       Он достает из-за своей спины, или же из заднего кармана джинс, конверт, сложенный вдвое и протягивает ей. — Ты должна знать.       Секунды тикают в ее голове. Пока разворачивает дрожащими пальцами конверт, достает из него лист бумаги, смотрит ему в глаза. В черных зрачках плещется не сожаление, не предвкушение, а что-то более темнее. Ее от Юнги разрывает. На части. Почему и из-за чего? Она не знает.       Он все еще смотрит. Следит за каждым ее движением, вслушивается в шелестение бумаги. Для него важно что-то, о чем она должна знать. — Ты должна знать, что никто не отнимет у тебя Ендже. Уже никогда.       Упоминание имени Ендже, ее толкает к тому, чтобы вгрызться в печатный шрифт глазами, разумом, всем своим существом. Только видеть результаты экспертизы она не готова. Не те, где фигурирует его имя, ее и тот, кто их связывает. Это ложь. Ложь. Ложь. Ложь. Так не бывает.

«Анализ ДНК был выполнен с целью определения, являются ли тестируемые лица братьями/сестрами. Исходя из результатов исследования, полученные путем анализа перечисленных локусов ДНК, вероятность того, что тестируемые являются сводными братьями братьями/сестрами, то есть имеют одного общего родителя, составляет 99%… (предполагаемая вероятность предполагается равной 0,50)*

— Что это? — ее голос дрожит. — Это ложь, знаешь? Он бы сказал мне. Он не мог не сказать мне. — Фиби.       Это странно, что истерика так и не наступает, будто Юнги, который находится рядом, который заставил проглотить ее этот ком информации, успокаивает ее. Это словно ответ, который должен был быть между ними с самого начала. Было бы легче тогда, когда он еще был жив. Стало бы легче после того, как он ушел.       Она проглатывает это, как и то, что не помнит ничего о родителях. Ни их лица, ни голоса. Не помнит и себя после той аварии, в которой выжила только она. И если для других это было трагедией, то для ее разума — это вообще никогда не было проблемой. Помнили руки, остались привычки, понятия, которые вывели в ней до автоматизма. Так бывает. Фиби себе не солжет — ее сердце их не помнит. Оно давно зачерствело и только после встречи с ним начало биться чуть быстрее. — Фиби.       Это страшно. Юнги знает, что она не оттолкнет и не убежит от него, когда забирает бумагу и берет ее руки в свои. Это странно, отчего все это ему было необходимо все это время скрывать.       А вопросов нет. У Фиби Торн никогда не было вопросов. Она даже о родителях не захотела ничего знать. Ее водили к психологам, а она строила на сеансах стены вокруг себя. Отчего-то ее преследовало чувство, что «там», было одиноко, а с этими детьми и воспитателями всегда шумно. Она не знает, как было на самом деле. Не помнит. Но так точно было легче, чем оплакивать тех, кто тебя не заберет, никогда не придет за тобой. Плохо становится только позже, когда выбор в будущем ограничен, когда мечтать становится чем-то вредным. Когда предают, считая наивной одиночкой, за которую никто не заступится. Перестаешь доверять. Иначе говоря, перестаешь полноценно жить.       И сейчас это должно стать лишь инструментом. Подтверждением словам Юнги, который говорит, что это все ее. Ендже ее, потому что у нее и его брата общая часть генов от общего отца. Но становится лишь более.       Почему ее мир разрушается прямо сейчас?       Виноват Юнги.       Виноват он.       В итоге виновных нет.       У него или у нее сумасшедше колотится сердце. Она слушает его биение, вжимаясь в него, не ощущая, как руки Юнги водят по ее спине. Фиби сложно его отпустить. Такой вот парадокс страха одиночества, который сильнее той же любви к тому же состоянию. Одиночество хорошо тем, что у тебя появляется время заполнить себя тем, что дорого. Но сейчас у Фиби внутри пустота. Леденящее одиночество — оно другое. Оно вырывает внутри пропасть, в которую боишься упасть, заразившись безумием. Юнги ее веревка. Ее спасательный жилет. Самая близкая рука, за которую она цепляется, увы, не от безысходности.       Юнги никогда не был ее врагом, не был и другом.       Его протянутая рука, такая же, как другие. «Такая же» — врет себе Фиби. Настолько непримечательная, что дарит тепло, будоражит, пронося разряды по коже, успокаивает и привязывает к себе.       Лишь на сегодня.

***

      Никто не целует ее волосы по утрам. Никто не обнимает всю ночь и не сушит слезы о свою одежду, если ничего не чувствует. Человек за одну, даже не полную ночь не меняется. Может, только она не хочет менять себя?       Фиби не задерживает дыхание, полностью проснувшись. Его запах повсюду, уже не тяжелый, а успокаивающий, словно дурман, которым она перенасытилась. Попал к ней в кровь, приелся и остался в ней жить. С закрытыми глазами, его действия более ощутимые. Она слышит свое собственное сопение, как только он отстраняется настолько, чтобы ее губы перестали касаться его футболки, почти у самой горловины. Она все еще в тени его тела, потому не может ощутить, как Юнги тянется к ней, пока его пальцы не цепляют прядь ее волос убирая за спину. Ее рука, в которой она сжимала край его футболки, разжимает ткань. Он шумно выдыхает, когда осознает, что она проснулась. Тайны не получается. — Не открывай глаза, пока я не уйду, — резко приблизившись к ней, шумно выдыхает ей на ухо, хриплым голосом, Юнги.       Он отстраняется, а она не хочет его отпускать. Это не блажь, а новая необходимость. Фиби не говорит «останься». Открывает глаза и смотрит на то, как он пытается сбежать. Юнги сбегает от нее первым и еще никогда она не чувствовала себя более уязвимой, чем в этот момент. — Доброе утро, — слова даются ей также сложно, как и ему, после сна. Он шумно выдыхает, не смотря на нее. — Скажи это, Юнги. И нам обоим не будет плохо из-за неловкости.       Его взгляд мечется. Он выглядит будто не рад, будто это самая ужасная ошибка в его жизни, но она уверена в том, что это не так. — Прогони меня, — подавленно произносит он. — Тебе нужно было прогнать себя еще ночью. Самостоятельно, — эти слова не содержат ни злости, ни осуждения.       Это не так неловко — встать одновременно и разойтись по разным сторонам. Фиби смотрит на свои синяки под глазами и жирноватые волосы у корней. Это беспокоит в том контексте, что кто-то желал прикасаться к ней такой. Жар скатывается по коже волной.       Плеск воды в лицо. Сумка со сменной одеждой на столике. Время, чтобы прийти в себя.

***

      Первым кого она замечает, когда спускается на первый этаж — это Ендже. Малыш с восторгом облизывает пальцы, по которым стекает соус с ее ночного тако. По обе стороны от него сидят Тэхен и Чонгук. Стоит Ендже заметить ее, как он инстинктивно прячет за спину то, что ест, только получается у него при этом, вывались все содержимое конверта на штаны Чону. — Доброе утро, мам! — У него грязные половина лица и довольно светящиеся глаза. Мальчишка окончательно соскакивает с дивана, хлопая в ладоши и бежит к ней. — Кто это у нас такой грязный с утра пораньше? — сдерживая смех, из-за обреченного лица Чонгука и ржущего вовсю Тэхена, который, к слову, после этого ей нравится еще меньше, спрашивает Фиби. — Мам, я позавтракал, и уже обед, а значит можно, — вытирая свое лицо маленькими ладошками, он выпачкивается еще больше. — Чонгук, наверху еще лежат твои вещи. Умойтесь. Оба, — потрепав Ендже по голове, обращается она к еще одному ребенку, только постарше. — Это все он, — бурчит в сторону Тэхена Чонгук. «Действительно, ребенок» — думает она. — Да, мам, Гук не виноват. — Мы поговорим об этом позже.       Ендже топает ножкой и рысцой бежит по лестнице к ней в студию. Она пропускает и Чонгука, пока тот стряхивает прямо на пол остатки тако. Фиби до последнего пытается не засмеяться, но не выдерживает и выпускает из себя смешок.       Когда младшие уходят, она осторожно обходит катастрофу под ногами и занимает свободное место на диване. Пиццы осталось всего один треугольник в коробке, и она не думая стягивает его, сразу же надкусывая свой холодный завтрак. — Я не делюсь, — предостерегает ее Тэхен. Она шлет ему предостерегающий взгляд. — Это была моя пицца, умник. — Я первый увидел ее и подобрал, так что не спорь, — обворожительно растягивает слова этот нагловатый парень. Фиби непроизвольно приподнимает левую бровь, продолжая жевать. — Так ты у нас оказывается, мамочка. — Хммм, — неопределенно мычит она, даже не думая отвечать на данный вопрос. Тэхен придвигается к ней ближе, а Торн подавляет в себе желание покинуть этот маленький диван. Проигрывать его наглому подтруниванию над ней совсем не хочется. — А выглядишь моложе. Сразу так и не скажешь… — Тэхен! — на этот отклик они реагируют почти в унисон.       Юнги выглядит не столько злым, сколько уставшим. Однако, в его голосе звучат те самые повелевающие нотки, от которых даже у нее иногда появляется желание безоговорочно подчиниться ему. — Вали за тряпкой и перестань распускать свой язык, пока я не… — он откашливается, вовремя остановившись, так как Ендже снова спускается к ним. Тэхен что-то бурчит себе под нос, и действительно встает, убирает руку со спинки дивана, чуть задевая ее плечо и скрывается за одной из дверей. — Дядя Юни!       Фиби наблюдает, как он берет Ендже на руки, легко удерживая его вес и вспоминает то, как он спокойно поднял ее этой ночью. Становится душно и снова неловко. Вряд ли такое она сможет забыть так быстро, как хотелось бы. — Ты все еще голодна?       Она не сразу понимает, что этот спокойный голос принадлежит Юнги, а вопрос направлен на нее. Затерявшись во всем произошедшем, она пока не знает, как вести себя дальше. Мин смотрит на нее, ожидая ответа, и она соглашается. Что еще ей остается, после того, как Ендже следит за ней не менее любопытно. Хорошо, что ни один из их не может рассмотреть в ней то, как ей это… нравится.
Примечания:
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.